— Что ещё за метафора? — проворчал Джалоск. — Какой-то новый симптом?
— Скептически: Забудь.
Возможно, Борбала не совсем ошибалась в своём предположении насчёт интеллекта Джалоска. Йоррик спешил. Обсуждение каким-то образом ему помогало. Оно делало ситуацию реальной, и какой бы ужасной она ни была, у реальных проблем есть реальные решения. Обычно.
— С нервной нерешительностью: Из наличия мусорных РНК могу предположить, что это искусственное заболевание. Кто-то создал его, чтобы убить вас. Вируса Айалон-Б не существует в природе. Саларианцы спроектировали его на своей станции на Эринле, но он оказался слишком смертоносным для массового производства, и все образцы были дезинфицированы и уничтожены. И всё же он здесь. Тут. В тебе. Полезное разъяснение: В этом и есть суть химерного вируса. Он содержит элементы многих других вирусов. Этот, как бы мы его ни назвали, относится к метастолизомайскому семейству. Он чрезвычайно мутагенный. — Йоррик подумал, что нужно лучше подбирать слова, и перефразировал: — Вирусы — это живые существа. Не похожи на нас. И не синтетики. Но всё же живые существа. Их единственная цель — выжить и размножиться, совсем как у нас. Просто вирусы выбирают намного более жестокие средства.
— Я люблю жестокость, — прокашлял Джалоск.
— Грубое исправление: Нет, не любишь, — ответил Йоррик. — Прошу, сосредоточься. У вирусов есть личности. Поправка: Не такие личности, как у нас. Но что-то похожее на личность. Семейные черты. Некоторые очень консервативны и избегают рисков; они могут даже не убивать своих хозяев. Другие — безбашенные и неорганизованные; такие могут убить жертву задолго до того, как инфекция сможет распространиться. Наш же… приспосабливающийся. Гибкий, если хотите. Когда он сталкивается с препятствием, таким как сильное противодействие иммунитета или лечение, или уже ослабленный организм, не способный обеспечить достаточную репликацию… не имеющий достаточно «еды», чтобы вирус мог жить дальше, Фортинбрас задействует другие вшитые в него вирусы, в которые легко мутирует, вместо того чтобы умереть. С растущим интеллектуальным возбуждением: Все вирусы в какой-то степени мутируют. Это часть их жизненного цикла. Когда вирус находит здоровую клетку, он сперва прицепляется к её внешним рецепторам, а затем проникает сквозь белковую мембрану и привязывается к наиболее уязвимым механизмам клетки, сливаясь с ними, чтобы получить контроль над воспроизводством клетки, чтобы заставить её создавать копии вируса вместо рождения новых здоровых клеток. Он превращает клетку в фабрику по производству новых вирусов. На этой стадии может начаться инкубационный период, во время которого вирус входит в процесс перезаписи — отбрасывает вот эту кристаллообразную часть, чтобы преобразовать белки клетки-хозяина в свои белки. И в процессе смешивания белков происходят мутации: элементы хозяина сливаются с элементами вируса, и на стадии репликации эта смесь будет воспроизведена в новых копиях вируса. Многие из этих мутаций не принесут вирусу сиюминутной пользы. Некоторые будут чуть более приспособлены к новой среде. К заражённому организму. Лучше для вируса, хуже для пациента. Символизируя внутренний монолог вируса: Я — лёгочная инфекция, но в лёгких я недостаточно повеселилась, поэтому отведу своих детей поиграть в нервной системе. Официальным тоном: Но в Фортинбрасе так много чужеродных белков для перезаписи, что он с большей долей вероятности будет производить очень странные и непредсказуемые мутации. Разумеется, это значит, что большинство из них обернётся полнейшим мутационным провалом. Однако те, что мутируют успешно, будут иметь невероятно интересные навыки. Например, смогут перепрыгнуть с дрелла на ханара. Или с ханара на батарианца. И чтобы получить эти невероятно интересные способности, ему нужно лишь время. — Странная мысль озарила разум Йоррика. Мысль, которую тяжело ещё назвать мыслью, этакая дорожка посреди тьмы, которая куда-то ведёт… к чему-то новому. — Вот почему он так хорошо сопротивляется попыткам Горацио убить его. Каждый раз, когда воспроизводится, он практически становится новым вирусом. Иногда почти таким же. Иногда как небо и земля.
— Понятия не имею, о чём ты говоришь.
Но капитан понимала. Элкор видел это по её позе. Она знала, насколько всё плохо, и сейчас к ней начало приходить понимание, что она не будет тепло вспоминать эти дни через десять лет. Возможно, через десять лет её вообще не будет в живых, чтобы вспомнить это.
— С ожившей уверенностью: Батарианец, представь, что ты готовишься взять на абордаж слабозащищённый корабль. Для начала ты будешь искать шлюз — часть корабля, захватить и проникнуть в которую проще всего, верно?
— Думаю, да.
— Затем ты обходишь защиту корабля и проникаешь на мостик. Теперь, когда ты на корабле главный, ты можешь убить или подчинить себе командование и экипаж. Снаружи он всё ещё выглядит как крейсер азари или волусский фрегат. Но на самом деле теперь это батарианский корабль, и с его помощью ты можешь напасть на другие ничего не подозревающие суда, чтобы тоже превратить их в батарианские корабли. Но ты не убиваешь всех на борту. Некоторых ты порабощаешь. Ты сделал их частью новой иерархии корабля, частью батарианской культуры, и невозможно сказать, что получится в результате такого синтеза. Именно так и работает вирус. Он выживает, поглощает ресурсы и размножается. Без пощады и нравственности. И, подобно человеку, как только он выучил новый приём, он уже не будет делать всё по-старому.
Кетси смотрела в пол, погружённая в раздумья. После долгого молчания она произнесла:
— Что это за маленькое уравнение в углу?
— Удручённо: Я надеялся, ты не спросишь. Это число R-ноль. Оно есть у каждого вируса. Оно непостоянно. Не все, кто столкнётся с вирусом, заразятся им, не все заразившиеся умрут. Всегда есть естественная невосприимчивость и внешние факторы. Но число R-ноль показывает, скольким людям от заражённого передастся вирус при данных идеальных условиях, плотности населения, температуре, поведенческих факторах и всё такое. Например, для человеческой оспы число R-ноль составляет от пяти до семи. Это значит, что заражённый оспой может заразить от пяти до семи других людей, перед тем как умрёт. У охряного ринофага, древней элкорской заразы, R-ноль варьируется от шести до девяти.
Батарианец кашлянул и снова окропил пол кровью.
— Сколько у меня, док?
— С мрачным фатализмом: От двадцати двух до двадцати шести.
Все ответили на это молчанием. А что было говорить? Йоррик увидел, как растворяется морозный узор, покрывавший стекло медотсека. В помещении становилось теплее. Что-то возвращалось к работе. Наконец-то. Он почти почувствовал облегчение, пока не вспомнил, что в тепле патогены развиваются быстрее. Однако батарианца знобило.
— Почему, чёрт тебя дери, ты хочешь назвать его Фортинбрасом? — наконец сказал он, стуча зубами. — Дурацкое название. Мне его даже произнести трудно. Звучит как-то по-человечески.
— С великим сожалением: Так как, что бы ты ни сделал для спасения семьи, в конце концов всегда придёт Фортинбрас и всё уничтожит.
Джалоск Дал'Вирра начал пухнуть через десять часов пребывания в изокамере. Его слёзы высыхали, закупоривая слёзные протоки и покрывая веки грязной зудящей коростой. Плоть вокруг них вздулась. Его грудь и глотка были заполнены жидкостью, как при водянке: там, где жидкости быть не должно. Батарианец тонул в собственной коже. Он кричал, чтобы выключили свет, кричал, что тот его обжигает, хотя в медотсеке было не светлее, чем четыре часа назад: всё та же полутень, прорезаемая лишь синевой аварийного освещения. На следующем этапе он начал пристально и с удивлением смотреть на огни, пытаясь схватить их руками, будто в трансе.
— Они такие красивые, — шептал он и начинал мягко посмеиваться. Можно сказать, хихикать. Батарианец. Хихикать. — Такие красивые. Будто сапфиры, сотканные из чувств. Вы видите, что они чувствуют?
Йоррик повернулся к Иссу за помощью, но ханар всё ещё дрых. Как долго могут спать медузы? Похоже, отёк начал давить на и без того многострадальный мозг Джалоска.
— Обеспокоенное исправление: Это ходовые огни, и у них нет чувств.
Ослеплённый Джалоск перекатился на спину на узкой кушетке, уставившись в потолок.
— Я думал, в Андромеде всё будет иначе. Йоррик, я правда так думал.
— Растерянное осведомление: Ты думал, что у огней в галактике Андромеды будут чувства?
— Нет, я думал… всё будет по-другому. С чего бы всему быть таким же? Это не новая планета. Это даже не новая звёздная система. Это целая галактика. Почему расы Совета всё ещё должны быть главными, а остальные — биться за объедки? Почему не быть всеобщему равенству, когда каждому достаётся одинаковый кусок одинакового пирога? Почему все должны так же ненавидеть батарианцев? У каждого должен быть чистый холст. И у меня. У меня должен быть чистый холст. Грозик и Зофи должны получить по чистому холсту. Может, в Андромеде будут думать, что батарианцы самые просвещённые, самые мудрые, самые сексуальные, а азари гнусные, тупые и аморальные, а? Почему всё должно быть по-прежнему? Почему должны править старые касты?
— Джалоск, в галактическом сообществе нет каст. Этим одержимы только батарианцы.
Капитан медленно ходила взад-вперёд, о чём-то размышляя. Заговорив, она выглядела удивившейся собственным словам:
— Думаешь? Тогда почему элкор никогда не получит место в Совете? Почему у батарианцев и волусов нет своих Первопроходцев? Почему кварианцев не принимают на каждой второй станции и унижают на Цитадели? Ах, ты слишком добр, Йоррик. Слишком добр, чтобы понять, как устроен этот мир. Всегда есть касты, доктор. У батарианцев хотя бы есть смелость дать им имена. Возможно, Холай был прав. Любая система стремится перейти в наихудшее состояние.
— В Андромеде всё будет как раньше, — пробормотал Джалоск. — Люди, азари, саларианцы и турианцы вверху, дреллы, элкоры и ханары посередине, батарианцы и волусы на дне, а кварианцев впихнут туда, где покажется правильным, когда удовлетворятся потребности всех вышеперечисленных. — Он снова захихикал. Хихиканье сначала перешло в одышку, а затем в хрип. — И в итоге нас всех поработят синие ходовые огни из чу… чу…