Часть вторая
Глава 1
Сквозь закрытые веки в глаза пробирается мерцающий свет, настойчивый, будто раздражённый моим бездействием. Мерцание такое частое, что его не уловить зрением, и всё же разум чувствует, что свет – это не только свет. К нему примешалось инородное, сложное, зовущее, лишённое эмоций, совершенное инопланетное нечто. И оно будет злиться, если не…
Я попытался встать. Прямо передо мной возникло испуганное лицо Влада.
– Кай! Ка-а-а-й! Ты в порядке?
– Это не лаборатория?
– Лаборатория? Нет! Мы же в Аномалии. Ты забыл? Путешествие! Сели отдохнуть, а ты вдруг заснул.
Я посмотрел вокруг: чёрные валуны, яркие разноцветные кристаллы, справа – склон, овраг, холмы, холмы, холмы… Слева обрыв, за ним скалы. Мы шли здесь в… прошлый раз? Или это он и есть, тот самый прошлый раз? Палки, рюкзак… Я бросился к рюкзаку, вытащил камеру, открыл снимки: вот горы, вот Белый корабль – на этом кадры заканчивались.
– Влад! Слушай, я сейчас странную вещь спрошу… Чёрный шар помнишь? И как мы летели на фите?
Юноша удивлённо поднял брови:
– На фите? Тебе приснилось, как мы летим на фите?
Влад ничего не помнил. Не надо спешить, разгадка где-то рядом. Нужно успокоиться, собрать побольше информации… Можно даже спросить его напрямую про операцию, подводный крейсер… Или нельзя? Кажется, я не уверен, что Влад – это тот же самый Влад. Я вздохнул:
– Вроде того. Ладно, пойдём дальше?
Где-то здесь, на одном из чёрных камней, должен был расти марцит, большой, яркий. Который мне тогда захотелось забрать с собой сувениром. Но кристалл никак не находился. «Чёрт с ним, – подумал я, задумчиво переставляя палки по каменистой поверхности. – Что там дальше? Встреча с фитом?»
Думать ни о чём не хотелось. Логика, анализ ситуации вызывали чувство, похожее на то, какое испытываешь при встрече с блюдом, ставшим ранее причиной отравления. Я шёл по краю ущелья, высматривая среди изломов скал выход тоннеля, через который я выбрался из лаборатории. Внизу, поперёк ручья, должен был лежать «Тигр»… Стоп! Водопады. Где водопады? Тоннели, отполированные за долгое время бегущей водой, зияли тёмными овалами на своих местах, но не было нигде ни намёка на те шумные потоки, что, развешивая в воздухе туман, падали на дно ущелья. То здесь то там можно было разглядеть тонкие струйки, бежавшие по породе, но водопады исчезли.
– Влад, погоди. Посидим немного.
Я расстелил коврик, сел и достал воду: жажда буквально жгла горло, безумно хотелось пить. Влад устроился рядом, посматривая на меня с тревогой:
– Кай, ты плохо выглядишь. Это точно был кошмар, я уверен. Забудь его, забудь всё, давай отдыхать! – он порылся в боковом кармане и вытащил «Мистера Ежевику», конфету, которую я любил. – Держи!
Цифры… Я вдруг понял, что не помню их. Как я мог забыть? Пароль от моей Аномалии! Катая леденец языком по верхнему нёбу, я пытался сосредоточиться на Аномалии. Должен существовать простой способ всё проверить, всё прояснить. Скажем, вот этот жук. Большой, глянцевый, тёмно-бордовый жук с мощными челюстями. Сидит, греется на камне. Закрыв глаза, я представил, что жук разворачивается и ползёт к краю: «Это моё желание – повернись, ползи». Я открыл глаза: жук, медленно переставляя массивные лапы с торчащими наружу шпорами, двигался именно туда, куда я хотел. «Теперь снова разворот!» Жук покорно пополз обратно.
Я откинулся назад, положив ладони под голову. Вверху надо мной, в окружении белых облаков, синел кусочек чистого неба. Он казался поверхностью заполненного доверху глубокого колодца, ведущего очень, очень далеко, колодца бездонного, и потому было страшно свалиться туда, оторваться от поверхности, взлететь и утонуть в этой холодной синеве, из которой никогда уже не выберешься. Abyssus abyssum invocat [бездна взывает к бездне (лат.)].
Влад тронул меня за плечо:
– Кай, слышишь?
Я поднялся. В воздухе разносилось протяжное завывание. Фит! Именно так он появился в прошлый раз. Мы вскочили и подбежали к краю обрыва: исполин неторопливо плыл вдоль ущелья в нашу сторону. Его передний плавник почти касался отвесной стены, на верху которой мы сейчас стояли. Но чем ближе становилось животное, тем больше бросались в глаза отличия от того монстра, что оглушил нас во время первой встречи. Фит был меньше размером. Сложно сказать насколько: животное по-прежнему воспринималось гигантом, рядом с которым человек напоминает насекомое. И всё же было в нём меньше ширины, уже не заполнял он собой ущелье от края до края. Вытянутая голова казалась поникшей, глаза не двигались. На широкой чёрной спине повсюду виднелись складки, а быть может и следы ранений. Сокоиты, растущие обычно на брюхе животного, покрывали его впалые бока, цвет их был бледным, почти белым.
Я прокручивал в памяти всё, что знал о фитах. Нигде не рассказывалось о том, как меняются они с возрастом: людям попросту не доводилось наблюдать их старость. Фит всегда был фитом, неизменной единицей. Биологи приписывали ему срок жизни порядка десяти тысяч лет, но определить возраст фитов, обитавших в Аномалии, никто так до сих пор и не смог. Во всяком случае считалось, что возраст всей популяции близок, если не одинаков. Можно было с той же долей научной достоверности утверждать, что фит – существо по сути своей вечное. Это противоречило бы логике земной биологии, но земная биология заканчивалась там, где стояли стены Периметра.
Что могло случиться с ним?
Когда животное поравнялось со мной, я попробовал задать этот вопрос мысленно, впрочем особо ответа не ожидая. К моему удивлению, фит ответил. Он обрушил на меня шторм информации, сырой, примитивной, честной, показывая мне всего себя, всё, что пережил, что чувствовал, всё, что составляло его существо. Я буквально погрузился в чужой разум!
Фит был таким всегда, всё то время, что существовал он в Аномалии, рождённый заодно с нею. Быть может, не так ясно как человек, но фит осознавал себя. Он был в некоторой степени разумен, и разум этот страдал от тела, в которое заточила его природа. Хищник. Периоды голода неумолимо накатывались на него каждый месяц. Ярость и жажда поглощения живой плоти овладевали телом, и буйству этому не было пределов – уже насытившись, он продолжал уничтожать всё вокруг, оставляя за собой полосу мёртвой тишины. И вот безумие отпускало его, и в ужасе и отчаянии, полный чувства вины, пускался он со всей скоростью, на которую был способен, прочь от места кровавой жатвы. Не помня себя, носился между вершинами гор, а затем, растратив все силы, опускался в длинные узкие ущелья, подальше от глаз живых существ…
Светило солнце. Прохладный ветер трепал волосы. Влад бежал за фитом, фотографируясь на камеру телефона, а я сидел на самом краю обрыва и смотрел вслед уплывающему гиганту. По моим щекам текли слёзы.
Глава 2
Владу я про фита ничего говорить не стал: не хотелось. Мы шли по гребню, по знакомой дороге. В какой-то момент я даже поймал себя на мысли, что ищу собственные следы. Найди я их, что это поменяет? Как должен буду я действовать? Это было бы очень неудобно, некомфортно – найти свои следы. Почему не умеет наш разум остановить на время поиск ответов, на который нет у него ни сил, ни достаточного знания?
Начался крутой спуск. Ботинки скользили по осыпающимся вниз камням, и мы были заняты сохранением равновесия, потому не сразу заметили впереди удивительную процессию: сотни, тысячи больших гусениц ползли через дорогу. Размером сантиметров десять-пятнадцать, мягкие, похожие на плюш – сплошной шевелящийся ковёр. На тёмно-коричневых спинах светились ярко-голубые пятна, окружённые оранжевым ореолом. Исполненные удивления, мы стояли и наблюдали, как медленно движутся они мимо нас, переваливают через осыпь серых пористых камней и сползают в небольшой овраг, уходящий извилистой линией в сторону ущелья.
Влад прошёл за ними метров тридцать, затем вернулся:
– Ты ничего не фотографируешь? Собирался же.
– Аккумулятор берегу, – соврал я.
– Понятно… Как думаешь, они в кого-то потом превращаются? Вроде бабочек?
Я догадывался, какие бабочки появляются из этих гусениц. Появляются, а после летают стаей мимо двух изумлённых туристов и показывают загадочные цифры на крыльях. Но рассказывать про них я не хотел. Я не хотел ему ничего объяснять. Сопротивление это было странным, иррациональным, возникающим откуда-то из глубины сознания, и по какой-то неведомой причине мне казалось, что и само сопротивление сейчас нужно скрывать, стараться не демонстрировать. Руки сами собой сжимались в кулаки, до боли. Напряжение проходило вверх, к плечам, заставляя наливаться горячим железом мышцы рук, а затем спины и груди. Скинув палки, я посмотрел на ладони, пытаясь унять дрожь. Мне нужен голос Лины, прямо сейчас! Пусть бы она говорила всякие мелочи, не важно: спасение одно – её голос. Я попытался представить этот голос, тихий, лишённый ярких красок, зато наполненный теплотой и силой. Он прикасается к моим мыслям, как прикасается в летний день ветерок к щеке…
Влад махал рукой у меня перед глазами и что-то говорил, но я не слушал и не слышал его. А затем оказалось, что я сижу на земле, и всё вокруг спокойно, и мне спокойно. Влад сидит рядом, в руках у него батончик с курагой и бутылка воды. Он потягивается, встаёт:
– Ну как, пойдём к столбам?
И я просто киваю, потому что нет никакой нужды менять эту тишь на искания…
Долина столбов. Знакомый оранжевый мох, знакомые запахи – такое впечатление, что я бывал здесь не один и не два раза. Как сказал тогда человек в клетчатой рубашке? «Ты создал Аномалию». А ещё «она узнает тебя, в какой бы форме ты ни оказался». Если верить ему, то реальность, рассказанная доктором и генералом, начнёт разрушаться. Если ему не верить, разрушаться начнёт Аномалия. Один из миров реален, второй – нет.
Я вздохнул. Хотелось вернуться в лабораторию, читать книги, сидеть в вечерней полутьме в комнате отдыха рядом с Линой и говорить о цветах… Хотелось морковных оладий с горячим какао. Всё тогда произошло так быстро, так внезапно. Мир только-только начал становиться упорядоченным, понятным, сложности – казаться преодолимыми, и в беспокойном океане сомнений, информации, тайн сохранялся островок спокойствия – голос Лины. Может ли быть она выдумкой, галлюцинацией? Я прямо сейчас мог с пугающей точностью представить её глаза, даже рисунок радужки с каждой из его бесчисленных линий, каштановых, зеленовато-жёлтых, золотистых, с каждым изгибом каждой из них. Теперь вдруг всё это осталось в прошлом, и я лежу здесь, среди столбов, беспомощно и жалко, будто рыба, вытянутая на берег. А берег этот – Аномалия.