Анна приподняла руку и ударила локтем между рёбер собаки – та вздрогнула и плюхнулась рядом с ней. Анна встала на ноги.
Зверь лежал на траве. Почти человеческое изумление читалось в его угольно-чёрных зрачках.
Девочка подхватила с земли рюкзак и с криком врезала псу ногой: раз, два, три – по голове, по шее, снова по голове. Собака ошеломлённо вскрикнула и попыталась встать. Стараясь ударить посильнее, Анна развернулась, как метатель молота перед броском, описала идеальный круг, но ремень порвался, и она, потеряв равновесие, опёрлась о больную ногу. Ноющая лодыжка не выдержала её веса. Девочка упала.
Двое, оказавшись на земле рядом, уставились друг на друга, затем собака, рыча, дернулась и набросилась на неё с широко раскрытыми челюстями.
Анна здоровой ногой засадила собаке в грудину, отбросив спиной к ограждению.
Зверь приземлился на бок, тяжело дыша и высунув длинный волнистый язык. Глаза сузились до тёмных щелей.
Пока собака пыталась встать, Анна искала, чем её прикончить: камень, палка, – но вокруг ничего не было, только сгоревший мусор, полиэтиленовые пакеты, смятые консервные банки.
– Чего тебе от меня надо? Оставь меня в покое! – крикнула она. – Что я тебе сделала?
Зверь смотрел на неё ненавидящими глазами, скалясь желтоватыми клыками. Слюна пузырилась между коренных зубов. От низкого, угрожающего рычания у Анны дрожало в груди.
Девочка отошла, шатаясь из стороны в сторону. Она смутно осознавала, где оказалось: олеандры, тёмное небо, почерневший скелет коттеджа без крыши исчезали и появлялись с каждым шагом. Она остановилась и оглянулась.
Собака шла за ней.
Анна увидела синий универсал со смятым передом и похромала к нему. Водительская дверь была распахнута настежь, а стекло двери багажника выбито. Из последних сил она проскользнула внутрь и дёрнула дверь, но ту заклинило. Она попробовала дёрнуть обеими руками. Дверца скрипнула на ржавых петлях и закрылась, но отскочила от ржавого замка. Анна попробовала снова, но опять без толку. Наконец она закрыла дверь, привязав дверную ручку ремнём безопасности к рулю. Анна упёрлась головой в руль и с закрытыми глазами продолжала вдыхать и выдыхать воздух, насыщенный птичьим помётом. От пепла и пыли на стеклах в салоне было темно.
На пассажирском сиденье сидел скелет, покрытый белым птичьим помётом. Остатки пиджака от Moncler слились с обивкой кресла, и из дыр в ткани торчали птичий пух и жёлтые рёбра. Череп свисал на грудь, удерживаемый лишь засохшими сухожилиями. На ногах остались замшевые сапоги на высоком каблуке.
Анна перебралась на заднее сиденье, перелезла через него, растянулась в багажнике и подползла к разбитой задней двери. У неё едва хватило смелости выглянуть наружу – собака, казалось, ушла.
Она присела рядом с двумя пустыми чемоданами, скрестила руки на груди, засунув ладони в потные подмышки. После усиленного выброса адреналина её клонило в сон. Ей хватило бы пяти минут сна. Она схватила чемоданы и попыталась заткнуть ими окно. Один был слишком мал, второй она умудрилась затолкать ногами.
Она облизала губы. Взгляд остановился на грязной тетрадной странице. Сверху было написано печатными буквами:
ПОМОГИТЕ РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО!
Меня зовут Джованна Импрота, я умираю. В Палермо у меня двое детей: Этторе и Франческа, – они живут на верхнем этаже улицы Ре Федерико 36. Им всего четыре и пять лет. Они умрут с голоду, если их не спасти. В ящике комода в прихожей лежат 500 евро.
Наверное, это писала та, что сидит спереди.
Анна отбросила листок, прижалась затылком к окну и закрыла глаза.
Она внезапно проснулась посреди тьмы и тишины и не сразу вспомнила, где она. На мгновение у неё мелькнула мысль выйти наружу, но она передумала. Луны не было. Она будет слепой и беззащитной.
У неё было правило: всегда находи убежище до того, как опустится солнце. Пару раз темнота заставала её врасплох, и приходилось прятаться в первом попавшемся дому.
Лучше переждать темноту в багажнике или перебраться на заднее сиденье. Она расстегнула шорты, но пока снимала их, от внезапного шума, похожего на треск ветки, у неё перехватило дыхание. Шум принюхивающихся собак.
Он зажала рот и упала голым задом на коврик, стараясь не дышать, не дрожать, даже не шевелить языком.
Собаки царапали когтями по кузову, отчего машина вздрагивала.
Мочевой пузырь расслабился, и влажное тепло скользнуло между бёдер, смочив коврик под задницей. В мгновение чистого наслаждения она раскрыла губы.
И стала молиться – отчаянная просьба о помощи, ни к кому конкретно не обращённая.
Собаки дрались между собой. Они бродили вокруг машины, стуча когтями по асфальту.
Она представила себе, что их тысячи. Машину окружил собачий ковёр, который простирался до моря и гор и окутал планету мехом.
Он зажала руками уши.
Думай о мороженом.
Сладкие и холодные, как градины, на любой вкус. Можно выбрать из разноцветных лотков тот, который тебе больше нравится, и тебе положат его в вафельный рожок. Она вспомнила, как однажды была в кафе-мороженом "Русалки" на частном пляже и прильнула к витрине холодильника:
– Хочу шоколадное и лимонное.
Мама скривилась:
– Фу, гадость…
– Почему?
– Эти вкусы не сочетаются.
– Всё равно хочу.
– Тогда сама и ешь.
И вот, с рожком в руке, она пошла на пляж и села у кромки воды. Чайки шли одна за другой на палочках, которые у них были вместо лап.
До пожара сладости ещё можно было найти: "Марсы", батончики мюсли, "Баунти" и шоколадки. Они были засохшими, заплесневевшими или погрызенные мышами, но иногда, если повезет, ещё можно было найти неиспорченные. А вот мороженое – нет. Всё холодное пропало вместе со Взрослыми.
Она убрала руки с ушей.
Собак больше не было слышно.
Наступил момент рассвета, когда ночь и день равны по силе, и всё кажется больше, чем на самом деле. Молочно-белая полоска легла поперёк горизонта, а ветер шелестел среди почерневших от огня пшеничных пятен.
Анна вышла из машины и потянулась. Лодыжка болела, но после отдыха меньше.
Шоссе было похоже на струю лакричного ликёра. Вокруг машины асфальт был усеян отпечатками лап. В 50 метрах над прерывистой полосой что-то виднелось.
Сначала ей показалось, что это её рюкзак, потом – автомобильная покрышка, потом – куча тряпья. Но тут куча поднялась и превратилась в пса.
ПЁС С ТРЕМЯ КЛИЧКАМИ
Пёс родился на свалке на окраине Трапани, под остовом "Альфа-Ромео". Его мать, мареммо-абруццкая овчарка по кличке Лиза, пару месяцев кормила его молоком вместе с пятью братьями и сестрами. В упорной борьбе за соски самый тщедушный не выжил. Остальных, едва отняв от груди, продали за несколько евро, и только он, самый прожорливый и резвый, имел честь остаться.
Даниэле Оддо, хозяин свалки, умел считать деньги. И поскольку 13 октября был день рождения жены, он подумал: почему бы не подарить ей маленького щеночка с красивым красным бантом на шее?
Его жена Розита, ждавшая новую сушилку для белья Ariston, была не в восторге от этого комка белого меха. Это был неистовый демон, который гадил и мочился на ковры и грыз ножки шкафа в гостиной.
Женщина, не слишком напрягая мозги, подобрала ему кличку: Салями.
Но в доме жили и те, кому новый квартирант пришёлся ещё больше не по душе – старая такса по кличке Полковник, с жёсткой шерстью, злая и кусачая, у которой естественной средой обитания была кровать, на которую она поднималась по специальной лестнице, и сумка Vuitton, из которой она рычала на любой организм с четырьмя лапами.
Среди черт характера Полковника милосердие не ночевало. Он рявкал на щенка, едва тот выходил из угла, который ему определили.
Г-жа Розита то и дело запирала Салями на балконе кухни, но тот шумел, скулил и царапал дверь, и соседи начали жаловаться. Нить его судьбы, как домашней собаки, оборвалась в тот день, когда ему удалось проникнуть внутрь вслед за хозяйкой. Он скользнул по вощёному паркету, запутался в проводе лампы, и та упала на коллекцию керамических панд, выставленную на барной стойке.
Салями вернулся на свалку, и, несмотря на молочные зубы и желание играть, его посадили на цепь. Лиза, мать, которая обитала по ту сторону свалки, через два ряда автомобильного хлама, лаяла на каждую машину, въезжающую через ворота.
Диета щенка поменялась с оленины из консервных банок на китайскую кухню: спринг-роллы, курицу с побегами бамбука и кисло-сладкую свинину – остатки из "Китайского сада", зловонной тошниловки напротив.
На свалке работал Кристиан, сын г-на Оддо. Возможно, "работал" – не слишком подходящее слово. Он просиживал за компьютером в контейнере, превращённом в офис, и не отрывался от видео-порнухи. Это был худощавый, нервный юноша с волосатой головой и острым подбородком, подчёркнутым козлиной бородкой. У него была ещё одна работа – он барыжил просроченными противозачаточными таблетками у ближайших школ. Однако его мечтой было стать рэпером. Ему нравилось, как они одеваются и жестикулируют, их женщины и собаки-убийцы. Но читать рэп тяжело, если с детства картавишь.
Наблюдая за Салями из-под солнцезащитных очков размером с телевизионные экраны, он понял, что в этой собаке, которая растёт быстрой и крепкой, заложен нехилый потенциал.
Однажды вечером, сидя в машине перед торговым центром, он признался Самуэлю, своему лучшему другу, что сделает из Салями "адскую машину смерти".
– Конечно, с такой кличкой, Салями... – Сэмюэл, учившийся на стилиста, не находил её подходящей для машины смерти.
– А как его тогда назвать?
– Почём я знаю... Боб, – произнёс друг.
– Боб? Что за кликуха? Лучше Мэнсон.
– Как Мэрилин Мэнсон[2]?
– Чарльз Мэнсон