– Вот же гадство! – Я с силой сжал голову, которая, казалось, вот-вот расколется пополам. – Если бы только этот сраный фонарь не погас, мы бы хоть знали, стоит пытаться или нет.
– Если бы да кабы, – ответил Кен. – В любом случае толку от этих соплежеваний сейчас ноль.
И тут раздался протяжный стон. Молли встала, подошла к Джемме, рядом с которой лежал маленький тусклый фонарик, и обвила ее рукой. Очередной рвотный позыв согнул беднягу пополам, она захрипела, а потом снова застонала, уже громче.
– Ей хуже.
– Да, – подтвердил Кен, – после первого же глотка воды ее вырвало, больше мы пробовать не стали. Организм постепенно избавится от заразы, но процесс этот будет, вероятнее всего, долгим и мучительным. Даже если мы прямо сейчас найдем выход, придется подождать, пока Джемма снова будет в состоянии идти.
Я вынул из неумолимо худеющей пачки сигарету, закурил, и некоторое время мы с Кеном сидели молча, передавая сигарету друг другу. Когда от нее осталось совсем чуть-чуть, я посмотрел на Кена. Наши взгляды встретились.
– Не хотел тебе говорить, – начал он, отводя глаза, – но несколько недель назад я видел Кристи.
– Так.
– Она сидела на террасе ресторанчика «У Пита», что на Третьей авеню. В гордом одиночестве. Я поздоровался, мы немного поболтали, я спросил, общаетесь ли вы. Она покачала головой и сказала: «Все кончено».
– Охренеть, – произнес я. – Вот уж спасибо, Кен, порадовал. На черта ты вообще решил мне это сообщить?
– Потому что Кристи произнесла это точно так же, как и ты.
– В каком смысле?
– Ну, так, будто на самом деле между вами ничего не кончено.
Я уставился на него, не зная толком, что чувствую: раздражение или грусть.
– Мы сдохнем, когда придет наше время, Нолан. – Он протянул руку и похлопал меня по щеке. – Но никак не раньше.
Не знаю, сколько еще мы так просидели. Обычно проблем с ощущением времени у меня нет, но сейчас мозг работал слишком медленно, чтобы оценить, как долго мы просидели в тишине, прежде чем раздался крик – хриплый, надрывный, оглушительный.
Когда мы с Кеном подбежали, Пьер с Молли уже склонились над Джеммой, которая стояла на коленях, согнувшись и обхватив руками живот.
Ее желудок, который уже давно был пуст, сжимался в судорогах, и звуки, вылетавшие изо рта Джеммы, напоминали кваканье.
– Ей не становится лучше, – сказала Молли. – Даже не представляю, что нам с ней делать.
– Но кризис уже должен был миновать, – возразил я. – Вода, которую она выпила утром, полностью вышла из организма. Может, это завершающая стадия…
Кваканье раздалось с новой силой, резко сменившись приступом интенсивной отрыжки. Меньше всего это походило на завершающую стадию.
Я присел на корточки рядом с Джеммой и положил руку ей на спину. Бедняжка вся так и пылала жаром, не переставая стонала и скручивалась все сильнее, как будто все ее мышцы сокращались одновременно.
– Эй, Джемма, – позвал я. – Все будет хорошо, слышишь?
Она снова отрыгнула, гортанно и протяжно, и воздух наполнился зловонием.
Джемма вздернула голову. Спутанные волосы облепили мокрое от пота лицо.
– О!.. – выдохнула она.
Навряд ли это было реакцией на мои слова. Я сомневался, что она вообще меня видит и слышит, но вдруг она произнесла мое имя. Дважды, причем таким голосом, какой бывает лишь у древних старух.
– Джемма, давай, не держи это в себе. – Я вспомнил, что уже не первый раз за сегодня говорю эту фразу. – Постарайся расслабиться, пусть вся гадость выйдет наружу.
Я попробовал отнять ее руку от живота и только сейчас заметил, до каких ужасающих размеров он раздулся: рубашка натянулась так, что пуговицы еле держались в петлях.
– Стенки желудка сокращаются из-за газов, – объяснил я. – Нужно их выпустить.
Джемма с силой рванула руку на себя и снова прижала ее к животу. В моей памяти всплыла картинка из детства: я лежу в кроватке, корчась от колик, и только прохладная ладонь матери способна облегчить эти муки.
Поэтому я осторожно положил ладонь ей на живот. Джемма взвыла от боли. Мы почти соприкасались головами, и я подумал, что мои барабанные перепонки сейчас не выдержат и лопнут.
– Прости.
Я убрал руку, но Джемма снова закричала. И снова. Значит, дело было не во мне.
Я взглянул на остальных, но их беспомощные лица говорили лишь об одном: они тоже не знают, что делать, как облегчить эту боль. Ни у кого из нас не было детей, поэтому мы понятия не имели, как себя вести. А еще иной раз случаются ситуации, когда мы забываем о том, что уже давно повзрослели, и снова превращаемся в ребятишек.
Джемма открыла рот, но вместо крика мы услышали очередной позыв к рвоте, сопровождаемый еще более кошмарной вонью. Он перешел в самый страшный звук, который только можно себе представить, – так скулит умирающее животное.
Она завалилась на бок, сбив фонарик, и тот погас.
Я дотянулся до нее, опять чувствуя жар, исходивший от ее кожи, нащупал и снова включил фонарь. Лицо Джеммы было перекошено, она громко и часто дышала.
Потом ее глаза широко распахнулись, дыхание стало прерывистым, в горле что-то забулькало. Она не отрываясь, смотрела на меня и шевелила губами, но слов я разобрать не мог.
Вдруг из ее рта выскользнул темно-красный сгусток.
Глаза стали еще шире.
Руки свела судорога, пальцы скрючились, как когти хищной птицы. Рот наполнился кровью, но она не вытекала наружу и забурлила в горле, когда Джемма начала кричать.
Я действовал так быстро, как только мог: подтянул ее колени к груди, сунул пальцы ей в рот, пытаясь прочистить горло, но это не помогало. Джемма захлебывалась собственной кровью.
И захлебнулась.
Она умерла.
Глава 40
Я несколько раз надавил ей на грудь, перевернул на живот, нажал на спину – применил все известные мне приемы, включая те, что видел в медицинских программах. Безрезультатно.
Что делать, когда на твоих глазах происходит такое? Я стоял на коленях у тела Джеммы, распластавшейся в нелепой позе, с неестественно вывернутой шеей, и чувствовал себя так, будто все происходящее – просто чудовищное реалити-шоу, плод чьей-то больной фантазии.
Я бережно перевернул Джемму на спину.
Огромные, ничего не видящие глаза смотрели в пустоту. Подбородок, шея и грудь были залиты кровью, в которой угадывались какие-то мелкие кусочки, извергнутые желудком. И этот жуткий запах – густая, тошнотворная смесь металлических нот крови и чего-то еще, по-видимому, того, что разорвалось внутри.
Теперь я знал, что должен сделать. Пусть это и будет выглядеть абсурдно.
Я коснулся пальцами век Джеммы, еще теплых, и закрыл ей глаза. Одно веко опустилось чуть быстрее, и с долю секунды казалось, будто она мне подмигивает.
Я встал. То, что лежало у моих ног, больше не было нашей остроумной бесстрашной Джеммой. Это была лишь ее опустевшая оболочка.
Некоторое время мы молча смотрели на нее, потом Пьер подобрал фонарик, мы отошли к стене и сели, прижавшись к ней спинами.
Голова разрывалась от боли. Я ждал, что Кен попросит сигарету, но он так и не попросил. Да и какое утешение могла сейчас принести сигарета?
Наконец тишину нарушил голос Пьера:
– Ну и как мы поступим?
– То есть?
– Как объясним, почему Джемма не вернулась вместе с нами?
– Никак. – Молли повернулась к Пьеру. – Ты что, до сих пор не понял? Нам не придется никому ничего объяснять: мы останемся здесь, вместе с ней, навсегда.
Это случилось минут через пять или десять. А может, и намного позже. Пустой желудок настойчиво напоминал о себе болезненными судорогами. Где-то на задворках сознания вспыхнула мысль: воды почти нет. Осталось по глотку на каждого, а когда выпьем и это – что дальше? К тому же рюкзаки лежали рядом с трупом Джеммы, а никому из нас не хотелось к нему подходить.
Я провалился в какое-то двойное измерение: вот я вижу Кена, сидящего поблизости с опущенной головой, и вдруг – картинка размывается, и я не понимаю, сплю я или бодрствую, где я, да и кто я вообще такой.
Кен поднял голову.
Это движение, едва различимое во тьме, все же выдернуло меня из забытья. Я моргнул, чувствуя, как отяжелели веки, а затем повернулся к нему, думая, что он смотрит на меня.
Но он вглядывался куда-то вглубь зала и хмурился.
Пьер и Молли, скрючившись, спали. Фонарик, который мы по непростительной оплошности не выключили, тускло освещал футов десять пространства вокруг, а за пределами этого желтого пятна вздымалась, словно надуваемый ветром парус, тьма.
И в ней что-то шевелилось.
Сначала я решил, что это галлюцинация. Крепко зажмурился, а когда открыл глаза, то ничего не было.
Однако затем я снова заметил какое-то движение. В темноте кто-то стоял. На долю секунды я подумал, что это Фезер.
Но я ошибся. Это был какой-то зверь.
Он замер на границе освещенного пятачка, и мне удалось его рассмотреть.
Такую невероятную тварь мне встречать еще не доводилось: она была размером с пуму и двигалась, подобно кошачьим, вот только голова с широко раскрытыми глазами смахивала на собачью, а в верхней челюсти раззявленной пасти поблескивали длинные изогнутые клыки.
Всю мою сонливость как рукой сняло. Я взглянул на Кена.
– Ты это…
– Да, – прошептал он, – вижу.
Услышав нас, зверюга резко повернула голову в нашу сторону и насторожилась, как будто почуяла опасность. Или добычу.
А потом попятилась и растворилась в темноте.
Тихо, стараясь не шуметь, мы поднялись на ноги.
– Ты уверен? – спросил Кен.
– Да.
Мы осторожно приблизились к тому месту, где только что стоял зверь. Хотя… а был ли он вообще? Уже через несколько секунд после его исчезновения это казалось невероятным. Я слишком поздно сообразил, что мы не взяли фонарик, но, на счастье, у меня в кармане лежал телефон. Я включил его, и мы с Кеном поспешили к ближайшему коридору. На пороге мы остановились, дожидаясь, пока телефон загрузится.