Тогда впервые вошли в обиход такие неизвестные прежде слова, как селларии испинтрии — одно, связанное с названием гнусного места, где совершались этираспутства, другое — с чудовищным его видом[7]. Рабы, которым было поручено разыскивать и доставлять кТиберию юношей, податливым раздавали подарки, строптивых стращали угрозами, аесли кого не отпускали близкие или родители, тех они похищали силою и делали сними все, что им вздумается, словно то были их пленники.
2. Между тем в Риме в начале года, как будтопреступления Ливии были только что вскрыты и за них она не понесла давнонаказания, предлагаются жестокие приговоры, направленные против ее статуй исамой ее памяти, а также передача оставшегося после Сеяна имущества изказначейства, куда оно поступило, в императорскую казну, как если бы это имелокакое-нибудь значение. На всем этом с большим упорством, почти в тех же илислегка измененных словах, настаивали Сципионы, Силаны и Кассии[8], как вдруг, чтобы оказаться со своеюбезвестностью в одном ряду с носителями столь великих имен, выступает снасмешившей всех речью Тогоний Галл, умолявший принцепса назначить сенаторов,из которых двадцать человек, отобранных жребием и вооруженных мечами, охранялибы его жизнь всякий раз при посещении им заседаний сената. Очевидно, он поверилпосланию, в котором Тиберий вызывал в помощь себе одного из консулов, дабы тотобеспечил ему безопасность от Капрей до Рима! Однако Тиберий, имевшийобыкновение примешивать к существенно важному едкие шутки, поблагодарилсенаторов за благожелательство и заботу о нем; но кого можно обойти выбором,кого выбрать? И навсегда ли одних и тех же или время от времени производязамену другими? И тех ли, кто уже отправлял почетные должности, или только измолодых? Частных лиц или магистратов? Наконец, какой вид будут иметь сенаторы,на пороге курии препоясывающие себя мечами? И стоит ли дорожить жизнью, если еенужно оберегать оружием? В таких сдержанных выражениях он отверг просьбуТогония, ограничившись только советом забыть о его предложении
3. Но на Юния Галлиена, предложившего дароватьотслужившим срок преторианцам право занимать место в первых четырнадцати рядахамфитеатра[9], он напустился сожесточением, спрашивая его, словно тот находился пред ним, какое ему дело довоинов, которым полагается получать приказания и награды только от императора ибольше ни от кого. Выходит, что он придумал нечто такое, чего не предусмотрелбожественный Август; или, скорее, он, как приспешник Сеяна, добиваетсявозникновения раздоров и мятежа, посредством которых рассчитывает толкнутьгрубых людей, прикрываясь мнимым стремлением воздать им почет, к нарушениювоинской дисциплины и установленного порядка? Вот какую плату получил Галлиенза обдуманное намерение подольститься. Немедленно он был изгнан из сената, азатем и из Италии; но так как о нем говорили, что, избрав Лесбос, прославленныйи прекрасный остров, он легко будет переносить изгнание, его возвращают в Рим исодержат под стражей в домах высших должностных лиц. В том же письме Цезарь, квеликому удовольствию сенаторов, обрушил свой гнев на бывшего претора СекстияПакониана, наглого негодяя, постоянно выведывавшего чужие тайны и избранногоСеяном в помощники для завлечения Гая Цезаря в приготовленную для него западню.После того как это было раскрыто, прорвалась наружу давно созревавшая общаяненависть к Пакониану, и он не избежал бы смертного приговора, если бы незаявил, что намерен представить донос.
4. Когда же Пакониан напал на Лукания Лациара,одинаково ненавистные обвинитель и подсудимый представляли собою приятное длявсех зрелище. Лациар, как я сообщал выше, — главное действующее лицо вподстроенном некогда Титию Сабину предательстве, — на этот раз оказался первым,на кого обрушилась кара. Среди разбирательства этих дел Гатерий Агриппанапустился на консулов предыдущего года, почему они, осыпавшие друг другавзаимными обвинениями, теперь упорно хранят молчание; очевидно, страх исознание за собою вины скрепляют между ними союз; но сенаторам никак не годитсязамалчивать то, о чем им довелось слышать. Регул на это ответил, что времяотмщения не ушло и что он даст объяснения в присутствии принцепса; Трионсказал, что было соперничество между коллегами, и если они в пылу ссорыприбегали к угрозам, то об этом лучше забыть. Но так как Агриппа продолжалнастаивать, бывший консул Санквиний Максим стал убеждать сенат не умножатьзабот императора, изыскивая для него новые огорчения; в его руках достаточносилы, чтобы принять необходимые меры. Так ему удалось добиться для Регуласпасения, для Триона — отсрочки гибели. А Гатерий стал еще ненавистнее, так какрасслабленный то ли вечной сонливостью, то ли ночным распутством и вследствиесвоей вялости не боявшийся принцепса, несмотря на всю его жестокость, он средикутежа и разврата занимался измышлением способов губить выдающихся людей.
5. Затем неизменно выступавшему с наиболее свирепымипредложениями и поэтому всеми давно ненавистному Котте Мессалину при первомудобном случае предъявляется обвинение в том, что он распространял порочащиеГая Цезаря слухи о его, пятнающем мужчину, разврате, что, присутствуя средижрецов на пиршестве в день рождения Августы, он назвал его поминальным обедом ичто, посетовав на могущество Мания Лепида и Луция Аррунция, с которыми у неговышла размолвка в связи с какими-то денежными расчетами, он добавил: «Их, можетбыть, поддержит сенат, а меня защитит мой Тиберушка». Изобличенный в этомпервейшими людьми государства и не оставляемый ими в покое, он обратился сжалобою на них к императору. И вскоре сенату было доставлено письмо Цезаря, вкотором он вступился за Котту: вспомнив о начале своей дружбы с ним и указав наего многочисленные заслуги, он просил не истолковывать в худшую сторону егослов и не превращать в преступление бесхитростную застольную болтовню.
6. Примечательным показалось начало этого письмаЦезаря, ибо в нем были следующие слова: «Что вам писать, почтеннейшие отцысенаторы, или как писать, или о чем в настоящее время совсем не писать? Если яэто знаю, пусть боги и богини нашлют на меня еще более тягостные страдания,нежели те, которые я всякий день ощущаю и которые влекут меня к гибели». Такобернулись для него казнью его собственные злодейства и мерзости! И недароммудрейший из мудрых[10] имел обыкновениеговорить, что, если бы удалось заглянуть в душу тиранов, то нам предстало бызрелище ран и язв, ибо как бичи разрывают тела, так жестокость, любострастие излобные помыслы — душу. И действительно, ни единовластие, ни уединение неоградили Тиберия от душевных терзаний и мук, в которых он сам признался.
7. Тогда же сенату было сделано указание, что он воленраспорядиться судьбою сенатора Цецилиана, настойчивее других добивавшегосяосуждения Котты, и было решено определить ему такое же наказание, какое понеслиобвинители Луция Аррунция Арузей и Санквиний[11]; никогда ничего более почетного не выпадало на долю Котты,принадлежавшего, правда, к знатному роду, но из-за распутного образа жизнивпавшего в бедность и обесславившего себя гнусными поступками, ибо данное емуудовлетворение ничем не отличалось от предоставленного Аррунцию, который былобразцом добродетели. После этого перед сенатом предстали Квинт Сервей иМинуций Терм; Сервей — бывший претор и в прошлом приближенный Германика,Минуций — из всаднического сословия, весьма скромно использовавший своидружеские связи с Сеяном; и то и другое вызывало сочувствие к ним со сторонысенаторов. Но Тиберий, напротив, назвав их главнейшими участниками заговораСеяна, принудил Гая Цестия-отца огласить в сенате, что он ему о них написал, иЦестий взял на себя их обвинение. Наиболее пагубным изо всех бедствий, какиепринесли с собой те времена, было то, что даже виднейшие из сенаторов негнушались заниматься сочинением подлых доносов, одни — явно, многие — тайно; икогда доходило до этого, не делалось никакого различия между посторонними иблизкими, между друзьями и людьми незнакомыми, между тем, что случилосьнедавно, и тем, что стерлось в памяти за давностью лет; все, что говорилось нафоруме, в узком кругу на пиршестве, тотчас же подхватывалось и вменялось ввину, так как всякий спешил предвосхитить другого и обречь его на расправу,часть, чтобы спасти себя, большинство — как бы захваченные поветрием. НоМинуций и Сервей, уже будучи осуждены, превратились в доносчиков, запутав всвое дело Юлия Африкана из галльского племени сантонов и Сея Квадрата,происхождения которого я не выяснил. Мне не безызвестно, что большинствописателей обошло молчанием бесчисленные случаи несправедливых гонений и многиеказни и потому, что они были подавлены их обилием, и потому, что опасалисьнаскучить читателям, повествуя о том, что им представлялось чрезмерно мрачным;но мы обнаружили много такого, о чем они не упоминают, но что, по нашемумнению, заслуживает того, чтобы о нем рассказать.
8. Так, в те дни, когда остальные лживо отрекались отдружбы с Сеяном, римский всадник Марк Теренций, представший перед судом потакому же обвинению, осмелился заявить, что не отпирается от него. Он обратилсяк сенату со следующей речью: «Вероятно, для меня менее выгодно согласиться спредъявленным мне обвинением, чем постараться опровергнуть его. Но как бы делони обернулось, я все же признаюсь, что был другом Сеяна, домогался им стать ирадовался, когда достиг этого. Сначала я видел, что он и его отец стоят воглаве преторианских когорт, а позже — еще и то, что, неся обязанностивоеначальника, он одновременно управляет городом Римом. Его родственники исвойственники были осыпаемы почестями; всякий, кто был другом Сеяна, тем самымудостаивался расположения принцепса; напротив, те, к кому он питал неприязнь,обрекались на вечный страх и жалкое прозябание. Я не стану никого называть в