Звонкая пощечина, полученная партнером прямо на сцене после не очень удачной поддержки, привела в восторг журналистов. И без того безумная популярность пары теперь просто зашкаливала.
Они прекрасно смотрелись рядом – тонкая, словно воздушная, Павлова и сильный, брутальный Мордкин. Все забывали, что это сцена, игра, что у Мордкина жена стоит за кулисами и тоже танцует на этой же сцене. Казалось – вот идеальная красивая пара, которая должна быть парой везде.
Им задавали вопросы о возможном браке, они уклонялись от ответов. Почему? Анна сначала хотела отомстить Дандре, заставить его ревновать. Мордкину была нужна популярность любой ценой.
Когда скандалы стали повторяться, дело доходить до настоящей истерики и отказов выходить с этим партнером на сцену, выступила супруга Мордкина Бронислава и заявила, что Анна просто влюбилась в ее мужа и не может простить ему отказа.
Между Павловой и супругой Мордкина импресарио выбрал Анну. Бронислава уехала в Россию – раздувать скандал дальше. Михаил остался до осени.
А Анна вдруг решила, что без партнера вполне может принять предложение Теляковского и танцевать осенне-зимний сезон в Петербурге.
Любовь Федоровна приезду дочери была безумно рада:
– Нюрочка… какая ты стала…
– Какая?
– Словно богатая дама. Одета как, обута…
– Мамочка, в Европе все дамы так одеваются. И ты права – я теперь богатая дама. Мне за одно выступление платят столько, сколько я здесь получаю за год.
– Но ведь здесь дом, Нюрочка, – упрямо возразила Любовь Федоровна.
Аня не была дома полтора года, а словно полжизни провела вдали. Столько всего за эти полгода произошло – гастроли в Варшаве, Берлине, Вене, потом Париж с Дягилевым, разрыв, гастроли с Мордкиным в Америке, Лондон, снова Америка, снова Лондон, покупка дома, разрыв с Мариинским…
– Какая она – заграница? – спрашивала Любовь Федоровна.
Аня смеялась:
– Обыкновенная. Только в Лондоне все ходят и ездят по левой стороне улицы.
– Да как же они не сталкиваются?!
– Все так ходят, понимаешь? Как мы все по правой, так они по левой.
– Неудобно, – качала головой Любовь Федоровна.
Услышав о заработках дочери, снова качала головой:
– Как же это – зарабатывать за неделю, как за год? Так и работать не захочешь.
Когда Аня принялась описывать дом, количество комнат, удобства, огромный цокольный этаж с гардеробной («там будут храниться костюмы»), мать ахала:
– Да куда ж тебе столько комнат? Сдавать внаем собираешься?
– Нет, мамочка, но надеюсь, что ты ко мне переедешь.
Любовь Федоровна упрямо уходила от обсуждения этой темы, но однажды сказала:
– Не смогу я там жить, Нюрочка, ты уж не обессудь. И ходят там навстречу, и язык чужой, и ничего нашего нет. Чужое оно и есть чужое.
В театре Анну встретили и вовсе со смешанным чувством – теперь Павлова приглашенная гастролерша.
Она ходила за кулисами, с удовольствием вдыхая запах пыли, стояла с закрытыми глазами, прислушиваясь и вспоминая, словно окуналась в детство.
Аня в Мариинке с одиннадцати лет, когда впервые вышла на сцену в толпе детей и ужаснулась виду темного зала. Восемь лет танцевала на знаменитой сцене ученицей, потом еще десять корифейкой и балериной. И пропустила-то всего лишь сезон, а кажется, полжизни прошло. Все осталось – техника, любовь к танцу, и партии те же, даже в Америке танцевала после «Копелии» их с Фокиным «Лебедя». Но что-то изменилось непоправимо, сердце подсказывало Анне, что изменилось навсегда, что больше не вернутся те счастливые дни, когда они с Фокиным сначала долго обсуждали то, как надо изменить балет (говорил он, Аня только слушала), а потом снова и снова репетировали прежние па старых ролей.
А теперь Миша Фокин говорил ей: «Вы» и звал Анной Павловной.
Другие тоже.
Любовь Федоровна почувствовала мятущуюся душу дочери, попыталась успокоить, но лишь добавила страданий:
– Нюрочка, если ты попросишься обратно – примут. Тебя не забыли, сама говорила, что все билеты на спектакли проданы. Попросись, Теляковский добрый, возьмет. Будешь дома танцевать, а уж на гастроли по своим Америкам вне сезона ездить.
Анна в ответ едва не сорвалась на крик. Что за нелепость – танцевать здесь, завися от репертуара, от всех – от Теляковского до балетмейстера и получать за это гроши.
Но самым большим разочарованием был Дандре.
Барон приехал в квартиру на Английском проспекте, но был сдержан, просил, если вызовут к следователю, говорить осторожней, чтобы ненужным словом не осложнить его положение.
Анна смотрела на вдруг постаревшего Виктора и ужасалась. Вместо горячих объятий и объяснения в любви она слышала скромную просьбу не усугубить его положение.
– Виктор, может вам все же лучше уехать?
– Анна Павловна, я объяснял, что не смогу выехать за границу, пока нахожусь под следствием. Я следствия не боюсь, но все может испортить неосторожное слово.
Она услышала только обращение по имени-отчеству, все остальное заслонил ужас от понимания, что она больше не Аннушка, не любимая девочка, а Анна Павловна. Неужели, всего лишь выступив в Палас-театре, стала чужой для всех?!
Страшно захотелось обратно в Айви-Хаус, словно новый дом стал ее крепостью.
Павлова станцевала всего пять спектаклей и вернулась в Лондон. Любовь Федоровна с ней не поехала, обещав навестить когда-нибудь.
Год прошел быстро, Анна создавала свою труппу, чтобы танцевать то, что хочет и как хочет, подбирала музыку, придумывала свои танцы.
На сей раз новость не из газет – письмо прислал брат Виктора Дандре. Коротко и немногословно о том, что следствие упорно доказывает, что Дандре брал взятки и на эти средства столь широко жил. Виктору грозит три года тюрьмы или огромный штраф в тридцать шесть тысяч рублей, если он сумеет отстоять свою свободу. Денег на штраф нет, поскольку больше года нет доходов. Значит, впереди три года долговой тюрьмы.
Анне ничего не говорило имя сенатора Нейдгарта, которого Государь назначил расследовать многочисленные злоупотребления в Городской думе, но она понимала, что за Дандре взялись серьезно и уже не выпустят, не наказав примерно в назидание другим. Он юрист, что делал, понимал, защититься тоже сможет, но избежать штрафа не удастся. Как и заплатить его.
Теперь Анна прекрасно понимала, сколь велика сумма для Дандре. Год назад она выплатила неустойку Мариинскому театру, потом сумела заработать на Айви-Хаус.
– Значит, придется еще потанцевать в Палас-театре, – объявила Анна сама себе.
Суд над Дандре осенью, значит, нужно либо продавать только что купленный дом, либо повторить прошлогодний успех.
Павлова выбрала второе.
Услышав о том, что Анна намерена снова танцевать в очередь с дрессированными собачками и клоунами, Дягилев выразил сожаление, мол, уронила честь…
А она танцевала. Самозабвенно, от души и каждый вечер с полной отдачей. И снова зрители сидели не шелохнувшись, пока звучала музыка и трепетали руки-крылья «Лебедя», а потом пока Анна переодевалась для следующего танца.
Мало того, она выступала на частных вечеринках, однажды появившись из корзины роз, одетой в коротенькое платьице из розовых лепестков.
За это хорошо платили, а у Анны не было времени собирать деньги долго, она должна за несколько месяцев получить столько, сколько заработала за все предыдущие годы службы в театре. И пусть Дягилев и другие осуждают, бывают случаи, когда деньги побеждают!
Но Анна была не права, в ее случае даже деньги не победили искреннее искусство. Павлова сумела и заработать, и сохранить уровень исполнения.
Двое элегантных мужчин за соседним столиком в вагоне-ресторане «Норд-экспресса» обсуждали интересующую Павлову тему: суд в Петербурге. Анна старалась не пропустить ни слова из их беседы.
Суд над бароном Виктором Дандре уже состоялся. Барон стоял на своем, мол, взяток не брал, а выплаченные ему деньги всего лишь гонорар за оказанные консультации. Но следователи сумели надавить на представителя фирмы «Вестингауз», которая прокладывала трамвайные пути в Петербурге, тот признался в даче взятки в двадцать тысяч рублей. За ним «посыпались» и другие – директор варшавской фирмы, строившей мост Петра Великого, большие и малые просители с подношениями.
Анне было безразлично, кто и сколько давал и в чем признался, хотелось повернуться и спросить, что же назначили Виктору Дандре.
Наконец, услышала:
– А ведь знатный пройдоха! Сумел-таки уйти от обвинения в вымогательстве. Оставлено только обвинение в мздоимстве, тут уж не отвертишься. Говорят, в бумагах у тех, кто давал, все записано.
– Но уволить-то уволили?
– Конечно. От должности отрешили, но нарушение служебного долга не признали. Штраф заплатит и будет на свободе. Вот как надо уметь взятки брать – за оказанные консультации…
– Ничего, ему там еще срок добавят.
– За что?
– Найдут за что. Не успел удрать…
– Или переоценил свои силы.
– Да, барону в России ничего хорошего не видать.
– В Петербурге взяточничество махровым цветом цветет. Ладно бы деньги брали и дело делали, а то ведь берут и сидят сиднем. Трамвай они проложили… В скольких городах уже давно есть, а в столице все вот такие не допускали, мало им взяток дали…
Дальше Анна уже не слушала, это не важно. Главное, что Виктор приговорен к штрафу, все, как написал его брат.
Тридцать шесть тысяч для разоренного Дандре невозможная сумма, даже если продаст все свои коллекции из квартиры на Итальянской, и половины не наберет. Зато деньги уже были у Павловой.
Что ж, пришло ее время отдавать все за возлюбленного.
Она ехала в Петербург якобы на гастроли, для участия в парадном спектакле в честь трехсотлетия Дома Романовых. Сам юбилей будет праздноваться в феврале, но почему бы не побыть на родине еще пару месяцев?
Любовь Федоровна позору и наказанию Дандре была рада:
– Слава богу, все кончено. Больше не будешь о нем вспоминать, а то ведь в прошлом году извелась вся из-за того, что этот супостат на тебя не смотрел. Поделом ему!