кажется справедливым.
35. «Не говорю о греках, у которых была безнаказаннойне только, свобода, но и разнузданность в выражениях, и если кто возмущалсяими, то за слова мстил словами. И уж совсем беспрепятственно и не встречаяотпора можно было высказываться у них о тех, кого смерть отняла у ненависти илипристрастия. Разве я на народном собрании возбуждаю граждан к усобице, когдаподнявшие оружие Кассий и Брут занимают поле сражения при Филиппах? Или,погибнув семьдесят лет назад, они не сохраняют своей доли памяти в книгахисториков, подобно тому, как их узнают по изображениям, которых не истребилдаже одержавший над ними победу[29]?Потомство воздает каждому по заслугам, и не будет недостатка в таких, которые,если на меня обрушится кара, помянут не только Кассия с Брутом, но и меня».Выйдя затем из сената, он отказался от пищи и так лишил себя жизни. Сенаторыобязали эдилов сжечь его сочинения, но они уцелели, так как списки были тайносохранены и впоследствии обнародованы. Тем больше оснований посмеяться наднедомыслием тех, которые, располагая властью в настоящем, рассчитывают, чтоможно отнять память даже у будущих поколений. Напротив, обаяние подвергшихсягонениям дарований лишь возрастает, и чужеземные цари или наши властители,применявшие столь же свирепые меры, не добились, идя этим путем, ничего иного,как бесчестия для себя и славы для них.
36. В этом году обвинения следовали одно за другим, идаже в первый день Латинских празднеств[30]к префекту Рима Друзу, стоявшему на трибунале, на который он поднялся в знаквступления в должность, обратился Кальпурний Сальвиан с доносом на СекстаМария: за этот поступок, вызвавший громкое порицание Цезаря, Сальвианпоплатился ссылкой[31]. Жители Кизика былиобвинены в нерадивом отправлении священнодействий в честь божественногоАвгуста, и, кроме того, им вменялись в вину насилия над римскими гражданами. Заэто у них были отняты вольности, дарованные им во время войны с Митридатом,когда, подвергшись осаде, они отогнали царя столько же благодаря своейстойкости, сколько вследствие поддержки Лукулла. Но был оправдан ФонтейКапитон, занимавший ранее должность проконсула Азии, так как расследованиеустановило, что обвинения, которые возвел на него Вибий Серен, лишеныоснования. Однако Серена не привлекли за это к ответственности, так каквсеобщая ненависть обеспечивала ему безнаказанность. Ибо не знавшие ни стыда,ни совести обвинители становились как бы неприкосновенными личностями, акарались лишь ничтожные, никому не ведомые доносчики.
37. Тогда же Испания Дальняя, направив послов в сенат,обратилась к нему с ходатайством дозволить ей по примеру Азии возвести храмТиберию и его матери. Цезарь, который вообще умел пренебрегать почестями, счелнужным воспользоваться этим случаем, чтобы ответить тем, кто порицал его,утверждая, будто он стал поддаваться тщеславию, и начал речь следующим образом.«Я знаю, отцы сенаторы, что многие хотели бы видеть во мне большую твердость,поскольку недавно я не отказал городам Азии, просившим о том же. Итак, япостараюсь объяснить мое молчаливое согласие в прошлом и то, что я решил делатьв будущем. Так как божественный Август не воспретил воздвигнуть в Пергаме храмему и городу Риму, то и я, для которого его слова и дела — закон, с тем большейготовностью последовал за предуказанным им образцом, что мой культ объединялсяв тот раз с почитанием сената. Но если разрешение культа такого рода могло бытьоправдано в единичном случае, то допустить, чтобы во всех провинцияхпоклонялись мне в образе божества, было бы величайшим самомнением изаносчивостью; да и культ Августа подвергнется умалению, если лесть предоставитравные почести и другим.
38. «Что я смертей, отцы сенаторы, и несу человеческиеобязанности, я вполне удовлетворен положением принцепса, я свидетельствую предвами и хочу, чтоб об этом помнили также потомки; и они воздадут мне достаточнои более чем достаточно, если сочтут меня не опозорившим моих предков,заботившимся о ваших делах и ради общего блага не страшившимся навлекать насебя вражду. Это — храмы мне в ваших сердцах, это — прекраснейшие и долговечныемои изваяния. Ибо те, что создаются из камня, если благоволение оборачивается впотомках ненавистью, окружаются столь же презрительным равнодушием, какмогильные плиты. Вот почему я молю союзников и граждан и самих богов, последних— чтобы они сохранили во мне до конца моей жизни уравновешенный и разбирающийсяв законах божеских и человеческих разум, а первых — чтобы они, когда я уйду,удостоили похвалы и благожелательных воспоминаний мои дела и мое доброе имя».После этого он решительно отверг почитание подобного рода и так же отрицательноотзывался о нем в частных беседах. Одни объясняли его поведение скромностью,многие — робостью, некоторые — обыденностью его души. Ведь лучшие средисмертных всегда искали самого высокого: так, Геркулес и Либер[32] у греков, а у нас Квирин сопричисленык сонму богов; правильнее поступал Август, который также на это надеялся. Всеостальное дано властителям в настоящем, и лишь к одному им должно неустанностремиться — к благожелательной памяти о себе; ибо в презрении к доброму именисокрыто презрение к добродетелям.
39. Между тем безмерно взысканный судьбою Сеян утратилблагоразумие и подстрекаемый к тому же женской нетерпеливостью (Ливиянастойчиво требовала, чтобы он вступил с нею в обещанный брак) составил письмок Цезарю, — ибо тогда было в обычае сноситься с ним письменно и когда онпребывал в Риме. Содержание этого письма было таково. Вследствиеблагосклонности отца Тиберия Августа, а затем многократно им самим явленныхему, Сеяну, знаков расположения он привык обращаться со своими надеждами ижеланиями сперва к принцепсам и только потом к богам. Никогда он не добивалсядля себя блеска сановных должностей; он предпочитает трудную службу воина,несущего стражу ради безопасности императора. И тем не менее ему оказанвеличайший почет, поскольку его признали достойным породниться с семьею Цезаря;это и заронило в него надежду. И так как он слышал, что Август, подумывая озамужестве дочери, намечал ей в мужья даже римских всадников, он просит, еслидля Ливии станут подыскивать мужа, иметь в виду друга, который не будет искатьот такого родства иных выгод, кроме славы. Он не слагает с себя возложенных нанего обязанностей и вполне довольствуется тем, что такой брак оградит его семьюот враждебности Агриппины, да и к этому он стремится ради детей, ибо, сколькобы ему ни было дано жизни, для него будет достаточно и более чем достаточно,раз он прожил ее при таком принцепсе.
40. В ответ на это Тиберий, поблагодарив Сеяна запреданность и бегло коснувшись милостей, которые он ему оказал, а такжепопросив дать ему время для всестороннего размышления, добавил: прочие смертныепринимают решения, клонящиеся к тому, что они считают выгодным для себя; нетаков удел принцепсов, ибо в важнейших делах они должны считаться с тем, что обэтом подумают люди. Вот почему он не прибегает к тому, что ему было бы всегоудобнее написать, а именно, что лишь сама Ливия вольна решить, выйти ли ейзамуж после кончины Друза или остаться у того же домашнего очага, что у нееесть мать и бабка[33] и с ними ей преждевсего следует посоветоваться. Но он склонен поступить проще и повести речьпрежде всего о враждебности Агриппины, которая разгорится с еще большей силою,если замужество Ливии разделит дом Цезаря на два противостоящих друг другулагеря. Ведь и без того между женщинами прорывается соперничество, и от этогораздора страдают и его внуки. Что если этот брак еще больше обострит распрю?«Ты, Сеян, заблуждаешься, если думаешь, что останешься в своем прежнем сословиии что Ливия, состоявшая в супружестве сначала с Гаем Цезарем, а потом с Друзом,смирится с мыслью, что ей предстоит состариться в супружестве с римскимвсадником. Если бы я и допустил это, то неужели ты веришь, что те, кто видел еебрата, кто видел ее отца[34] и нашихпредков на высших государственных должностях, потерпят такое? Ты хочешьсохранить прежнее твое положение, но магистраты и знатнейшие граждане Рима,врывающиеся к тебе против твоего желания и советующиеся с тобою обо всем, ужедавно, не таясь, утверждают, что ты намного перерос всадническое сословие,превзойдя в этом друзей моего отца, и, завидуя тебе, порицают за это меня. НоАвгуст все-таки помышлял отдать дочь за римского всадника? Нет ничегоудивительного, что, поглощенный всяческими заботами и предвидя, как безмерновозвысится тот, кто будет им вознесен таким браком над всеми прочими, он,действительно, называл в беседах Гая Прокулея и некоторых других, отличавшихсяскромным образом жизни и не вмешивавшихся в общественные дела. Но если мыпридаем значение колебаниям Августа, то насколько существеннее, что он выдалдочь все-таки за Марка Агриппу, а затем за меня. Я не скрыл этого от тебя издружбы. Впрочем, я не стану противиться ни твоим намерениям, ни намерениямЛивии. А о том, над чем я про себя размышляю, какими узами собираюсь связатьтебя неразрывно со мной, об этом я сейчас распространяться не стану; скажу лишьодно: нет ничего столь высокого, чего бы не заслужили твои добродетели и твояверность, и когда придет время, я не умолчу об этом ни в сенате, ни переднародом».
41. И Сеян, думая уже не о браке, а о том, что гораздобольше его заботило, снова обращается с письмом к принцепсу, умоляя не питать кнему подозрений и не прислушиваться к толкам толпы, к нашептываниямополчившейся на него зависти. Но считая, что, закрыв двери своего дома длябесчисленных посетителей, он утратит могущество, а поощряя их, подаст пищу дляобвинений доносчикам, Сеян вознамерился убедить принцепса поселиться где-нибудьв приятных местах вдали от Рима. От этого он ждал для себя очень многого: от