– Нет, мама, теперь-то все только начинается. Теперь все в порядке, я буду ему нужна.
– Нюрочка?! – ужаснулась Любовь Федоровна. – Да ведь он же мздоимец! К тому же вот-вот в тюрьму сядет.
Анна снова загадочно и довольно улыбнулась.
– Все, кто у денег, мздоимцы, там других не бывает. Виктор брал не больше других. А в тюрьме пусть немного посидит – полезно. Ему грозит очень крупный штраф.
– А ты никак решила заплатить из своих?
Анна смотрела на мать с недоумением: а как же, ведь Дандре тратил деньги на нее, на квартиру с роскошным репетиционным залом, на богатые подарки, туалеты, экипаж…
Чем больше Анна узнавала, что и как происходило, тем лучше она понимала тайные пружины, приведшие Дандре в тюрьму.
Он действительно сидел, поскольку денег на оплату огромного штрафа не имел.
Анна приехала в Петербург к Рождеству, согласившись танцевать не только в парадном спектакле (ставили оперу «Жизнь за царя», в которую было вставлено несколько характерных танцев), но и танцевать в январе-феврале до того.
Первым порывом было вытащить опального возлюбленного из тюрьмы в качестве подарка на Рождество, но потом она решила помучить нерадивого любовника и встретить Рождество с матерью в ее скромной квартирке.
Любовь Федоровна была рада, хотя уже смущалась своей богатой и знаменитой дочери.
– Мамочка, а помнишь, как ты мне подарила на Рождество большое шоколадное яйцо с игрушками внутри? А помнишь наш поход в театр на «Спящую красавицу»?
– Нюрочка, а ты не пожалела, что стала балериной?
– Нет, мамочка, это мое. Я в другом себя не мыслю.
Переезжать к ней в Лондон Любовь Федоровна категорически отказалась:
– Нет, Нюрочка. Я русская, в России родилась, тут до смерти и жить буду. А ты уж езжай со своим мздоимцем, спасай вора, если иначе не можешь.
Анна хмурилась, ей не удавалось убедить мать, что в Европе и Америке у нее возможностей больше.
– Нюрочка, разве ж в России мало любителей балета? Другие танцуют в театре не весь год, и ты так могла бы… Слышала я, что ты и вовсе в непотребных местах пляшешь.
Павлова нахмурилась, мама поверила гадким сплетням.
– Мамочка, конечно, Палас-театр не лучшее место для балерины, но, знаешь, между моими номерами оркестр не играл, там ведь и смычок в руки не возьмут, если не оплачено. Обычно публика между номерами ест, пьет, шумит… А у меня тишина. Полная – ни скрипа, ни слова, ни вздоха. Сначала я даже пугалась, но мне объяснили, мол, люди не хотят мне мешать, потому сидят тихо. Помнишь, в Стокгольме было похоже? Понимаешь, даже те, кто выступал после меня, не обижались, потом мои номера стали ставить последними. Я поняла, что не важно, где именно ты танцуешь, главное, чтобы танец был от души, тогда любую публику проймет.
Анна не знала, что этими словами описывает свою жизнь на многие годы вперед. Двадцать лет своей жизни она именно так и провела – в бесконечных гастролях и выступлениях где угодно – от «Метрополитен-опера» до стадионов или посреди загона для быков в окружении зажженных костров в охваченной эпидемией Мексике. И везде, от лучших сцен мира и королевских дворцов до крошечных сцен в школах маленьких городков Америки или наспех сколоченных помостов в Индии (где ее назвали живой богиней) и Австралии, зрителей от знатоков до вообще не знакомых с балетом волновал только сам танец, выражение души в движениях. Зрители были готовы сидеть на земле, часами стоять, ждать, затаив дыхание, все время, пока она танцевала. И это было главным счастьем.
А насколько престижен театр, зал или хороши участники выступления?.. Нет, Павлова вовсе не была терпима, она закатывала скандалы и заходилась в истерике, если условия для танца были неподходящими, но все это куда-то исчезало, как только начинала звучать музыка. После первого же такта оставались только музыка, танец и сама Анна Павлова…
Но это все еще впереди, а пока ей нужно было сделать еще одно дело.
Наступил 1913 год – последний мирный год Российской империи. Готовились широко отпраздновать трехсотлетие Дома Романовых, надеясь, что ради такого праздника будет много помилованных.
Но барон Виктор Эмильевич Дандре в число помилованных не вошел.
Анна встретилась с братом Виктора и передала тому деньги:
– С условием, что он немедленно уедет из России.
– Куда?
– Ко мне в Лондон, дальше будет видно.
– Анна Павловна, вы понимаете, что Виктор не скоро сможет вернуть эти деньги?
– Понимаю. Платите, пусть выходит.
– Но у него нет паспорта и разрешения покинуть страну. И думаю, не скоро будет.
Анна на мгновение задумалась, потом кивнула:
– Я договорюсь.
Кшесинская визиту Павловой удивилась, но изобразила полнейший восторг:
– Аннушка! Боже мой, сколько же мы не виделись!
Они изобразили поцелуи, едва касаясь щеками. Матильда исподтишка быстрым взглядом окинула Павлову, отметив про себя, что та похорошела и в прекрасной форме.
Такой же мимолетный взгляд на хозяйку особняка и внутренние покои позволил Анне прийти к неутешительному для Кшесинской выводу: особняк хорош, но слишком эклектичен, а Матильда похудела, что делало ее старше и не добавляло приятности во внешности.
И все же Анна сделала массу комплиментов особняку, пришедшему поздороваться сыну Кшесинской Вове, тому, как выглядит хозяйка. Матильду не обманешь, она кого угодно сама проведет, предложила:
– Пойдемте наверх в мою спальню, я кое-что покажу.
Этим кое-чем оказались драгоценности и портрет Вацлава Нижинского на дверце шкафчика. Поболтали, Кшесинская подарила Павловой платиновый карандаш, украшенный бриллиантами, похвалила ее вкус во всем и вдруг поинтересовалась:
– Вы ведь что-то хотите попросить?
– О да, Матильда Феликсовна!
Анна встала, прошлась по роскошной спальне, утопая в ворсе ковра по щиколотку, остановилась перед зеркалом, задумчиво посмотрелась в него.
– Вы решительно настроены не танцевать в этом году, Матильда Феликсовна?
– Да, разве что в бенефисе кордебалета, как всегда, а еще, если пригласят, – она скромно усмехнулась, – в парадном спектакле по случаю трехсотлетия Дома Романовых.
– Мне тоже предложили там участвовать. Что вы будете танцевать?
Кшесинская внимательно разглядывала Анну своими темными глазами, но та не смутилась, ведь до главного разговор пока не дошел.
– Я в мазурке.
– О! – захлопала в ладоши Павлова. – Это будет великолепно. Но это не все. Мне предложили ваш балет – «Дочь фараона».
Вот в чем дело!
Анна танцевала этот балет с Фокиным, но главной исполнительницей считалась Кшесинская. Матильда не мыслила никого в этой роли, кроме себя самой, могла обидеться и запретить. Ей никогда не могли перечить, тем более сейчас, когда в театре почти не осталось соперниц.
Кшесинская считала, что танцует лучше всех, а потому милостиво разрешила:
– Так танцуй, чего ты боишься?
– Вы не против? – Анна старательно подчеркивала субординацию: старшая балерина и младшая – «вы» и «ты». Чего ни сделаешь, чтобы вытащить этого Дандре из ямы!
Получив согласие, она добавила:
– Хочу, чтобы вы посмотрели меня в этом балете. Придете?
3 февраля за первой кулисой сцены Мариинки стоял роскошный стул, принесенный из кабинета директора, с большой коробкой конфет. Кордебалетные с любопытством косили глаза, но вопросов не задавали, по театру уж пополз слух, что Кшесинская будет присутствовать на балете «Дочь фараона» за кулисами.
Почему не в ложе? Она объясняла это трауром по недавно умершей матери, но все прекрасно понимали истинное положение дел.
Пригласила приму на спектакль сама Павлова. А вот этого уже не понимали.
Матильда смотрела, мысленно двигаясь в такт Павловой, сначала на ее лице блуждала снисходительная улыбка, которую постепенно сменило выражение восторга. Кшесинская всегда ставила себя выше других, но прекрасная балерина, знающая цену каждому па, умная женщина, она по достоинству оценила мастерство Павловой.
К концу спектакля взгляд примы снова стал непроницаемым, а губы тронула снисходительная улыбка, но это никого обмануть уже не могло – Анна танцевала роль лучше ее самой. И все же она смогла взять себя в руки и горячо приветствовать Павлову. Но когда та склонилась перед примой, как бы признавая ее превосходство, прошептала на ухо сопернице:
– Так чего же ты в действительности хочешь, Аннушка?
Кшесинская уже знала, что Анна танцует только с конца февраля и после парадного концерта уедет в Лондон. Тогда зачем ей «Дочь фараона»?
Павлова на мгновение замерла, а потом заговорщически прошептала в ответ:
– Дандре.
Теперь замерла Матильда, но ненадолго, она умела быстро просчитывать в уме выгоды любого положения. Кивнула:
– Пусть едет и как можно скорее.
– Через два дня насовсем.
– Я позвоню министру.
– Спасибо!
Кшесинская лишь сокрушенно покачала головой.
22 февраля они обе танцевали в опере «Жизнь за царя». Матильда Кшесинская была чудо как хороша в мазурке, а как же иначе – дочь лучшего мазуриста России просто обязана танцевать мазурку блестяще.
Когда выходили на поклоны, Кшесинская умудрилась тихонько поинтересоваться у Анны:
– Уехал?
– Да, благодарю вас.
Дандре действительно уже был в Лондоне – возлюбленная сумела не просто выкупить его из тюрьмы за огромные деньги, но и раздобыла документы и разрешение для выезда из России. Вернуться ему не суждено, да он и не стремился.
Станцевав еще «Дон Кихота» и «Баядерку», Павлова поспешила следом. Это был ее последний сезон в Мариинском. В следующем году началась война, потом революция, Советская власть в России…
И бесконечные гастроли с коротким отдыхом в Айви-Хаусе. Она объездила весь мир, выступала на любых площадках и в любых условиях, только одной страны не было в ее плотном гастрольном графике – России, СССР.
Любовь Федоровна осталась в Петербурге, все еще надеясь, что дочь опомнится и вернется, она даже записала ее по своему адресу – на Тамбовской. Но этого не случилось.