– А репетиции?
– Тебе нужны репетиции «Жизели». Или ты все же будешь танцевать «Жар-птицу»?
– Нет, не нужны и не буду. Но все равно надо сначала съездить к Дягилеву.
Мордкин только вздохнул.
К нему из Москвы приехала жена, а Анна одинока, Михаил, зная о ее бывшем романе с бароном Дандре, понимал, что за интерес у Анны к приятелю Дандре Сержу Дягилеву, и немного злился за это на партнершу.
Вообще они были интересной парой и смотрелись рядом прекрасно. Атлетически сложенный красавец Мордкин легко поднимал свою воздушную партнершу в высоких поддержках. На сцене между этими партнерами к восторгу зрителей буквально искры сыпались.
В «Коппелии» у Мордкина не было возможности показать себя, зато он прекрасно оттенял Анну, что не могло ей не нравиться. Она не понимала Дягилева и Фокина, которые предпочитали женственного Нижинского мужественному Мордкину. Прыжки Вацлава, конечно, впечатляли, но ведь не одними прыжками берет танцовщик.
Никакого Дандре в Париже у Дягилева, конечно, не было. Зато уже была Тамара Карсавина, рассказавшая о недовольстве Теляковского отъездом Анны.
– Бросить театр посреди сезона! Пусть только попробует не выплатить неустойку – взыщу в пятикратном размере.
Это было серьезной угрозой. Павлова посоветовалась с юристом и поняла, что нужно срочно искать недостающую сумму.
Но отсутствие Дандре было не последней каплей, переполнившей чашу сомнений. Виктора не было, зато должна приехать Кшесинская, чтобы танцевать с Павловой «в очередь».
– Вот это да! Теперь Матильда Феликсовна желает танцевать мои балеты после меня? – восхитилась Павлова.
Карсавина была не согласна:
– Какие это твои? «Жизель» она и до тебя танцевала, а «Жар-птицу», если ты не станешь, буду танцевать я.
У них было все готово, даже замена в случае ее отказа.
Анна почувствовала себя отвратительно настолько, что хотелось бежать, закрыв глаза и заткнув уши. Театр был готов ее отпустить, только чтоб выплатила неустойку, Дягилев и Фокин подготовили замены, а Дандре и вовсе не вспоминал? Тогда что ее держит?
– Ничего! – заверила она сама себя и телеграфировала в «Палас-театр» о согласии на выступления. – Нужно торопиться, пока не уехал Мордкин.
Дягилев, узнав, где Павлова собирается выступать, схватился за голову:
– Ты хоть видела этот «театр»?
Честно говоря, Анна не представляла, но признаваться в такой оплошности не хотелось. Мало того, она умудрилась согласиться на совершенно кабальный по условиям контракт с ежедневными выступлениями в течение нескольких месяцев до самых гастролей в Америке.
– Там не то цирк, не то кафешантан. Ты будешь выступать в очередь с дрессированными собачками и лошадьми.
Конечно, Павлову ужаснуло неприятное сообщение, но тут же взяла злость: лучше посоветовал бы приятелю приехать за ней!
– Это же унижение самого балета, Анна! Не будешь же ты выступать в этой забегаловке вместо наших спектаклей?
Павлова вдруг выпалила в ответ:
– Буду! С дрессированными собачками за 1200 фунтов в неделю буду!
Хотела добавить: чтобы заплатить неустойку и контракт расторгнуть, но не стала, боясь, что сорвется и наговорит лишнего.
Кшесинская, которой действительно отдали «Жизель» в сезоне и спектакли Павловой в Мариинском (а был-то один «Царь Кандавл», остальные Анна и без того играла в очередь с Матильдой Феликсовной), успокоила:
– Павлова со своими капризами и нервами долго не выдержит, тем более столько спектаклей и так долго. Это она только в начале карьеры работала, как лошадь на пашне, теперь зазналась, и успех в Америке небось голову вскружил. Через пару месяцев вернется и будет танцевать вашу «Жар-птицу».
Тамара Карсавина возмутилась:
– Я не отдам! Не захотела сразу, теперь пусть вон Жизель танцует.
Матильда только фыркнула, что означало, что Жизель не отдаст уже она.
Но обе балерины и Дягилев ошиблись, Анна не вернулась. Причин на то оказалось несколько.
Унижение? Едва ли Дягилев перенес его больше, чем сама Павлова.
Унижение было с Анной всегда: когда не могла сказать, кто ее отец, и довольствовалась нелепым объяснением матери о солдате, умершем сразу после рождения дочери, когда в училище называли «Шваброй» и ругали за слабость, словно она виновата в своей хрупкости, когда делала усилие, глотая мерзкий рыбий жир, чтобы были крепкими кости, когда штопала дыры на балетных туфельках и на платьях… Но главным унижением оказался отказ Дандре жениться.
О своем детстве можно рассказать сказки, хрупкость объяснима, даже на штопаное трико почти не обращали внимания, но нежелание любимого человека связать с ней судьбу на всю жизнь…
Что ей оставалось? Только выкупать свою свободу и заработать как можно больше денег, чтобы приобрести жилье и организовать собственную труппу со своим кордебалетом и репетиционной базой.
– Мне нужна часть оплаты вперед. – Видя, как морщится администратор, пояснила: – Заплатить неустойку в своем театре.
Павловой выдали больше с условием, что кордебалет для своих выступлений найдет сама.
В Петербург был отправлен чек на 21 000 рублей в качестве погашения неустойки по контракту. Контракт расторгался, и впредь Анна Павлова могла выступать только как приглашенная балерина.
– Как хорошо, что об этом не знает мама!
Любовь Федоровна знала, но что она могла поделать со своей взрослой дочерью, да еще и находившейся так далеко от дома? Для того ли она воспитывала свою Нюрочку, чтобы та вот так легко отказалась от всего? Газеты писали, что ради денег стала выступать в варьете. Так объяснил журналистам Дягилев, а для Любови Федоровны варьете сродни кабаку.
Она во всем винила барона Дандре, смутившего и бросившего ее дочь.
Однажды Дандре встретил ее на Невском, остановил экипаж, предложил подвезти. Любовь Федоровна отказалась, тогда Виктор вышел, принялся расспрашивать об Анне – что да как? Мать ответила, что прекрасно, танцует в главной американской опере, и неожиданно для себя добавила, что Нюрочка собирается замуж за миллионщика. А как же иначе, в Америке все миллионщики!
Дандре явно расстроился, а Любовь Федоровна обрадовалась: пусть знает, как Нюрочку обижать!
Была свобода, но теперь она уже знала, что не может надеяться на Дандре рядом, их судьбы просто разошлись разными путями.
Не всем же любить и быть любимыми – слабое утешение, но другого просто нет.
Может, следовало оставить все, как есть, – жить на положении запасной супруги, танцевать старые балеты в Мариинском и делать вид, как Кшесинская, что все в порядке? Теперь, столько пережив и став во сто крат мудрее, Анна понимала, что всесильная Матильда вовсе не так сильна, что она также беззащитна и также страдает. Но никогда этого не показывает.
– Нет, между нами есть разница – Кшесинской все равно, что танцевать, лишь танцевать, у нее есть сын, а у меня только мама, да и та далеко-далеко. И танцевать я буду не просто так, а по-своему, как Дункан, то есть по-павловски.
А Дандре? Хорошо, что он был в жизни – подарил любовь и растворился в воздухе, словно сон. Сколько она танцевала таких ролей – с обманами, несчастной любовью и прозрением? Вот теперь роль в собственной жизни.
Анна не подозревала, что основное у нее только начинается…
Все лето они не просто танцевали с Мордкиным, а завоевывали зрителей. И ведь получилось, оказалось, что даже в очередь с дрессированными собачками посреди танцпола, вокруг которого снуют продавцы пирожков, можно танцевать по-настоящему. Если ты не отрабатываешь положенный номер, а вкладываешь в него душу, то и продавцы просто присядут в сторонке, и собачки почему-то перестанут лаять, а дрессировщики замрут, боясь пропустить хоть движение, и позади стульев также застынут разодетые в пух и прах светские львицы, которым не хватило билетов с местами… А «Палас-театр» станет самым модным в Лондоне местом.
В то лето привычную столетиями тему погоды сменила тема Павловой. Стоило встретиться двоим лондонцам, как звучало:
– Вы видели вчера Павлову? Нет? Непременно посмотрите ее новый танец.
Успех колоссальный. А осенью новые гастроли в Америке… И тоже успех.
Теперь за Павловой и Мордкиным следовали толпы желающих взять интервью, получить автограф, просто поглазеть.
Иногда страшно раздражало:
– Я что, обезьяна из зоопарка?!
Спасти утопающего, чтобы спастись самой
На двухэтажном автобусе огромное изображение балерины. Часть его «съедают» окна, сама картинка ужасная, с нарушениями пропорций, рваная и бессмысленная. Ни на Павлову, ни на «Лебедя» не похожа совсем.
Увидев этот кошмар, Анна не сразу поняла, в чем дело, но надпись ставила все на свои места: «Анна Павлова». Никто не мог понять, почему она рыдает, ведь это признак популярности.
Уж такого «добра» хватало с лихвой… В Парижском ресторане лягушачьи лапки под названием «Ножки Павловой»!
Однажды, когда их отношения еще были хорошими, Анна спросила у Кшесинской, как отвечать на нелепые оскорбления. Та пожала плечами:
– Только не замечать! Чем больше будешь злиться или оправдываться, тем больше будут оскорблять.
Павлова глупости словно не заметила, зато заметил Мордкин. Увидев в меню имя партнерши, потребовал немедленно принести блюда своего имени! Шеф-повар оказался не промах и…
– Прошу вас! Яйца «а ля Мордкин»!
Анна едва успела выскочить из-за стола, пробормотав, мол, носик припудрить. В дамской комнате вдоволь нахохоталась, но и после, стоило вспомнить название блюда, закусывала губу, чтобы не рассмеяться. Мордкин все заметил, понял и не простил.
С Мишей вообще отношения трудные.
И не только с Мишей Мордкиным, но и с давним другом и партнером Мишей Фокиным.
Как-то так получалось, что в последние годы самые эффектные танцовщики в Москве. В Мариинском после Гердта столь же ярких исполнителей не было, таланты были, несомненно, талантами Петербург всегда был богат, но тот же Фокин предпочитал ставить балеты, а не танцевать.