ледовало ждать вежливости – лишь прямой, откровенный ответ. Если ее принуждали смотреть плохой танец, она решительно заявляла, что танец плох.
В этих ежедневных путешествиях у нас была еще одна проблема – наша личная одежда. Проявив определенное старание, мы могли обойтись одним чемоданом, довольно маленьким. Один костюм, смена белья, щетка и расческа, непромокаемый мешочек с туалетными принадлежностями и, если вы были достаточно предусмотрительны, запасная пара туфель. Раз в неделю наши большие сундуки помещались где-нибудь в театре, и мы могли до них добраться. Взять с собой книгу считалось роскошью, так как использовались все возможные средства, чтобы сэкономить место и сократить вес. Постоянное наличие горячей воды и центрального отопления значительно упрощало вопрос стирки, делая его намного легче, чем в Англии. Я мог бы написать сотню благодарностей в адрес люкса! Конечно, порой мы задерживались в каком-нибудь городе достаточно надолго, чтобы иметь возможность воспользоваться услугами однодневной прачечной службы, где пришивались пуговицы и осуществлялась бесплатная починка, но возникали трудности, когда долгое путешествие влекло нас из солнечной Флориды куда-нибудь в Северную Дакоту, где температура держалась ниже нуля.
Другой постоянной проблемой было питание. Мы вечно хотели есть, поскольку обычно обедали в три, а ужинали в половине двенадцатого или в полночь. К счастью для нас, обычно находился какой-нибудь предприимчивый грек, державший свой ресторанчик открытым всю ночь, иначе нам пришлось бы ложиться спать голодными. Днем было открыто множество столовых самообслуживания, и, поскольку они были дешевыми, мы почти всегда в них обедали. В Англии о таком не слыхивали, и первое время нам пришлось учиться, как сохранять равновесие с подносом и не сбивать других людей в поисках свободного места. Я стал немного более дружелюбно относиться к американцам, когда обнаружил, какое добродушие они проявляют в ресторанах. Когда одна из наших девушек опрокинула бутылку с томатным кетчупом на даму в светлом пальто, та только сказала: «Вот тебе на! Все на меня летит сегодня!»
Полякам нравились столовые самообслуживания, потому что они могли показать на то, что хотели взять, заплатить, усесться и есть, не сказав ни единого слова по-английски. Мистер и миссис Добрже – это имя так и приклеилось к ним – совершенно не могли есть американской пищи, и они проехали все эти тысячи миль, имея при себе небольшую плиту и полный набор кухонной посуды. Где и когда они готовили? Никто никогда не видел, но они явно готовили – мы ни разу не встретили их в ресторанах. Если мы не обедали в столовой самообслуживания, то устраивались на табуретах за стойкой бистро, а наш флейтист, огромный мужчина, усаживался сразу на два табурета. Рядом с ним сидел крошечный человечек, по иронии судьбы игравший на контрабасе, которому вполне хватило бы и половины табурета. С легким содроганием вспоминаю я «однорукие ленчи». Там все начиналось как в обычной столовой самообслуживания, но столов не было, только стулья и огромная рука, в которую вы ставили свой поднос и ели сбоку. Впервые в жизни я увидел супергигиенический тип ресторана, где все сияло белизной, включая официанток, и напоминало больницу. И только дважды в месяц, когда мы ощущали себя ужасно богатыми, мы позволяли себе роскошь хорошо поесть в русском ресторане, которые можно было найти в больших городах. Питание в поездах было хорошим, но обычно слишком дорогим для нас. Мы ели там только в том случае, когда не было никакой возможности сойти с поезда и поесть в другом месте. Во время одного из таких обедов, когда я сидел со своим польским другом, вошла сама Павлова и села напротив нас рядом с одним из русских. Мы старались вести себя естественно, но разговор протекал довольно сдержанно. Когда Павлова услышала, что я перевожу «яблочный пирог» на польский язык, на нее это произвело большое впечатление, и она заметила, что я знаю польский лучше, чем она.
Вопрос размещения решался с помощью списка подходящих отелей, который прилагался к расписанию поездов, где давались названия и сообщались цены. Мы путешествовали ночным поездом два или три раза в неделю, и наши поездки редко продолжались меньше восьми часов. В итоге с начала ноября до середины апреля мы проехали около тридцати тысяч миль. Даже странно, как при таких обстоятельствах стадное чувство помогало нам выискивать чистые дешевые отели и рестораны. Труппа превратилась в маленький город на колесах, порой действительно очень маленький. Ты встречал одних и тех же людей в поезде, находил их стоящими в очереди у конторки портье в отеле – если только тебе не удавалось опередить всех, затем все каким-то образом оказывались в одном ресторане, в артистической уборной, на сцене, в аптеке, в «Вулворте», порой казалось, что нет спасения! Это первое турне от побережья до побережья оказалось очень утомительным, но в то же время воодушевляющим. Во время однодневных остановок Павлова упражнялась так же усердно, как всегда, и это поднимало наш дух и заставляло также регулярно заниматься. Когда мы ехали дневным поездом, то всегда оставляли для нее места в середине вагона, где вибрация была не такой сильной, но это единственная привилегия, которая ей предоставлялась. Порой нам казалось, будто наша участь тяжелее, чем ее, но потом мы осознавали, что нам не надо давать интервью прессе сразу же, как только мы выходили с поезда или по прибытии в отель, не надо присутствовать на приемах, устраиваемых спонсорами какого-нибудь отдельного представления. Она выработала поразительную технику исчезновений как раз в нужный момент с таких устраиваемых с самыми добрыми побуждениями вечеров.
Каждый стремился поскорее выскочить из поезда и оказаться первым в отеле, несмотря на рвение американских служащих отелей и коридорных. Если тебе удавалось добраться до конторки и зарегистрироваться первым, а не последним из труппы, ты мог сэкономить полчаса. Во время одной из поездок нам пришлось пересаживаться на другой поезд. Мы уже проехали много часов, когда нам сообщили, что мы должны будем пересесть на другой поезд. Мы гуськом вышли из вагона и сели в стоявший у противоположной платформы поезд. После того как мы проехали около получаса, кто-то осмотрелся и спросил:
– Где Джойс?
Мы стали переглядываться.
– А где Диосинда и Сеньора?
Ответ на вопрос мы получили позже вечером, когда эти трое приехали после того, как представление уже началось. Когда мы пересаживались, они выскочили с вокзала и помчались первыми в отель, зарегистрировались и отправились в свои комнаты отдыхать. Затем спустились и спросили клерка дорогу в театр.
– У нас в городе нет театра с таким названием, – услышали они в ответ.
– Нет, есть, – заспорили они. – Там сегодня танцует мадам Павлова!
Клерк уточнил и выяснил, что Павлова танцует в другом городе в пятидесяти милях оттуда. Тогда у Сеньоры, одной из костюмерш Павловой, началась истерика из-за того, что она не успеет распаковать костюмы мадам к спектаклю, две другие девушки тоже были расстроены. Они наняли машину и отправились в путь, с шикарным видом подъехали к служебному входу и попросили месье Дандре заплатить за машину.
Удивительно, как мы каждый день не опаздывали на поезд. Это свидетельствует об эффективности работы операторов на коммутаторах в американских отелях, которым мы всегда звонили, если только не возвращались в отель слишком усталыми и не забывали позвонить. Я только однажды проспал в Америке, но мне повезло, в тот день отправление поезда задержали на двадцать пять минут – чрезвычайно редкий случай, – так что я успел к поезду. Был случай, когда мы должны были сесть в поезд, отправляющийся в восемь часов в воскресенье утром, и ехать весь день. Без пяти восемь мы обнаружили, что с нами нет Джойс и Лоны. Кто-то бросился звонить в отель и попросил мистера Херша, нашего администратора, что-нибудь предпринять, чтобы задержать поезд, но мистер Херш проявил непреклонность.
– Если человек моего возраста успевает к поезду, они тем более могут встать вовремя и успеть, – заявил он.
Он был очень хорошим администратором, мы все уважали его и очень удивились подобному отношению. Девушки опоздали на поезд, вернулись в отель и спали до следующего поезда, отходившего в полдень. Кондуктор знал эту историю и каждый раз, когда проходил по поезду проверять билеты, будил их словами: «Хм! Уснули, да?» Пристыженные, они приехали около полуночи и снова отправились спать.
Когда я вижу в кино американский поезд и слышу звонок или сирену, то испытываю волнение. Для меня высшей точкой блаженства после трудного представления и сытного ужина было войти в свой спальный вагон, лечь на свою нижнюю полку и поднять штору. Я смотрел на небо, мерцающее над какой-нибудь огромной равниной или пустыней, а иногда на повороте видел даже бегущий на всех парах паровоз. Я просто лежал, расслабившись, пристально вглядывался в необъятную ночь, зная, что еду в какое-то место. Я пережил шесть гастрольных поездок от побережья до побережья и всегда готов к новой.
В Ютике мне на долю выпало тяжкое испытание – за ленчем пришлось сидеть рядом с мадам. Теперь мне кажется странным, почему я так боялся, но все остальные тоже боялись и находили причины, чтобы сесть где-то в другом месте, и, войдя, я понял – будет ужасно грубо, если я не сяду рядом с Павловой. Думаю, мы все боялись, потому что преклонялись перед ней. Она совсем не была пугающей, если не находилась в плохом настроении, но тогда она не пришла бы к нам на ленч. Я не мог придумать, о чем заговорить, все, сказанное мной, казалось таким заурядным, таким глупым, все же произнесенное Павловой казалось значительным и пленительным. Что я мог ответить, когда она сказала, что ей нравится Америка? Не мог же я сказать, что считаю ее не слишком приятной страной. Павлова находила, что здесь очень хорошее молоко. Наверное, так и было по сравнению с молоком многих континентальных стран. Ей нравилась пища, что удивило меня еще больше, но, наверное, она могла позволить себе покупать более дорогие продукты, чем я.