– У нас есть с полчаса, почему нет? Тем более я это все застал в том же звании и на той же должности.
– Простите, а сколько вам лет?
– А сколько дадите?
– Пятьдесят пять – шестьдесят.
– Мне тридцать девять, на момент войны было тридцать два года.
– М-да.
– Значит, дело было вот как…
Если кратко, то когда случилась война, офицеры и солдаты дивизии забрали всех своих родных, жителей ближайших деревушек и спустились в бункеры. А они у дивизии были ой какие немаленькие! Причем достаточно заполненные как амуницией, боеприпасами, вооружением, так и продовольствием. В общем, создали под землей условия для выживания, даже огромные оранжереи есть. Однако за семь лет продовольствие фактически кончилось, а оранжереи уже не справлялись, хотя последние годы во всех свободных помещениях высаживалось как можно больше гидропоники. Взрослые сильно недоедали, все шло детям, а их без малого было около четырех тысяч. В общем, по прикидкам офицеров оперативного штаба дивизии, жить им, а вернее существовать осталось месяцев семь на минимальном пайке, а потом или «уход», или скатывание к каннибализму, что случалось с другими бункерами. В штабном бункере дивизии стояли мощные средства связи, так что офицеры более-менее были в курсе дел на ближайших землях и о появлении новой непонятной силы узнали сразу. Собрав информацию из слухов и предположений, армейцы решили действовать. В разные стороны были отправлены отряды, чтобы встретиться с новичками. Нам повезло нарваться на подразделение капитана Романова, другая рота, которая двигалась в сторону аэродрома подскока – так и знал, что мне не всю правду сказали – в данный момент должна была штурмовать аэродром и уничтожать банду. Они в десяти километрах были, должны уже начать бой.
Когда капитан закончил – понятное дело, он мне не все рассказал, – я задумчиво спросил:
– Капитан, честно скажи, сколько у вас людей в дивизионных бункерах?
– Семь тысяч солдат и офицеров, около десяти тысяч членов их семей и пять тысяч гражданских. Большая часть мужчин была призвана. У меня в роте, например, одна треть – бывшие гражданские.
– Что-то не заметил.
– Мы почти семь лет эти территории держим, опыта боев нам не занимать… Скажите, господин старший майор…
– У нас принято говорить «товарищ старший майор», но можно проще: товарищ комдив.
– Ясно. Скажите, товарищ комдив, это правда, что где-то есть места, где постоянно светит солнце, растут деревья и люди ходят без защиты?
Мне показалось, что замерли все, кто был в бронетранспортере, даже водитель стал прислушиваться.
– Есть такое дело.
– И много там места?
– Всем хватит, – улыбнулся я.
– У нас ходили слухи, что где-то есть земля обетованная, где можно жить, как по-прежнему, и ходить без защиты, но я, честно говоря, не верил, а вот жена… Год назад не выдержала, оставила меня с двумя детьми. Застрелилась. У нас так многие уходят, как поветрие… Только в последние две недели, как прошел слух о вас, ни одного самоубийства не было. Вы понимаете, о чем я? Вы дали нам надежду, – глядя мне прямо в глаза, сказал капитан.
Не опуская взгляд, я серьезно кивнул. На несколько секунд воцарилось молчание, нарушенное вдруг бурчанием моего желудка.
– А не поужинать ли нам? Тем более мы в последний раз только и успели, что позавтракать, – предложил я.
Под взглядами офицеров-мотострелков мы открыли рюкзаки и стали доставать сухпай, на который местные хозяева глядели голодными глазами. Даже немолодой башнер на секунду отвлекся от наблюдения, глянул на нас.
– Парни, делим по-братски, – велел я.
Наблюдая, как перед тем, как съесть, капитан Романов нюхает галеты, заедая ими гречневую кашу с говядиной, а потом пробует на вкус сухое молоко, я только покачал головой. Похоже, в дивизии реально, без всяких шуток тяжелое положение. Видимо, все держится на железной воле командира дивизии и хорошо подобранных ближних офицерах.
Водитель хрустел галетами, не отвлекаясь от дороги, только запивал их водой, а башнер сделал себе бутерброд и с явным удовольствием, но не жадно, спокойно ел.
– Дочке отдам, – смущенно улыбнулся капитан, убирая пакетик с сухим молоком. – Ей витаминов не хватает.
Вздохнув, я достал все продовольствие и передал капитану.
– Детям, – пояснил я.
Остальные последовали моему примеру.
– Скажите, капитан, почему прошло семь лет, а тучи не рассеялись? Должен же был осесть пепел и развеяться тучи.
– Потому что был еще один удар, – спокойно ответил капитан.
– Поясните.
Романов пояснил. После войны, спустя пару лет действительно появилось солнце, и людей из бункеров выпустили, тем более что радиационный фон вокруг бункеров дивизии был не так высок. Деревенские рванули к своим домам, которые подчистили мародёры, а военные устроили летний лагерь в палатках под открытым небом, где среди туч все чаще и чаще мелькало солнце. Но идиллия продлилась недолго, всего пять месяцев. Когда деревенские снимали урожай, последовал второй удар ядерными ракетами. Кто? Зачем? Почему? Так и неизвестно. Может, в секретных бункерах какой сошедший с ума генерал отдал этот приказ, но в ответ наши тоже отбомбились, в результате осевший пепел вновь взвился вверх, и тучи стали более плотными.
– Четыре года, как мы не видели солнца, и только недавно начали появляться проблески среди туч, – закончил горестный рассказ капитан.
– М-да-а, – протянул я. – Досталось вам.
В это же время бронетранспортер остановился, и снаружи послышались какое-то гудение и свист.
«Чистка машины проводится», – догадался я. Да и наши спутники были спокойны, видимо, это была штатная процедура.
Буквально через минуту мы с заметным уклоном вниз поехали дальше, постоянно поворачивая вправо, видимо, спускаясь на технический уровень бункера.
Когда по моим прикидкам мы спустились под землю метров на сто, БТР замер, несколько раз качнувшись на амортизаторах.
– Прошу на выход. Мы прибыли в штабной бункер, – сказал Романов. Его помощник, тот, что лейтенант, открыл десантный люк и первым покинул машину. Так как он не надевал защиту, мы тоже этого не сделали. Как только четверо телохранителей заняли позицию у люка, мы – я, Вольных и Романов – следом друг за другом покинули отсек бронетранспортера. Нас оглушило ревом мотора, так как следовавший за нами прототип «Урала» как раз въезжал на площадку, сверкая мокрыми боками. Наш БТР, кстати, тоже был мокрый. Мне понравилось, что армейцы действуют по инструкции и проводят чистку техники. Это показывает их высокую выучку и дисциплину.
М-да, подземная стоянка впечатляла. Монументальные столбы поддерживали свод. До потолка было примерно метров шесть, не меньше. Под потолком горели лампы дневного света.
– Откуда свет? Дизеля?
– Дизеля у нас в НЗ. Ветряки, – пояснил Романов. – Вы не видели, но только для штабного бункера у нас около тридцати ветряков, благо ветер есть. Вот когда стихает, тогда тяжело.
Подземное хранилище – а то, что это было именно хранилище, а не стоянка, я понял не сразу. Так вот, подземное хранилище было достаточно большим, метров двести, да и дальше был проезд, видимо, там было ещё одно подобие такой стоянки.
Кроме нашего бронетранспортера и «Урала», из которого местные медики начали доставать раненых, было еще примерно два десятка машин, похожих на ту, что нас привезла. Еще с десяток явных зениток с зачехлёнными брезентом орудиями. Потом что-то вроде БМП и три десятка грузовиков. Танков и легковых автомобилей я не заметил. Было видно, что три ближайшие машины поездили немало, скорее всего, они были дежурными, а вот остальная техника была в консервационной смазке.
В это время носилки с ранеными понесли куда-то в боковой проход, где был значок красного креста, видимо там располагался госпиталь или ближайший медпункт. Романов, дождавшись, когда мы утолим любопытство, сказал:
– Прошу следовать за мной.
Мы прошли мимо ряда машин, в которых я опознал потомков БМП – у одной возились двое пожилых мужчин в технических комбинезонах, устраняя какую-то проблему в ходовой – и повернули в незаметный коридор, по стенам которого змеились черные жгуты кабелей.
Пройдя несколько толстых стальных дверей, охраняемых часовыми, попали в жилую зону бункера. Появился длинный и довольно широкий коридор с множеством дверей, причем не с бетонными стенами, а облицованный белыми пластиковыми панелями. Тут было много детей, одни просто играли, другие под присмотром взрослых занимались зарядкой. От их не по-детски внимательных глаз, в глубине которых мелькали отблески надежды, становилось как-то не по себе.
Детишки были достаточно тепло одеты, однако лица и руки некоторых были открыты, именно они привлекли мое внимание тем, что были в достаточной степени загорелы. Причем не под солнцем, а видимо, в специально оборудованном солярии. Разница была заметна.
Когда мы шли по коридору – наверняка ведь специально провели тут, показывая нас местным жителям, – за нашим спинами все множился и множился шепот. Изредка долетало:
– …точно загорелые. Не врали… может, еды будет больше, моя дочка все чахнет и чахнет… Врачи говорят, что проблемы со здоровьем у многих… цинга… Какие загорелые…
Наконец мы подошли еще к одной бронированной двери, рядом с которой играли в куклы три девочки лет семи-восьми. Чтобы не застудились на холодном полу, им кто-то подложил несколько досок, сделав площадку, и бросил сверху овчинный полушубок. Эту дверь охраняли уже два часовых.
Как только Романов в очередной раз поговорил по висящему на стене телефону с дежурным офицером – с безопасностью тут было все в порядке – я спросил у него:
– Почему у вас так много детей?
– Тут хорошие медики и оборудование. У нас восемь убежищ, связанных между собой транспортными коридорами. Если в каком-то из них ребенку становится хуже, его переводят сюда и лечат.
– А, понял. У нас это называют санаторием или реабилитационным центром.