Фокин вечно что-то придумывал, ему было тесно в рамках классического танца, тесно вообще в каких-то рамках.
Вот и теперь Миша вдруг решил, что непременно нужно научиться играть на народных музыкальных инструментах, и выбрал для себя мандолину. Его жена Вера радовалась, что не барабан или кастаньеты. У мандолины приятный мелодичный звук. Потом к мандолине добавилась домра и выступления в составе оркестров, например, неаполитанского.
Именно для него Фокин разучивал на мандолине «Лебедя» Сен-Санса.
Анне требовался концертный номер, даже на благотворительных вечерах не стоит танцевать одно и то же. Она была готова что-то разучить, только что? Мариус Иванович созданием концертных номеров не занимался, не царское это дело. Мог бы все сделать Миша, но тут была одна сложность – Фокин взял взаймы некоторую сумму денег у Павловой, вернуть которую никак не получалось. Аня была готова простить старому другу этот долг, другим и не такие долги прощала, но щепетильный Михаил и слушать не желал!
– Я обязательно отдам, Аннушка. Вот заработаю и отдам.
С «заработаю» не очень получалось, все же семья, частные уроки, которые брал Фокин, книги, постоянные посещения концертов требовали денег.
И Анна придумала!
– Миша, я нашла тебе работу.
Тот вспыхнул, но Павлова поспешила объяснить, чтобы не стал снова оправдываться и обещать отдать долг:
– Мне нужен концертный номер. Не поставишь? – Анна предостерегающе подняла руку: – Это и будет возвратом долга. Договорились?
Фокин рассмеялся:
– Ох и хитрая ты!
– А что вы сейчас такое играли? Красивая мелодия, очень красивая.
– Это «Лебедь» Сен-Санса. Может, его тебе поставить?
Анна заметила, что Иван Чекрыгин, подыгрывавший Фокину на гитаре, пробурчал под нос, что «Лебедь» уже обещан Лидии Кякшт. Но это Анну ничуть не смутило. Кто такая Кякшт? Девочка, возомнившая себя без пяти минут примой, хотя даже из кордебалета с трудом выбралась. Пусть сидит в корифейках молча. Павлова не сомневалась, что Фокин предпочтет ее не только какой-то Кякшт, но и всем остальным. Скосила глаза на Веру Фокину и чуть злорадно мысленно добавила: «Даже Веруше!»
Да, несомненно, Миша связался с Верой в отместку ей, Анне, а женился, потому что согрешил. Правда, Вера быстро восстановилась после родов и легко вернулась на сцену, а супруг все чаще придумывал для нее интересные номера. Павлова почувствовала ревнивый укол в сердце. Так могло дойти и до целых ролей!
Нет, Миша просто обязан придумывать разные па и даже целые балеты для нее, несравненной Анны Павловой! А Лидия Кякшт или даже Вера Фокина… это издержки ее, Ани, невнимания к Мише. Пожалуй, иногда нужно любезничать с ним не только по поводу исполнения совместных па-де-де, но и просто так.
Тревожное чувство приближающейся потери наложилось на грустную музыку Сен-Санса…
– Почему я не слышала ее раньше?
– Вот, послушай. Действительно лебедь. Помнишь, мы видели в пруду в Павловске?
– Помню.
– Иван, ну-ка, подыграй, – попросил Фокин и подошел к Анне.
Постановка номера заняла немного больше времени, чем звучала сама музыка. Нежная, грустная мелодия Сен-Санса была так хороша! Она вела за собой, увлекала, словно по волшебству превратив руки балерины в крылья. Произошло чудо – на глазах у всех Анна стала лебедем.
Фокин только несколько раз поправил движения рук, чтобы больше походили на крылья, и все.
Чекрыгин пробормотал:
– Это будет твой лучший номер, или я ничего не понимаю в балете…
Павлова и сама чувствовала, что родилось нечто божественное, захватывающее. Чувствовал и Фокин. Он резко выдохнул, топнул ногой и предложил повторить, чтобы не забылось.
Конечно, они еще работали над поворотами, над некоторыми деталями, но то самое первое «лебединое» осталось. И Чекрыгин оказался прав – «Лебедь», которого с годами переименовали в «Умирающего лебедя», стал визитной карточкой Анны Павловой.
Она исполнила его на благотворительном концерте в Офицерском собрании, конечно, не под мандолину, а в сопровождении скрипки, потом трижды повторила на бис и еще бессчетное количество раз во всех следующих концертах в разных городах, странах и даже на разных континентах.
Фокин занял деньги у всех, кто только мог одолжить, заложил в ломбарде свои часы и кольцо жены и принес деньги Анне:
– Аннушка, я брал у тебя в долг… Прости, что задержался с возвратом…
Анна вскинула на него полные слез глаза:
– Миша, ты хочешь отдать «Лебедя» Лидии Кякшт?
– Нет.
– Веруше?
– Нет, он твой.
– Тогда почему ты отдаешь мне деньги?
– Аннушка, я работал от души. И потом это заняло меньше получаса.
Она смотрела умоляюще:
– Миша, если ты не возьмешь за работу деньги, я не смогу танцевать «Лебедя», а мне очень хочется. – Неожиданно всхлипнула и добавила с лукавой улыбкой: – А получив оплату, ты не сможешь отдать номер кому-то еще.
– Ах ты, хитрюга!
– Есть немного, – снова лукаво улыбнулась Павлова и поторопилась на сцену, где шла репетиция.
Фокин постоял минутку, наблюдая за ней, облегченно вздохнул: «Ну и ладно» – и отправился в ломбард выкупать кольцо и часы.
Увидев свое кольцо, Вера чуть обиженно поджала губы:
– Ты все-таки взял деньги?
– Веруша, Анна такой же сочинитель номера, как и я. И никто лучше ее не станцует, ты же это понимаешь. А тебе, – он обнял жену, – я придумаю много других. Даже лучше этого.
Вера сокрушенно покачала головой:
– Думаешь, я не понимаю, что она лучшая? Только она своего Дандре любит.
– При чем здесь Дандре? Мы же о балете говорим, – раздраженно фыркнул Михаил. Да, Павлова любила этого красавца, Фокин лучше других знал, что именно любила, а не повелась на его ухаживания и подарки. Нет, Аня не такая, ее никаким золотом не купишь, только сердцем завоевать можно. У него не получилось, а вот у щеголя-барона получилось. И никто никогда не сможет раскрыть эту тайну – почему одному удается завоевать любовь, а другому нет.
Казалось, Фокин противоречит сам себе. Совсем недавно, когда в Петербурге гастролировала гениальная босоножка Айседора Дункан, он, как все, восхищался ее танцами, ее отрицанием застойных явлений в балете, отсутствия свободы выражения эмоций. Много чем восхищался, но вынужден был согласиться с Павловой, которая, хотя и восторгалась танцовщицей, невольно заметила:
– Миша, мне кажется, ей техники не хватает.
Он спорил, потом вынужден был признать: не хватает. Причем не просто не хватает, а катастрофически. Отказавшись от классики, Дункан свою технику не создала. Это привело к нескольким проблемам.
Да, она прекрасно выражала собственные эмоции вдохновенным танцем, показывала, как понимает ту или иную музыку. Но это был только ее танец, которому не научишь других, его не передашь ученикам, не запишешь никакими знаками.
– Это прекрасно! Каждое выступление новое, никакой рутины, – восторгались почитатели. – Ее танец само вдохновение.
А Мариус Иванович Петипа презрительно заметил:
– К вдохновению нужна техника. Вдохновенно долго по сцене не побегаешь.
Старый балетмейстер был прав. Станцевать целый спектакль Дункан оказалось не под силу. Ее выступления распадались на отдельные номера, а движения в них все чаще повторялись, так же как и отдельные па в критикуемых ею балетах.
Чего Павловой не хватало в работе? Этого не понимал даже бунтарь Фокин.
Они ведь похожи, всегда готовы учиться, пробовать что-то новое, хотя это новое для Павловой в новых ролях, а для Фокина новизна в самом искусстве.
Были сезоны, когда юная Павлова на сцене Мариинского танцевала все подряд – от заглавных ролей до крошечных проходов в роли вилисы, она «жадничала», не отдавая даже мелкие выходы никому, утром танцевала в одном спектакле, чтобы вечером выйти в другом. Эта ненасытность и всеядность изумляла всех.
– Чего тебе не хватает – двух новых спектаклей в неделю? Новых ролей, которых тьма-тьмущая? – смеялся Дандре.
Анна счастливо блестела глазами.
– Хочу все успеть, все станцевать самой. Хочу танцевать каждый вечер, каждый день.
Дандре соглашался:
– Иногда мне кажется, что ты танцуешь даже во сне.
– Правда? Да, мне снятся сны с балетом.
Успех
1907 год был великолепен во всем. Почти во всем.
В середине мая группу молодежи из Мариинки отправили на гастроли в Москву в театр «Эрмитаж». Теляковскому хотелось, чтобы на молодежь посмотрели не поодиночке и с вводом в уже существующий московский спектакль, а целиком в их собственных.
Труппа получилась немаленькая – больше десятка молодых солистов и дюжина пар кордебалета. Декорации использовали московские, костюмы повезли свои, чтобы не заниматься подгонкой там.
Ехали целым вагоном весело, от взрывов хохота, казалось, тряслись сами стенки. Там жили тоже весело, работали и отдыхали дружно.
Анне очень не хватало Дандре, но она старалась об этом не думать. Дома в Петербурге, как бы ни была занята в театре, спешила домой, чтобы ждать своего Виктора, потому с коллегами в разных вечеринках не участвовала, даже если звала сама Кшесинская. А тут одна молодежь, все свои и все веселые. Но все равно Павлова только работала.
Молоденькая Маша Романова, за которой вовсю ухаживал Сергей Уланов, даже посочувствовала, поинтересовавшись у Фокина:
– Миша, Павлова не больна? Или у нее муж такой ревнивый?
– У Ани нет мужа, и она не больна. Просто для нее главное танец.
Хотел добавить «и Дандре», но не стал. Павлова наконец поняла его правоту и признала необходимость изменения самих основ балета. Это сулило начинающему балетмейстеру широчайшие перспективы. Совсем уже старый Петипа оставил Мариинский, хотя продолжал приходить и ставить отдельные танцы. Лев Иванов умер, Горский уехал в Москву и счастливо работал там, Ширяев со всем не справлялся, а Теляковский разглядел таланты Фокина, закрывал глаза на его работу на стороне и даже поручал постановку от