щена и очарована ею. Зимой 1829/30 г. она постоянно писала о ней своей подруге по пансиону: «Из дам вижу более всех Анну Петровну Керн; муж ее – генерал-майор, комендант в Смоленске; она несчастлива, он дурной человек, и они вместе не живут около трех лет. Это добрая, милая и любезная женщина 28 лет; она живет в том же самом доме, что и мы, почему мы видимся всякий день; она подружилась с нами и принимает живое участие во всем, что нас касается, а следовательно, и в моих друзьях…»
«Она живет здесь из-за своей старшей дочери, девочки 11 лет, которая в монастыре. Она должна была поместить ее туда, чтобы спасти ее от плохих забот ее отца, который взял бы ее к себе при их разъезде. Ты знаешь, что это так водится. Это очаровательная женщина, повторяю это еще раз…»
Взаимная симпатия между Анной Петровной и четой Дельвигов оказалась столь сильной, что Керн действительно поселилась в одном доме с Дельвигами на Загородном проспекте, в доме купца Кувшинникова (дом № 3, ныне, к сожалению, не сохранившийся). Друзья проводили вместе много времени. «Однажды Дельвиг и его жена, – вспоминала Анна Петровна, – отправились, взяв с собою и меня, к одному знакомому ему семейству; представляя жену, Дельвиг сказал: «Это моя жена», и потом, указывая на меня: «А это вторая». Шутка эта получила право гражданства в нашем кружке, и Дельвиг повторил ее, надписав на подаренном мне экземпляре поэмы Баратынского[41] «Бал»: «Жене № 2 от мужа безномерного»».
Анна Петровна и Софья Михайловна сделались задушевными подругами. Они не расставались по целым дням и поверяли друг другу свои сердечные тайны. Глядя на свою очаровательную, непринужденную в общении старшую подругу, которая всегда оказывалась в центре внимания, где бы она ни появилась, Софья и восхищалась ею, и стремилась сама стать такой, как Анна, и немного завидовала ей…
Поселившись по соседству с Дельвигами, Анна Петровна стала посещать их литературные вечера, происходившие обычно дважды в неделю, по средам и воскресеньям. Часам к восьми вечера у Дельвигов собирались почти все самые известные петербургские литераторы: И. А. Крылов, В. А. Жуковский, П. А. Плетнев, В. Ф. Одоевский, О. М. Сомов, Н. И. Гнедич, Д. В. Веневитинов, высланный в Россию польский поэт Адам Мицкевич и многие другие яркие личности, каждая из которых заслуживает отдельной книги, а не только краткого упоминания. «Во всем кружке, – вспоминала Анна Петровна, – была родственная простота и симпатия; дружба, шутки и забавные эпитеты, которые придавались чуть не каждому члену маленькой республики, могут служить характеристикой этой детски веселой семьи».
П. А. Плетнёв, гравюра неизвестного художника, 1870 г.
Помимо изысканного общества, отличительной чертой салонных вечеров Дельвигов являлось условие говорить по-русски, а не по-французски, как было заведено в петербургском обществе тех лет. Каждый вечер был интересен по-своему. Литераторы читали свои произведения, музыканты играли, певцы исполняли романсы, нередко под аккомпанемент жены пел и сам хозяин, бывший, по словам А. П. Керн, «душою всей этой счастливой семьи поэтов».
Среди завсегдатаев салона Дельвигов был и композитор Михаил Иванович Глинка. Анна Петровна познакомилась с ним, тогда совсем еще молодым человеком, в 1826 г. и сразу отметила его «гениальные способности» к сочинению музыки, импровизации и исполнению. «Мудрено описать мое удивление и восторг, когда раздались чудные звуки блистательной импровизации; я никогда ничего подобного не слыхала, хотя и удавалось мне бывать в концертах многих замечательных музыкантов; но такой мягкости и плавности, такой страсти в звуках и совершенного отсутствия деревянных клавишей я никогда ни у кого не встречала! Он так искусно владел инструментом, что до точности мог выразить все, что хотел; невозможно было не понять того, что пели клавиши под его миниатюрными пальцами… Он импровизировал блестящим, увлекательным образом чудесные вариации на тему мотива, и все это выполнил изумительно хорошо. В звуках импровизации слышалась и народная мелодия, и свойственная только Глинке нежность, и игривая веселость, и задумчивое чувство. Мы слушали его, боясь пошевелиться, а по окончании оставались долго в чудном забытьи.
Впоследствии Глинка бывал у меня часто; его приятный характер, в котором просвечивалась добрая, чувствительная душа нашего милого музыканта, произвел на меня такое же глубокое и приятное впечатление, как и музыкальный талант его, которому равного до тех пор я не встречала. …Он был один из приятнейших и вместе добродушнейших людей своего времени, и хотя никогда не прибегал к злоречию насчет ближнего, но в разговоре у него было много веселого и забавного. Его ум и сердечная доброта проявлялись в каждом слове, поэтому он всегда был желанным и приятным гостем, даже без музыки.
Ради правды нельзя не признаться, что вообще жизнь Глинки была далеко не безукоризненна. Как природа страстная, он не умел себя обуздывать и сам губил свое здоровье, воображая, что летние путешествия могут поправить зло и вред зимних пирушек; он всегда жаловался, охал, но между тем всегда был первый готов покутить в разгульной беседе. В нашем кружке этого быть не могло, и потому я его всегда видела с лучшей его стороны, любила его поэтическую натуру, не доискиваясь до его слабостей и недостатков».
По единогласному мнению биографов, никогда больше Анна Петровна не жила такой насыщенной жизнью и в духовном, и в чувственном плане, как в обществе членов кружка Дельвига. Безусловно, присутствие ее – красивой и привлекательной женщины, образованной, начитанной, способной с одинаковой легкостью поддержать и интересную беседу, и легкий приятный флирт, – очень украшало эти вечера. А так как женщин на них бывало много меньше, чем мужчин, неудивительно, что Анна Петровна всегда была окружена восторженным вниманием.
В любовном бреду
В 1827 г. в письме к одной из близких подруг Анна Петровна поделилась, что ей хочется «постоянно пребывать в любовном бреду». И она не противилась этому желанию, очаровывала многих мужчин и часто очертя голову влюблялась сама. Некоторые, как современники, так и потомки, осуждали Анну Петровну за многочисленные романы, упрекая ее в легкомыслии, а нередко и в распутстве. Так, один из первых крупных биографов Пушкина Викентий Вересаев[42] назвал ее «пикантной, легкодоступной барынькой», когда, по мнению других исследователей, «обиделся» за Пушкина из-за того, что Анна Керн так легко променяла великого поэта на «какого-то» Алексея Вульфа. Однако далее в той же самой своей работе Вересаев пишет: «Она любила многих, иногда, может быть, исключительно даже чувственной любовью; но никогда она не была «вавилонской блудницею», как назвал ее Пушкин, никогда не была развратницей. Каждой новой любви она отдавалась с пылом, вызывающим полное недоумение в ее старом друге Алексее Вульфе. «Вот завидные чувства, которые никогда не стареют! – писал он в своем дневнике. – После столь многих опытностей я не предполагал, что еще возможно ей себя обманывать… Анна Петровна, вдохновленная своею страстью, велит мне благоговеть перед святынею любви!.. Пятнадцать лет почти непрерывных несчастий, уничижения, потеря всего, что в обществе ценят женщины, не могли разочаровать это сердце или воображение, – по сю пору оно как бы в первый раз вспыхнуло»».
В число воздыхателей Анны Петровны попали и оба кузена А. А. Дельвига Андрей и Александр Ивановичи Дельвиги, в ту пору еще совсем юноши. Оба оставили записки, в которых сетуют на кокетство, интриги и непостоянство их ветреной избранницы. Но самым страстным поклонником Анны Петровны в тот период был студент Петербургского университета Александр Никитенко, будущий специалист по русской словесности.
Александр Васильевич Никитенко был сыном крепостного крестьянина, человека, всю жизнь стремившегося к образованию и сделавшего все, чтобы дать образование сыну. В 13 лет Александр Никитенко блестяще окончил воронежское уездное училище, его выдающиеся способности были отмечены не только педагогами, но и многими известными людьми в городе. Однако путь к дальнейшему образованию юноше был закрыт. Будучи крепостным, он не мог поступить даже в гимназию, не говоря о чем-то большем. Несколько лет Никитенко занимался исключительно самообразованием, пытался писать, давал уроки и работал учителем в сельской школе до тех пор, пока ему не улыбнулась судьба – его выступление с речью на общественном собрании понравилось министру духовных дел и народного просвещения князю A. H. Голицыну. Стараниями Голицына Никитенко получил вольную и смог поступить в Санкт-Петербургский университет. Именно в этот период своей жизни он встретился с Анной Керн.
Александр Васильевич Никитенко.
В дальнейшем Никитенко сделал успешную карьеру. Он преподавал в университете, получил степень доктора философии и 25 лет состоял в Петербургской Академии наук. Всю жизнь Никитенко занимался научной деятельностью, публиковал общественно-политические статьи, был редактором нескольких влиятельных изданий, а после цензором – «умеренным прогрессистом», как он сам о себе говорил. Некоторые исследователи считают, что в цензорских гонениях на Пушкина, которые происходили в 1830-е гг., не обошлось без участия Никитенко. Тот действительно недолюбливал поэта, и многие считают, что причиной тому стала Анна Керн.
«…мне пришлось сидеть около нее за ужином. Разговор наш начался с незначительных фраз, но быстро перешел в интимный, задушевный тон. Часа два времени пролетели как один миг. …Я и после именинного вечера уже не раз встречался с ней. Она всякий раз все больше и больше привлекает меня не только красотой и прелестью обращения, но еще и лестным вниманием, какое мне оказывает.
Сегодня я целый вечер провел с ней…
Мы говорили о литературе, о чувствах, о жизни, о свете. Мы на несколько минут остались одни, и она просила меня посещать ее.