Узнав о том, что роль Флоры отдана Любе, все решили, что это, возможно, последний подарок дочери от знаменитого отца в попытке пробудить ее от ленивого сна. Люба если и проснулась, то ненадолго.
– Нюрочка, а ты?
Что оставалось делать Ане, как не вздохнуть сокрушенно:
– Я в роли Авроры, мамочка.
Она не стала говорить, что по своей привычке репетировала все партии спектакля. Ане еще во время учебы нравилось танцевать за всех, пользуясь любой возможностью, она пробиралась в репетиционный зал и под собственное пение танцевала то одну, то другую партию. В последний год иногда помогал Миша Фокин, хотя и ругал классический танец при любом удобном случае.
Вот и тут они репетировали вариации Флоры и Аполлона без аккомпанемента, по памяти. Зачем? Для себя.
Премьера состоялась в апреле, в самом конце весеннего сезона, когда театры полупусты, а если зрители и есть, то только случайные, завсегдатаи уже все в сезоне увидели и развлекались где-то в других местах.
Ничего особенного, спектакль как спектакль, даже отзывов почти не было.
А осенью…
В большой квартире Петипа рыдания и укоряющие взгляды на главу семьи.
Безмолвно корила мужа Любовь Леонидовна, а рыдала дочь Любочка – отец отдал главную роль в спектакле Анне Павловой!
Мариус Иванович разозлился и, забыв, что Люба прекрасно понимает по-французски, принялся внушать на корявейшем русском (за столько лет в Санкт-Петербурге так и не научился говорить):
– Ти лентяй! Трудить – нет! Старать – нет! Павлоф старать, а ти нет! Не будешь старать – нет ролей!
Сначала оторопевшая от гнева отца Люба молчала, лишь тараща на Мариуса Ивановича глаза, но когда он закончил и выбежал вон из комнаты, фыркнула в сторону грохнувшей двери:
– Ну и не надо, я замуж выйду!
Любовь Леонидовна ахнула:
– С ума сошла?! Я тебе выйду.
И вышла ведь, довольно скоро вышла, забросив занятия балетом, хотя из всех сестер считалась самой способной и самой ленивой тоже.
А Аня в сентябре танцевала Флору в паре с Аполлоном-Фокиным. Прекрасная получилась пара. Им бы и в жизни вместе, но вот тут не сложилось, даже творческие пути через десять лет разошлись.
Люба Петипа зла на невольную соперницу не держала, понимала, что отец имеет право отдать роль любой, с его волей нужно считаться. Подругами Люба с Аней так и не стали, даже не стремились к этому, но до тех пор, пока несовершеннолетняя Люба служила в Мариинском, приятельствовали.
Люба поневоле знала слишком много тайн закулисья, слышала разговоры дома, к тому же была хитра и наблюдательна. Еще в училище Любу посылали узнать что-то как разведчицу, и хотя Павлова сплетен не любила, считая злословить ниже своего достоинства, но к Любе прислушивалась.
В углу кулис плакала Стася Белинская. На нее смотрели с сочувствием, но помочь никто не подходил. Аня, увидев это, метнулась:
– Стася, что с тобой? Кто тебя обидел?
Та подняла голову, почти прошипела:
– Ты-то уйди! Ненавижу…
Павлова отшатнулась. Доброжелательная Стася и вдруг такое…
Аню тронула за плечо Вера Трефилова:
– Не приставай к ней.
– Что случилось-то? – шепотом поинтересовалась Павлова.
– У Белинской неизлечимое заболевание колена нашли. Сказали, что скоро и ходить не сможет, не только танцевать, – ехидно сообщил кто-то из кордебалетных.
– Неправда, не может быть!
Судьба не может быть столь жестокой к Стасе. Как бы ни завидовала ей Аня, но понимала: Стася танцует прекрасно, технично, хорошо держится на сцене. Больное колено – это крах всех надежд, всей жизни.
– Может, Аннушка, так и есть, – вздохнула Трефилова.
Хотелось подойти, пожалеть, но Павлова поняла, что Стасе будет только больней от сочувствия.
Аня горько плакала от несправедливости жизни, забившись в уголок в большой гримерной, где переодевались кордебалетные, когда кто-то тихонько прикоснулся к плечу.
– Аннушка, ты меня прости, что нагрубила. Не сдержалась, – Стася пришла попросить прощения, понимая, что Аня вовсе не желала глумиться над ее горем.
– Стасенька-а-а…
Через четверть часа к двум совершенно зареванным бывшим одноклассницам присоединилась и добрая половина кордебалета, а потом и всей труппы. Там их обнаружила, вернее, разыскала Кшесинская.
– Это что за потоп?
Как сказать блистательной приме, что плачут из-за болезни начинающей корифейки? Аня вспомнила, как на выпускном спектакле на Белинскую смотрела Кшесинская, стало вдруг страшно – неужели сглазила?!
– Матильда Феликсовна, нужен хороший врач. У Стаси колено болит.
Кшесинская после слов Павловой на мгновение замерла, потом подошла ближе и села на стул рядом со Стасей.
– Давно болит? Как?
Белинская всхлипнула:
– Не надо врача, это непоправимо…
– Что говорят?
Стася произнесла диагноз, который ничего не сказал остальным, но заставил нахмуриться Кшесинскую. Несколько секунд она молчала, Белинская, а за ней и остальные были готовы разреветься снова, но Матильда Феликсовна вдруг начала рассказывать о том… как ее отец прекрасно готовит судака по-польски, печет, лепит фигурки для празднования Рождества, каких он мастерит бумажных змеев и устраивает фейерверки… А еще сам соорудил пристройку к дому в их небольшом имении:
– Уже десяток лет стоит и не рухнула!
Сначала слушали просто из вежливости и от понимания, что перед ними Хозяйка Мариинского и не только балета, потом стало интересно – многолетний солист Мариинки, лучший в Петербурге исполнитель и учитель мазурки блестящий Феликс Кшесинский сам месит тесто или орудует топором и молотком? Слезы высохли, стало любопытно.
Кто-то все же усомнился:
– А зачем ему все это? Разве Феликс Иосифович не может никого нанять?
Кшесинская улыбнулась:
– Я была еще маленькой, когда он сказал, что не боится неудач в жизни – если что-то случится и он не сможет больше танцевать любимую мазурку, то будет изготавливать бумажных змеев и радовать детей этим. Человек должен найти себя в жизни не только в игре на сцене, нужно уметь многое про запас. Все под Богом ходим… Подумай, что ты еще умеешь.
Она уже встала, чтобы выйти, когда кто-то из девушек ехидно поинтересовался:
– А что умеете вы, Матильда Феликсовна?
Кшесинская усмехнулась, чуть прищурила свои темные глаза и отчетливо произнесла:
– Интриговать.
Когда за примой закрылась дверь, Стася вздохнула:
– Она права, нужно учиться чему-то другому. Никто не виноват в моей болезни, то испытание, которое я должна с честью выдержать.
– Все равно это несправедливо! – упрямо возразила Павлова.
Она так и сказала маме, а потом Мише Фокину. Те только развели руками: что поделать, если в жизни полно несправедливости?
А в труппе нашлась та, что произнесла:
– Одной соперницей меньше!
Открыто не поддержали, но и не возразили. Юная талантливая Белинская действительно могла составить конкуренцию.
Аня узнала жестокий закон кулис: тебя любят, пока ты никому не мешаешь, тебе радуются, пока ты не соперница, в противном случае даже сочувствия не жди!
В театре скандал: Матильда Кшесинская отказалась надевать к своему костюму в «Камарго» фижмы, мотивируя это тем, что танцевать в них неудобно и некрасиво. Директор Волконский такой вольности решил не допускать и в категорической форме потребовал, чтобы прима в точности соблюла костюм, который создавался давным-давно еще для Леньяни.
Честно говоря, не стань это всеобщим достоянием, никто и не заметил бы отсутствия глупого сооружения вокруг талии балерины, но Кшесинская не была бы Кшесинской, если бы отступила – она демонстративно фижмы не надела. Все понимали, что дело не в уродливой детали костюма, а в непослушании. На следующее утро балетные толпились возле доски, на которой висел приказ, сообщающий о штрафе, наложенном на приму из-за нарушения директорского приказа.
Стайка танцовщиц разлетелась в стороны, как рыбки от брошенного в воду камня, когда в фойе показалась сама Кшесинская. Не обращая внимания (или делая вид, что не обращает) на балетную мелочь, Матильда Феликсовна прошла к доске, спокойно прочитала объявления и отправилась к директору.
Потом говорили, что сначала она попросила отменить нелепый приказ, потом потребовала сделать это, а когда Волконский, не желая терять лицо, все же отказался, весело фыркнула:
– Приготовьте отмену приказа и рапорт о своем увольнении!
Волконского не смутило такое самоуверенное заявление, он был готов отстаивать свое право наказания перед министром Двора, но никто не стал требовать оправданий или объяснений, Кшесинская надавила на свои рычаги, о которых знали все, и Волконскому просто приказали отменить приказ.
Рапорт с просьбой об увольнении он тоже написал, хотя этого не требовали.
Собственно, скандал был уже не первый. Волконскому давно доставалось со всех сторон – то в Александринском театре Мария Савина заявляла, что будет играть так, как считает нужным, а не как находит директор, то Фигнер категорически отказывался что-то петь, то та же Кшесинская для удобства укоротила юбки своей тюники, то в Москве кто-то с кем-то ссорился, а директор всех мирил…
Позже ерничали, что, когда Нижинский не надел для роли Принца в «Лебедином озере» штанишки-пуфы, из театра вылетел Нижинский, а когда Кшесинская отказалась надевать фижмы, вылетел директор.
Кшесинская театрально вздыхала и пожимала плечами, мол, я не виню Волконского, но нельзя же давить на актеров…
Многие воспрянули духом, решив, что теперь-то актерам все позволено, но не тут-то было!
Известию не сразу поверили:
– Не может быть! Это барон Фредерикс придумал в наказание за изгнание Волконского?!
Для молодых артистов имя нового директора Владимира Аркадьевича Теляковского мало что говорило, Павлова, как и другие, удивилась:
– А что в том такого? Он кто, не гусар же?
Фокин в ответ просто расхохотался:
– Как ты права, Аннушка! Именно гусар.