с произносящим обвинительную речь сыном. А нарядно одетый молодой человек — онже доносчик и он же свидетель — утверждал, не смущаясь, что его отец готовилпокушение на принцепса и послал в Галлию подстрекателей к мятежу, и добавил,что деньги на это дал бывший претор Цецилий Корнут; последний, угнетаемыйстрахом, ибо полагал, что подвергнуться такому обвинению означало вернуюгибель, поспешил себя умертвить. Подсудимый, напротив, нисколько не потерявтвердости духа, устремляет взор на сына и, потрясая оковами, взывает к,богам-мстителям, моля их возвратить его в ссылку, где он мог бы жить вдали отподобных нравов, а на его сына когда-нибудь обрушить возмездие. Он твердо стоялна том, что Корнут ни в чем не повинен и беспричинно поддался страху. Этонетрудно выяснить, назвав других участников заговора, — не мог же он, ВибийСерен, имея одного единственного сообщника, замыслить убийство принцепса игосударственный переворот.
29. Тогда обвинитель называет Гнея Лентула и СеяТуберона, приведя этим в величайшее смущение Цезаря: первые гражданегосударства, его преданные друзья — Лентул в преклонных летах, Туберон —немощный телом, обвиняются в подстрекательстве враждебных народов, в сеяниивнутренних смут! Обвинение было тут же с них снято; допросили рабовотносительно Серена-отца, но допрос оказался неблагоприятным для обвинителя.Тот, в преступном неистовстве и в страхе перед ропотом простого народа,угрожавшего ему подземной темницей, скалой[24] и казнью, предусмотренной для отцеубийц[25], покидает Рим. Но его возвращают из Равенны и заставляютдовести до конца обвинение, причем Тиберий не скрывает своей давней ненависти кизгнаннику Серену. Дело в том, что вскоре после осуждения Либона Серен написалписьмо Цезарю, в котором жаловался, что лишь его усердие осталось ненагражденным, и позволил себе кое-какие резкости, не безопасные, когда ониобращены к человеку надменному и склонному к раздражительности. Обо всем этомЦезарь напомнил ему спустя восемь лет, обвинив его во всяческих преступлениях,якобы совершенных им за истекшее с той поры время, хотя подвергнутые пыткамрабы упорно их отрицали.
30. Затем были собраны голоса: Серен осуждался на казньпринятым нашими предками способом[26], начто, однако, Тиберий не согласился, чтобы смягчить неприязнь, которую он навлекна себя этим процессом. А когда Азиний Галл предложил заточить осужденного наГиаре или Донусе, он возразил и против этого, заявив, что на обоих островах нетводы и что кому даруется жизнь, тому нужно предоставить и средства дляподдержания жизни. Итак, Серена снова отправили на Аморг. В связи ссамоубийством Корнута в сенате заговорили о том, что не следует награждатьобвинителей, если обвиняемый в оскорблении величия сам себе причинит смерть дозавершения судебного разбирательства. Это предложение было бы принято, если быпротив него не выступил Цезарь, который решительно и вопреки обыкновениюоткрыто стал на сторону обвинителей, говоря, что без них законы будут бессильныи государство окажется на краю пропасти; пусть уж сенат скорее откажется отустановленного правопорядка, чем устранит его опору. Так доносчиков — разрядлюдей, придуманный на общественную погибель и до того необузданный, что никогдане удавалось сдержать его в должных границах даже при помощи наказаний,поощряли обещаниями наград.
31. Среди этих столь привычных и столь печальныхсобытий выпадает и одно довольно отрадное: римского всадника Гая Коминия,изобличенного в написании порочащего Цезаря стихотворения, он великодушнопростил, вняв мольбам его брата-сенатора. Тем более казалось непостижимым,почему, зная лучшее и какою славой вознаграждается милосердие, он отдаетпредпочтение худшему. Ведь он не страдал отсутствием проницательности и необманывался насчет того, когда деяния императоров прославляются искренне, акогда восторги притворны. Да и сам он, хотя обычно говорил принужденно и как быборясь со словами, был гораздо красноречивее всякий раз, когда приходил ккому-либо на помощь. Впрочем, когда было принято постановление воспретитьпребывание в Италии бывшему квестору Германика Публию Суиллию, изобличенному вполучении взятки при судебном разбирательстве, и Цезарь потребовал для негоссылки на остров, он с такою горячностью доказывал важность этого длягосударства, что в подтверждение своих слов поклялся. Тогда это было принято снедовольством, но впоследствии, по возвращении Суиллия, обернулось для Тиберияпохвалами: следующее поколение видело Суиллия всемогущим, продажным и долгоевремя своекорыстно пользовавшимся дружбой с принцепсом Клавдием и никогда — вблагих целях. То же наказание сенаторы определили и Кату Фирмию, клеветническиобвинившему сестру в оскорблении величия. Этот Кат, как а уже говорил,предательски опутал Либона и затем, донеся на него, погубил. Помня об оказаннойим услуге, но прикрываясь другим, принцепс попросил не отправлять его в ссылку,но не возражал против удаления его из сената.
32. Я понимаю, что многое из того, о чем я сообщил исообщаю, представляется, возможно, слишком незначительным и недостойнымупоминания; но пусть не сравнивают наши анналы с трудами писателей, излагавшихдеяния римского народа в былые дни. Они повествовали о величайших войнах ивзятии городов, о разгроме и пленении царей, а если обращались к внутреннимделам, то ничто не мешало им говорить обо всем, о чем бы они ни пожелали: ораздорах между консулами и трибунами, о земельных и хлебных законах, о борьбеплебса с оптиматами; а наш труд замкнут в тесных границах и поэтомунеблагодарен: нерушимый или едва колеблемый мир, горестные обстоятельства вРиме и принцепс, не помышлявший о расширении пределов империи. И все же будетнебесполезным всмотреться в эти незначительные с первого взгляда события, изкоторых нередко возникают важные изменения в государстве.
33. Всеми государствами и народами правят или народ,или знатнейшие, или самодержавные властители; наилучший образ правления,который сочетал бы и то, и другое, и третье, легче превозносить на словах, чемосуществить на деле, а если он и встречается, то не может быть долговечным.Итак, подобно тому как некогда при всесилии плебса требовалось знать егоприроду и уметь с ним обращаться или как при власти патрициев наиболееискусными в ведении государственных дел и сведущими считались те, кто тщательноизучил образ мыслей сената и оптиматов, так и после государственногопереворота[27], когда Римское государствоуправляется не иначе, чем если бы над ним стоял самодержец, будет полезнымсобрать и рассмотреть все особенности этого времени, потому что мало ктоблагодаря собственной проницательности отличает честное от дурного и полезноеот губительного, а большинство учится этому на чужих судьбах. Впрочем, сколькобы подобный рассказ ни был полезен, он способен доставить лишь самое ничтожноеудовольствие, ибо внимание читающих поддерживается и восстанавливаетсяописанием образа жизни народов, превратностей битв, славной гибели полководцев;у нас же идут чередой свирепые приказания, бесконечные обвинения, лицемернаядружба, истребление ни в чем не повинных и судебные разбирательства с одним итем же неизбежным исходом — все, утомляющее своим однообразием. У древнихписателей редко когда отыскивается хулитель, потому что никого не волнует,восхищаются ли они Пуническими или римскими боевыми порядками; но потомкимногих, подвергнутых при власти Тиберия казни или обесчещению, здравствуют ипоныне. А если их род и угас, все равно найдутся такие, которые из-за сходствав нравах сочтут, что чужие злодеяния ставятся им в упрек. Даже к славе идоблести ныне относятся неприязненно, потому что при ближайшем знакомстве сними они воспринимаются как осуждение противоположного им. Но возвращаюсь кпрерванному повествованию.
34. В консульство Корнелия Косса и Азиния Агриппыпривлекается к судебной ответственности Кремуций Корд по дотоле неслыханному итогда впервые предъявленному обвинению, за то, что в выпущенных им в светанналах он похвалил Брута и назвал Кассия последним римлянином. Обвиняли Кордаклиенты Сеяна Сатрий Секунд и Пинарий Натта. Уже это одно предвещалоподсудимому верную гибель, да и сам Цезарь грозно хмурился, слушая его речь всвое оправдание, которую он, зная, что ему предстоит расстаться с жизнью, началследующим образом: «Отцы сенаторы, мне ставят в вину только мои слова, до тогоочевидна моя невиновность в делах. Но и они не направлены против принцепса илиматери принцепса, которых имеет в виду закон об оскорблении величия. Говорят,что я похвалил Брута и Кассия, но многие писали об их деяниях, и нет никого,кто бы, упоминая о них, не воздал им уважения. Тит Ливий, самый прославленный,самый красноречивый и правдивый из наших историков, такими похвалами превознесГнея Помпея, что Август прозвал его помпеянцем, и, однако, это не помешало ихдружеским отношениям. Сципиона, Афрания, этого самого Брута, этого самогоКассия он часто именует выдающимися мужами и нигде — разбойниками иотцеубийцами, каковое наименование им присвоено ныне. Сочинения Азиния Поллионатакже хранят о них добрую память; Мессала Корвин открыто называл Кассия своимполководцем, а между тем и тот и другой жили в богатстве и неизменнопользовались почетом. Ответил ли диктатор Цезарь на книгу Марка Цицерона, вкоторой Катон превозносится до небес, иначе чем составленной в ее опровержениеречью, как если бы он выступал перед судьями? Письма Антония и речи Брута кнароду содержат неосновательные, но проникнутые большим ожесточением упрекиАвгусту. Общеизвестны полные оскорбительных выпадов против Цезарейстихотворения Бибакула и Катулла[28]; носам божественный Юлий, сам божественный Август не обрушились на них и неуничтожили их, и я затруднился бы сказать, чего в этом больше — терпимости илимудрости. Ведь оставленное без внимания забывается, тогда как навлекшее гнев