Долго были в поиске. С трудом пристроили, сейчас девушка проходит испытательный срок. Если жена почувствует «преступный» интерес супруга – откажет… Но мы организовали рабочий день таким образом, чтоб они не виделись. Не пересекались. Ей нельзя появиться в доме раньше положенного времени или, упаси бог, на минутку задержаться».
Я предлагаю пристраивать красавиц к одиноким мужчинам.
– К сожалению, те частенько бывают занудами, патологически помешанными на чистоте. Скандал может разразиться, если на письменном столе или в ванной комнате какая-нибудь принадлежность смещена на миллиметр.
Вот ещё большая семья: высокий социальный статус, три поколения. Бабушки-дедушки, мама-папа, дети-внуки. Возрастные родители живут отдельно, но часто собираются на одной территории.
И вот, пока молодых родителей нет дома, он становится незримым полем боя за сферы влияния, за внуков. В подковёрную борьбу вовлечены дети и взрослые. При этом старшее поколение – адекватные люди, обожают внуков. Домработница крутится в доме с утра до вечера и оказывается неизбежно втянутой в эту войну. Каждая из сторон перетягивает её на свою сторону.
Вот, пока она убирается, за моральной поддержкой подходит одна бабушка. Начинает изливать душу, жаловаться. Буквально вытягивает подтверждения признания своей правоты, поддакивания: «Ведь правда? Ведь я права, а они виноваты?» И журчит, и журчит в ухо как нескончаемый ручеёк.
Только отошла – за спиной возникает бабуля № 2 – и снова начинается обработка, капанье на мозги. При этом первая бабушка думает, что домработница – тайный агент второй. Вторая – что домработница потихоньку наушничает с первой. И обе подозревают, что та сплетничает про обеих.
Домработница молча слушает, переходит в третью комнату – а тут к ней дети со своими проблемами. Именно она оказывается на передовой, на перекрёстном огне, а в результате – на грани нервного срыва. Изматывается девушка наша, всё ложится на сердце. Психологи в агентстве посоветовали ей, как дистанцироваться от враждующих сторон, мягко нейтрализоваться.
Например: «Простите, пожалуйста, мне нужно у Серёженьки уроки проверить…» «Я бы с удовольствием вас выслушала, но Дашенька просила косички заплести». Внуки – объединяющее начало, и её переключение и ссылка на детей, которых все любят, будут всеми поняты и оценены.
Людмила Ивановна ещё раз напоминает: «Принцип работы агентства: защищать в первую очередь семью. Это сложный уникальный механизм, требующий корректного, сверхделикатного обращения. Здесь, как в медицине: главное – не навредить».
МОЯ ПОРТНИХА
Какой, на фиг, спрос?!
Считается, что женщине, отправляющейся на работу, нельзя больше двух дней подряд надевать одно платье или костюм. Считается – о позор! – что ей нечего надеть и она не следит за собой. Моя работа выгодно отличается тем, что не приходится ежедневно входить в кабинет, набитый сотрудницами, которым больше делать нечего, как бдительно подсчитывать, второй или третий день я, нищета, являюсь в одних и тех свитере и юбке.
Тем не менее проблема «что надеть?», особенно накануне праздника, особенно накануне 8 марта, живо интересует любую женщину. Шкаф забит, а выбрать не из чего. Магазины ломятся, а глазу зацепиться не за что. Такое ощущение, что торговля делает ставку исключительно на девочек пэтэушного возраста и вкуса. Коротусенькие маечки и юбки в блестках, бусинах, стекляшках, дырочках и перьях. Дубленки и пальтишки с драными воротниками, подолы будто собаки грызли – не догрызли. На женщинах после 37 как на безнадежных легкая промышленность и торговля ставят крест и предлагают квадратные робы и бесформенные чехлы 60-го размера. Не одежда, футляр. Кто-то сказал: наша одежда – это состояние души. Наши души запечатаны в футляры.
«Изучается ли нынче хоть каким-то образом покупательский спрос? – поинтересовалась я у знакомой, торгующей на рынке женской одеждой. – Доносите ли вы потребительские чаяния и пожелания до производителя?» Она ответила кратко и исчерпывающе: «Какое, на фиг, изучение спроса?! Все пасемся на Черкизовском. Носимся потными дикими ордами, чтобы на обратный поезд успеть, сметаем что дешевле и чтоб не очень страшненькое на вид. Если думаешь, что магазины на центральных улицах, чьи вывески начинаются с «евро», торгуют приличным, то глубоко ошибается. Там тот же Вьетнам – Китай. Отпарят, распялят на плечиках и продают на три тысячи дороже». И пообещала спокойно и уверенно: «Так что, подружка, будете носить, как миленькие, то, что мы привезем. Никуда не денетесь».
Итак, наш вкус формируют рыночные продавцы, китайцы и вьетнамцы, строчащие тряпки в какой-нибудь бамбуковой лачуге. Послушайте, но откуда, с каких заброшенных со времен второй мировой войны союзнических складов они берут для шитья эти гнилые нитки, которые расползаются на второй день носки?! Один из видов противостояния южно-азиатской одежной экспансии – это обходить на пушечный выстрел рынок и делать заказы в ателье.
«Вы не ширпотреб! Вы индпошив».
Лично у меня отношения с ателье с самого начала сложилось не очень. В доперестроечное время в магазинах было шаром покати, а очереди в ателье растягивались на полгода, конечно, если закройщица не приходилась вам хорошей знакомой. Как говорили в то время: если у вас с ней не было блата.
Мне, студентке, о столь заоблачном блате приходилось только мечтать. А мечталось о вечернем платье к 8 марта: черном, узком, как корсет (молния до копчика, рукав три четверти, низкий вырез, чтобы открывал костлявые, как у модели, ключицы…) Я как раз начала подрабатывать в небольшой газетке, вот и отправилась делать материал о самой лучшей закройщице самого лучшего в городе ателье. Оно находилось на центральной улице, и проезжающие в автобусах и проходящие мимо простые советские женщины с завистью поглядывали на важно вплывающих – выплывающих из его дверей разодетых клиенток, профсоюзных дам. Никто и не догадывался, какие грязные, черные мысли вынашивала я относительно этого ателье.
Я поговорила с молоденькой закройщицей, написала, помнится, нечто лирическое, сладкое до липкости: что-то о ровных стежках, выбегающих из-под бойкой швейной иглы. Проводила параллель со стежками, которые выводили по снегу бойкие, хоть и усталые ножки моей закройщицы, возвращающейся с ночной смены в спящем городе… Перед прощанием я самым наглым образом попросила закройщицу (между нами ведь уже завязался ма-аленький, худосочный такой блатик, ведь правда?) сшить платье: черное, узкое, воротник, рука три четверти… До 8 марта оставалось две недели.
Закройщица охотно приняла заказ, обмерила меня. Это было вечером. А наутро в редакции меня поджидала пылающая гневным румянцем заведующая отделом партийной жизни и буквально с порога пригвоздила меня к доске позора. «Звонила заведующая ателье. Возмущена до глубины души… Как ты могла: без году неделя… Мы тут по 25 лет и то себе позволить не можем… Репутация газеты… компрометируете… подумайте о будущем…» Будущего у такой особы, как у меня, не было и быть не могло. Я плелась домой, чувствуя себя распоследней сволочью, предателем, пропащим человеком, который втоптал в грязь репутацию бескорыстного советского журналиста.
Платье было готово в срок. Когда я его забирала, закройщица в кабинке шепотом объяснила, что в газету наябедничали коллеги по швейному цеху: они здесь давно работают, а про них не пишут…
Это было сто лет назад. Сегодня ателье сами гоняются за заказчиками. Если вы доплатите за срочность – ночь будут сидеть, но назавтра заказ будет готов. И, тем не менее, ателье не манят.
Во-первых, если вы начнете высказывать закройщице претензии типа «спереди тянет, сзади висит», на шум из-за стенки не замедлит явиться мощная группа поддержки, состоящая из коллег по цеху, и в один голос начнет убеждать вас, что обнова дивная, что сидит на вас как влитая, что вы в ней ну прямо Элизабет Тейлор. А если что и не так, так это недостатки вашей фигуры, и тут уж ничего не поделаешь.
Во-вторых, в ателье не повертишься от души, не осмотришь себя со всех сторон, не обсудишь вволю с закройщицей детали, потому что у единственной кабинки тихо и яростно томится маленькая женская очередь, ожидающая своей примерки. В-третьих, с закройщицей не посплетничаешь за чашечкой кофе, как со своей портнихой…
«Нет середины между двумя понятиями о портном: это или друг или смертельный враг» (О. Бальзак).
Свою портниху, чтобы «шила как богиня», я искала мучительно и долго. Первую, Наилю, мне очень рекомендовала знакомая работница культуры: «Она претворяет в жизнь мои самые сумасшедшие фантазии». Наиля с семьей жила в крошечной двухкомнатной «хрущевке» на пятом этаже. Когда бы я ни приходила, всегда наблюдала одну и ту же картину: прильнувших к экрану монитора двух великовозрастных сынов и безработного мужа в несвежих майке и трусах, растянувшегося на диване у телевизора. Он то и дело вскакивал, подтягивал трусы, возбужденно грозил экрану кулаком: «У, козлы, мазилы!» Высокая Наиля, сгорбленная от вечного сиденья за швейной машинкой, ввела меня в так называемую темную комнату, приспособленную под мастерскую: «Поставила стол, привинтила лампочку, шью по ночам и никому не мешаю. Очень удобно».
У Наили я сшила единственную блузку. Шила она быстро – это плюс. Минус: у Наили не было оверлока, и она обметывала швы вручную. Кроме того, мне не улыбалась перспектива и дальше каждый раз примеряться в непосредственной близости от валяющегося у телевизора полуодетого нечистоплотного мужика.
… Бывшая учительница домоводства Аня долго настороженно, как спецагент, выясняла, кто дал мне ее телефон. «Ну, приходите…» Аниным контингентом были педагоги и воспитатели детских садиков. Она обшивала их к балам – маскарадам, к выпускным вечерам и к 1 сентября и сразу предупредила, чтобы я старалась угадать с заказами в промежутки между этими глобальными школьными событиями. Это был большой минус. Плюс – Аня шила очень аккуратненько, любовно, особенно хороши у нее выходили пиджачки. Я сшила четыре пиджака и на этом остановилась. И продолжила поиски «своей» портнихи.