«Я не могу оставаться в неопределенных отношениях с людьми, с которыми сталкивает меня судьба, – сказала она при этом. – Я или совершенно холодна к ним, или привязываюсь к ним всеми силами сердца и на всю жизнь».
Значение этих слов еще усиливалось тоном, каким они были произнесены, и взглядом, который их сопровождал. Я вернулся к себе в комнату отуманенный и как бы в состоянии легкого опьянения».
Литературные произведения и критические статьи Никитенко не имели такого успеха, как общественно-политические труды. Тем не менее внимание исследователей привлекает его дневник, который Никитенко вел большую часть жизни, почти полвека. В этом дневнике, изданном уже после смерти автора под названием «Моя повесть о самом себе и чему свидетель в жизни был», содержится масса интересной информации о событиях тех лет и людях, с которыми встречался Никитенко на своем жизненном пути.
В 1827 г. Никитенко арендовал квартиру в том же доме, что и Керн (на набережной Фонтанки). Он познакомился с Анной Петровной, влюбился в нее и подробно описывал в дневнике всю историю их отношений, судя по всему, для него чрезвычайно важных и серьезных. Не встречая взаимности в том виде, в котором ожидал, Никитенко страдал и злился на Анну. Она же относилась к общению с ним легко, просто как к приятному времяпровождению, очередному поводу еще раз использовать «весь арсенал своего очаровательного кокетства».
Попасть в категорию людей, к которым Анна Петровна привязывалась на всю жизнь, Никитенко не удалось. Студенту хотелось встретить в своей избраннице поддержку и восхищение им, его талантом, и он показал Керн наброски своего романа. Анна Петровна их раскритиковала, написав автору: «Я нахожу, что ваш герой – не влюблен! – что он много умствует и что после холодного, продолжительного рассуждения как бы не у места несколько страстных и пламенных выражений… глубокое чувство не многоречиво… Вы желаете сделать впечатление на чувства и чтоб изображаемые вами были найдены естественны и сильны? – заставьте любить вашего героя, – он не любит, он холоден, как лед! Поверьте, что я не ошибаюсь, и чтение, и опытность позволяют мне судить о сей статье».
«Женщина эта очень тщеславна и своенравна. Первое есть плод лести, которую, она сама признавалась, беспрестанно расточали ее красоте, ее чему-то божественному, чему-то неизъяснимо в ней прекрасному, – а второе есть плод первого, соединенного с небрежным воспитанием и беспорядочным чтением».
Автор не принял критики и обиделся: «Она смотрит на все исключительно с точки зрения своего собственного положения, и потому сомневаюсь, чтобы ей понравилось что-нибудь, в чем она не видит самое себя». Когда Анна взамен прислала ему «часть записок своей жизни», Никитенко решил, что это сделано, «чтобы я принял их за сюжет романа, который она меня подстрекает продолжать. В этих записках она придает себе характер, который, мне кажется, составила из всего, что почерпнуло ее воображение из читанного ею». По его мнению, Анна «настоятельно выражала желание, чтобы я непременно воспользовался в своем произведении чертами ее характера и жизни, упреки за неисполнение этого показывают, что она гневается просто за то, что я работаю не по ее заказу.
Она хотела сделать меня своим историографом и чтобы историограф сей был бы панегиристом. Для этого она привлекала меня к себе и поддерживала во мне энтузиазм к своей особе. А потом, когда выжала бы из лимона весь сок, корку его выбросила бы за окошко, – и тем все кончилось бы. Это не подозрения мои только и догадки, а прямой вывод из весьма недвусмысленных последних писем ее».
Возможно, эти и остальные дневниковые записи Никитенко и не стоили бы такого пристального внимания исследователей, если б не одна важная деталь – они были созданы именно в тот период, когда в жизни Анны Керн вновь появился Пушкин.
«Он никого не любил, кроме няни и сестры…»
8 сентября 1826 г. император Николай I освободил Пушкина от ссылки. Это произошло в Москве, куда Пушкина по высочайшему указанию привезли из Михайловского, и стало приятнейшим известием для многих. Самыми первыми откликнулись на него две Анны – Вульф и Керн. 11 сентября Анна Николаевна написала поэту в Москву письмо, в котором, помимо всего прочего, говорилось: «Анет Керн принимает живейшее участие в вашей судьбе. Мы говорим только о вас; она одна понимает меня, и только с ней я плачу».
Следующее письмо, от 15 сентября, было от Дельвига, и там также упоминалась Анна Петровна: «Поздравляем тебя, милый Пушкин, с переменой судьбы твоей. У нас даже люди прыгают от радости. Я с братом Львом развез прекрасную новость по всему Петербургу. Плетнев, Козлов, Гнедич, Сленин, Керн, Анна Николаевна [Вульф] все прыгают и поздравляют тебя. Как счастлива семья твоя, ты не можешь представить… Между тем позволь мне завладеть стихами к Анне Петровне»[43].
Существует гипотеза, что одно из написанных А. С. Пушкиным в конце 1826 г. стихотворений не просто названо так же, как «Чудное мгновение», то есть «К**» (только на этот раз без одной звездочки в посвящении), но и посвящено той же женщине.
Ты богоматерь, нет сомненья,
Не та, которая красой
Пленила только дух святой,
Мила ты всем без исключенья;
Не та, которая Христа
Родила, не спросясь супруга,
Есть бог другой земного круга –
Ему послушна красота,
Он бог Парни, Тибулла, Мура,
Им мучусь, им утешен я.
Он весь в тебя – ты мать Амура,
Ты богородица моя!
По мнению исследователей, адресат стихотворения – Анна Керн, которая за это время превратилась для поэта из божественного «гения чистой красоты» в другое божество, столь же прекрасное, но не возвышенной небесной красотой, а земной, чувственной привлекательностью любвеобильной Венеры.
А вот два интересных отрывка из дневника Александра Никитенко, относящихся к тем же дням:
«24 [мая]. Вечером я зашел в гостиную [домовладелицы], зная, что застану там г-жу Керн… Вхожу. На меня смотрят очень холодно. Вчерашнего как будто и не бывало. Анна Петровна находилась в упоении радости от приезда поэта А. С. Пушкина, с которым она давно в дружеской связи. Накануне она целый день провела с ним у его отца и не находит слов для выражения своего восхищения. На мою долю выпало всего два-три ледяных комплимента, и то чисто литературных».
Не ограничившись одним письмом, Анна Вульф тут же послала следом еще одно со словами: «…радуюсь вашему освобождению и горячо поздравляю вас с ним… А. Керн вам велит сказать, что она бескорыстно радуется вашему благополучию». После этого ее кузина приписала своей рукой: «И любит искренно без затей». По свидетельствам биографов, тщательно изучавших все документы, это единственный из известных случаев, когда Анна Керн напрямую высказалась о своем отношении к поэту. Некоторые исследователи склонны видеть в этой короткой фразе намек на желание продолжить знакомство. Другие же считают, что это лишь проявление дружеской симпатии, что особенно явственно ощущается в сравнении с остальным текстом послания, где Анна Вульф сожалеет о разлуке с Александром Сергеевичем, которую означал его отъезд из Михайловского: «Прощайте, мои радости, миновавшие и неповторимые. Никогда в жизни никто не заставит меня испытывать такие волнения и ощущения, какие я чувствовала возле вас». Действительно, приписка Анны Керн на этом фоне вовсе выглядит дежурной светской любезностью.
Пушкина с нетерпением ожидали в Петербурге, но возвращаться в столицу опальный поэт не торопился и пробыл в Первопрестольной еще около полугода.
Пушкин приехал в Петербург 22 мая 1827 г., но поселился не у родителей в доме на набережной Фонтанки, а в трактире Демута на набережной Мойки. Демутов трактир был по тем временам в числе самых престижных петербургских гостиниц, однако Пушкин в ней «занимал бедный нумер, состоявший из двух комнаток, и вел жизнь странную, – вспоминал К. А. Полевой[44]. – Оставаясь дома все утро, начинавшееся у него поздно, он, когда был один, читал, лежа в своей постели, а когда к нему приходил гость, он вставал, усаживался за столик с туалетными принадлежностями и, разговаривая, обыкновенно чистил, обтачивал свои ногти, такие длинные, что их можно назвать когтями. Иногда я заставал его за другим столиком – карточным, обыкновенно с каким-нибудь неведомым мне господином».
«С Пушкиным я опять увиделась в Петербурге, – сказано в воспоминаниях А. П. Керн, – в доме его родителей, где я бывала почти всякий день… Он был тогда весел, но чего-то ему недоставало. Он как будто не был так доволен собою и другими, как в Тригорском и Михайловском… Тотчас по приезде он усердно начал писать, и мы его редко видели. Он… иногда заходил к нам (в дом Дельвига. – Авт.), отправляясь к своим родителям».
8 [июня]. Г-жа Керн переехала отсюда на другую квартиру. Я порешил не быть у нее, пока случай не сведет нас опять. Но сегодня уже я получил от нее записку с приглашением сопровождать ее в Павловск. Я пошел к ней: о Павловске больше и речи не было. Я просидел у нее до десяти часов вечера. Когда я уже прощался с ней, пришел поэт Пушкин. Это человек небольшого роста, на первый взгляд не представляющий из себя ничего особенного. Если смотреть на его лицо, начиная с подбородка, то тщетно будешь искать в нем до самых глаз выражения поэтического дара. Но глаза непременно остановят вас: в них вы увидите лучи того огня, которым согреты его стихи –