Покамест все это происходило, я сидела в спальне принца и принцессы. Мы расположились втроем вокруг небольшого стола и ждали. Его светлость, поднявшись, снял нагар со свечей и вдруг предложил Ее высочеству непринужденно:
– Разложите пасьянс, Анна, так вам будет легче ждать!
– Я боюсь, не сойдется, – отвечала принцесса словно бы машинально.
– Хотите, я разложу, – вызвалась я с некоторой неуверенностью.
– Ежели будет раскладывать Ленхен, то непременно сойдется! – улыбнулся вновь Его светлость.
Ее высочество своими руками вынула колоду из маленького шкафчика. У меня хватило ума на этот раз, и я принялась за раскладку самого простого из пасьянсов, известных мне. Это «Mariage», или по-русски «свадьба»; пасьянс, в котором в случае успеха червонная дама ложится рядом с червонным королем. Фактически невозможно, чтобы этот пасьянс не сошелся. Его светлость следил, посмеиваясь, как двигались мои руки с картами. Он то и дело обращался к жене и приглашал ее следить также за раскладкой. Принцесса улыбалась принужденно, переплетала пальцы рук и, бросив короткий взгляд на столешницу, где пестрым веером ложились карты, вдруг принималась расхаживать взад и вперед по комнате. На комоде красного дерева громко тикали французские часы, украшенные бронзовыми фигурками спящего Амура и склоняющейся над ним с факелом Психеи…[93]
В это самое время герцогиня Бенигна выбежала в одной сорочке на улицу, на холод, и бросилась было вслед за каретой, увозившей ее супруга. Один из солдат ухватил ее грубо и окликнул Манштейна, спрашивая, что с ней делать. Тот велел отнести ее назад в спальню, но солдат решил не утруждать себя и швырнул герцогиню прямо в кучу снега. Впрочем, командир караула тотчас приказал отвести ее в ее покои, что и было исполнено.
Затем подполковник Манштейн должен был арестовать младшего брата регента, Густава Бирона, который числился подполковником гвардейского Измайловского полка. Надо, впрочем, заметить, что его любили в полку. Поэтому часовые в его доме начали сопротивление. Но их легко схватили и приказали молчать, грозя лишить жизни при малейшем шуме. Манштейн беспрепятственно вошел в спальню младшего Бирона, разбудил его и сказал, что должен переговорить с ним об одном деле чрезвычайной важности. Затем он подвел подполковника Густава к окну и объявил, что имеет приказ арестовать его. Тот, в свою очередь, попытался открыть окно, чтобы звать на помощь, но ему объявили, что его старший брат уже арестован, а также пригрозили смертью при малейшем сопротивлении. Солдаты вышли из соседней комнаты, подали Густаву Бирону шубу, затем свели вниз, посадили в сани и повезли также в Зимний дворец.
Между тем другой адъютант фельдмаршала, капитан Кенигфельс, арестовывал графа Бестужева…
Пасьянс, разумеется, сошелся. Вскоре дежурный офицер доложил, что бывший регент помещен в офицерскую дежурную комнату во дворце. Также отдельные комнаты были отведены Бестужеву и Густаву Бирону. Герцога с семейством отправили в Шлиссельбургскую крепость, но его старший сын Петр оставлен во дворце Бирона, поскольку серьезно болен.
Войскам, находящимся в Петербурге, отдан, естественно, приказ стать под ружье и собраться у дворца.
В спальне Ее высочество поспешно и с моей помощью прикрепляла к платью ленту ордена Святого Андрея[94]. Принцесса казалась мне возбужденной и сосредоточенной. Накинув на плечи простую беличью шубку, таким образом, чтобы видна была орденская лента, Ее высочество вышла на балкон, показавшись народу. Она объявила себя великой княгиней и правительницей империи до тех пор, покамест император не достигнет совершеннолетия. Все присягнули на подданство, и в присяге упомянута великая княгиня, в прежней присяге регент не поминался. На улицах сняты пикеты, расставленные герцогом для предупреждения возможных выступлений против него. Все видятся мне радостными…
Однако же Андрей уверяет меня, что эта революция не будет последнею и что те, кто наиболее потрудились для нее, падут, быть может, первыми…
Опишу теперь суматошные дни, последовавшие после переворота, или, как Андрей это называет, революции. Ее высочество теперь великая княгиня, и я так и буду именовать ее в своих записках. Она приказала арестовать генералов Бисмарка и Карла Бирона. Первый – близкий родственник герцога – женат на сестре герцогини и занимал в Риге должность генерал-губернатора. Второй – старший брат герцога – начальствовал на Москве; он был величайшим врагом брата во время его могущества, но, несмотря на это, разделил падение регента.
Андрей скептически разобрал происшедшее. Он полагает одной из причин успеха этой революции нерадение гвардейцев:
– Ежели бы хоть сколько-нибудь из них исполнили свой долг часовых и не пропустили бы фельдмаршала в Зимний дворец, предприятие графа Миниха не удалось бы.
– И ты был бы доволен подобным оборотом дела? – Я удивилась и даже рассердилась.
Но он продолжал развивать свои идеи:
– Разве речь может идти о моем довольстве или недовольстве? Ты знаешь мое сочувствие великой княгине. Но это нерадение и вольность гвардейцев может сулить в будущем но вые революции. Кстати, гораздо легче было бы арестовать герцога средь бела дня, ведь всем было известно, что он является к принцу и принцессе в сопровождении всего лишь одного адъютанта. Графу Миниху или даже какому-нибудь другому надежному офицеру стоило только дождаться его в прихожей и объявить арестованным при выходе. Но фельдмаршал любит, чтобы все его предприятия совершались с блеском, пусть даже и мишурным, и потому избрал самые затруднительные средства…
Великая княгиня объявила своего супруга генералиссимусом всех сухопутных и морских сил России. Граф Миних получил пост первого министра. Граф Остерман – незанятую уже много лет должность генерал-адмирала. Его болезнь не делает его менее деятельным. Князь Черкасский пожалован в канцлеры, место это не было занято со смерти графа Головкина. Граф Михаил Головкин, сын покойного канцлера, возведен в вице-канцлеры. Многие другие, как и ожидалось, получили большие награды деньгами или поместьями. Все офицеры и унтер-офицеры, принимавшие участие в аресте герцога, получили повышение по службе. Подполковник Манштейн получил полк и прекрасные поместья. Солдатам, стоявшим в карауле, дано денежное вознаграждение.
Я волновалась о Карлхене, поскольку не знала, что же в точности происходит в Риге, и не знала, как поступит мой брат. Но мой насмешник Карл отнюдь не отличается легкомыслием. Он участвовал в аресте генерала Бисмарка и прислал принцу Антону Ульриху поздравление по поводу объявления принца генералиссимусом. Впрочем, на принца пролился (скажем так) истинный дождь поздравлений. Но Антон Ульрих не позабыл своего бывшего пажа и моего брата. Карл пишет мне, что в Ригу уже пришел указ о присвоении корнету Мюнхгаузену внеочередного чина поручика. С гордостью братец замечает в письме, что обошел двенадцать корнетов.
Теперь он наконец-то сможет вступить в брак со своей милой Якобиной. Жду известия о счастливом бракосочетании…
А покамест не могу не писать о непомерном честолюбии графа Миниха-старшего. К примеру, составляя указ, силою которого принц объявлялся генералиссимусом, граф осмелился включить в этот указ свои собственные следующие слова, о которых все уже заговорили. Вот эти слова: «…Хотя фельдмаршал граф Миних, в силу великих заслуг, оказанных им государству, мог бы рассчитывать на должность генералиссимуса, тем не менее он отказался от нее в пользу принца Антона Ульриха, отца императора, довольствуясь местом первого министра». Вот каково! Представьте себе теперь досаду принца! Граф Остерман, в свою очередь, не преминул вполне дать почувствовать генералиссимусу все высокомерное значение этих слов Миниха.
В России существует известная форма, которую подчиненные обязаны употреблять во всех служебных письменных обращениях к своим начальникам. Фельдмаршал же во всех своих сношениях с генералиссимусом придерживается формы обыкновенных писем.
Принцесса призвала меня к себе. Она энергична и полна сил. Сейчас она сердится на того же Миниха, который не докладывает принцу важные дела, хотя великая княгиня уже несколько раз приказывала это. Зато когда дело идет о мелочах, каковы, к примеру, повышения по службе нижних армейских чинов, тогда граф Миних не пропускает случая сообщить об этом принцу.
Наконец принцесса отвлеклась от своей досады на графа Миниха и обняла меня за плечи.
– Прости, – сказала великая княгиня, – я ведь совсем позабыла о тебе. – С этими словами она подала мне приготовленную заранее шкатулочку, крышка которой была нарочно открыта. Я увидела дорогие украшения – два браслета, кольцо и серьги – всё прекрасной французской работы, золотое и с бриллиантами.
– Едва ли я достойна… – пробормотала я смущенно. Я сама не понимала отчего это, но мне не хотелось этих подарков.
Великая княгиня махнула рукой с какою-то новой для меня повелительностью:
– Разумеется, это еще не все! Ты достойна и большего. Позор для меня, что ты не имеешь в Петербурге собственного дома! Это сейчас же будет исправлено.
Она объявила мне, что жалует мне большой дом близ дворца. Сначала я не поняла, о каком доме идет речь, затем поняла, и мне сделалось не по себе. Потому что это был тот самый дом (возможно было бы назвать его дворцом, то есть в России такой дом вполне может именоваться дворцом); тот самый дом, откуда фельдмаршал Миних принужден был некогда выехать по повелению Бирона.
– Но ведь это дом первого министра, – проговорила я тихо. После переворота Миних не медля возвратился в свой прежний дом.
– Граф переедет в свой дворец по ту сторону Невы, – отвечала великая княгиня…
Кажется, я впервые увидела ее настоящей повелительницей. Она была сейчас милостива ко мне, именно как может быть милостив повелитель к подчиненному. В ее голосе уже скользили тонкие, покамест еще всего лишь тончайшие нотки высокомерия, небрежности и даже странной мне жесткости… Я не смела более возражать ей. Она наградила меня также и деньгами. Я присела благодарственно в придворном поклоне.