— Харэ! — послышалось где-то над ним.
Удары прекратились.
— Поднимите его, — приказал тот же голос, и, несмотря на свое полуоглушенное состояние, Виктор сообразил, что говорит тот самый брюнет в пальто, который явился к нему, назвавшись сотрудником уголовного розыска.
Его снова подхватили под руки и поставили на ноги. Виктор расслабил колени и, когда его отпустили, опять повалился на мягкую влажную землю.
— По фэйсу, надеюсь, никто не додумался лупить? — поинтересовался брюнет.
— Цел его фэйс, — прозвучало в ответ.
— Поднимите еще раз. А ты, козел, стой, не падай…
Шамрай подчинился и, когда его подняли снова, выпрямился. Босые ступни пронизал холод мокрой земли. Он машинально переступил с ноги на ногу.
— Все понял? — спросил брюнет.
Мешок, который натянули на голову Виктору, оказался довольно плотным, хоть и из светлой ткани. Сквозь нее он видел только мужской силуэт. Голова болела по-прежнему, ныло избитое тело, холод и страх наполняли его тело от пяток до макушки.
— Что я должен был понять? — выдавил из себя Шамрай.
— Чего стоит твоя жизнь на этом свете. Понял?
— Н-ну да…
— Мы тебя почти неделю пасли, Шамрай. И знаем про тебя даже такое, что ты сам хотел бы забыть. Когда-то тебя уже слегка поучили уму-разуму, было такое?
Лай, хриплое рычание, лязг цепи, влажность и замкнутое пространство…
— Было.
— Значит, ты ничему не научился. Или все-таки научился?
— Чего вы хотите от меня?
— Научился, сука, или нет?
Сейчас последует удар. Но удара не было — те, что стояли по обе стороны, просто встряхнули его.
— Научился.
— Не похоже. Лезешь, куда не просят. Что она тебе сказала?
— Кто?
— Выключи придурка, мудак! ЧТО ОНА ТЕБЕ СКАЗАЛА?
— Кто, о ком вы…
— ЧТО ОНА ТЕБЕ СКАЗАЛА? ГДЕ ОНА БЫЛА? ЧТО ОНА ТАМ ВИДЕЛА?
В других обстоятельствах Виктор, возможно, еще долго гадал бы, о ком речь. Но сейчас вдруг все ясно и четко понял.
— Вы о Тамаре? — Он выдержал короткую паузу. — О Томилиной?
— Молодец, — похвалил его брюнет, которого Виктор по-прежнему не видел, но его внешность, пусть и лишенную особых примет, запомнил навсегда. Этот утренний гость до конца дней будет стоять у него перед глазами, он сможет узнать его среди сотни тысяч других людей. — Продолжай в том же духе. Ты давно с ней знаком?
— Вообще не знаком. Несколько недель назад она сама пришла ко мне в редакцию…
— Знаю, знаю. Наплела тебе сорок бочек арестантов про какую-то гребаную хрень, где будто бы люди исчезают, а потом возвращаются без мозгов.
— Без памяти… Частичная амнезия…
— Один хрен — мозги, память! Больше ничего она тебе не говорила?
— А что она должна была сказать?!
— Где была, например. Кого видела. Что видела. Что-нибудь особенное, специальное, секретное. Ты же у нее в больнице был, расспрашивал. Там же и менты крутятся. О чем они с ней болтают? О чем ты с ней говорил? Давай, вспоминай, вспоминай, лошара, а то мы тебя прямо тут и прикопаем!
Это неправда. Такого просто не бывает. Все это происходит с ним в каком-то непонятном параллельном мире, в котором он, Виктор Шамрай, никогда еще не бывал, хотя все эти четыре года, работая в газете, только и делал, что писал о нем, чтобы удрать, спрятаться от той реальности, в которую однажды довелось ткнуться мордой. И никогда, ни при каких обстоятельствах не хотел бы туда вернуться.
— Я… я не знаю, что вы имеете в виду… Мы с этой девушкой едва знакомы… Я только… То есть…
— Хорош сопли жевать! Зачем менты возили тебя к Тамаре в больницу? Чтобы ты с ней поговорил по душам?
— Тамара там… Ну, в Подлесном… Она забыла… Нет, потеряла…
— Эти сказки я уже слышал! Чего менты хотели?
— Чтобы Тамара вспомнила меня. А потом и остальное… Она только какие-то обрывки помнит…
— Ну, и узнала она тебя?
— Да.
— Что-нибудь еще вспомнила? Может, какого-то человека?
— Больше ничего. У нее истерика началась… Опер говорил Березовской, что надо искать гипнотизера.
— Вранье! Нет никаких гипнотизеров — одни мошенники. И зон ваших аномальных не бывает! И гребаного параллельного мира, о котором в вашей мудацкой газетенке пишут, тоже нету! Сука! Сука! Сука!..
Учитывая то, что под эти бешеные выкрики его не били, Виктор сделал вывод: брюнет злится не на него. Вся его ярость почему-то направлена на Тамару Томилину, которая по неизвестным причинам утратила кусок памяти и теперь не может что-то кому-то рассказать. Что-то очень важное в первую очередь для этого темноволосого мужчины в длинном кашемировом пальто.
Повисла тишина. Где-то слева чирикнула поздняя лесная птаха. Потом Виктора отпустили, его ослабевшие колени подогнулись — он снова опустился на землю. Сзади завозились, и его руки освободились от наручников. Ловя равновесие, Шамрай сразу же вытянул руки перед собой, уперся ими в мокрую землю и оказался на четвереньках. Однако ему даже в голову, которая по-прежнему болела, не пришло стащить с себя мешок, закрывавший лицо.
— Значит, ситуация такова, — проговорил над ним брюнет. — Ментам о нашей встрече — ни звука, иначе я вернусь и все сложится для тебя намного хуже. За каждым твоим шагом следят, и пасти тебя будут, пока эта шалава лежит в больнице. Любой твой контакт с Тамарой — и мы уже у тебя в гостях. Передашь все, что девка говорила, слово в слово. А если не увидишься с нею — честно скажу: для тебя же лучше. И запомни: никто тебя не спрячет в безопасном месте, даже если пообещают. Ты ведь уже имеешь печальный опыт. Вспомнил?
— Вспомнил.
Такое в самом деле не забывается, как бы Виктор ни хотел забыть.
— Тогда будь здоров.
Чавканье шагов по раскисшей земле. Взревел мотор, машина отъехала.
Когда звук отдалился, Виктор неуклюже выпрямился и стащил с головы мешок.
На самом деле — не мешок. Обычная наволочка. Причем новая, темно-синяя, в белый горошек.
Босой, перемазанный в грязи, в одних спортивных штанах и свитере, он сидел среди древесных стволов в лесу неподалеку от какой-то автотрассы. Там, метрах в тридцати от него, за кустами, время от времени проносились машины. Шла своим чередом нормальная спокойная жизнь.
Рядом, только руку протянуть, словно ожидая своего часа, стояла четвертушка водки. Те, кто оставил для него этот подарок, прихватили чекушку заранее. То есть они что-то знали. Нет, не так: они знали о нем, Викторе Шамрае, все.
И черт с ними.
На этикетку Виктор даже не взглянул. Привычным жестом, будто и не было этих четырех лет абсолютной трезвости, взял бутылочку, отвинтил пробку и выплеснул в себя сразу половину содержимого. Потом перевел дух и допил остальное.
Через несколько минут жизнь изменилась.
23
Через два дня, а если уж совсем точно — через тридцать часов, трудным воскресным утром, перед тем как выползти из дому за очередной бутылкой, Шамрай собрал воедино остатки здравого смысла, которые не успел растерять за время своего крутого пике, и хотя бы отрывочно постарался припомнить, как все было.
То, что никогда не удалось бы трезвому и чего ни за что не простили бы нормальному человеку, выгорело у мужика, от которого разило алкоголем. Выбравшись из леса на трассу, он без малейшего чувства самосохранения сунулся под первую попавшуюся машину, спокойно перетерпел несколько зуботычин от впавшего в справедливый гнев водителя, который был старше него самого всего на год-другой, после чего довольно внятно пояснил: жена, курва, вместе со своим козлом-трахальщиком выволокли его из дома, в чем был, и завезли прямиком сюда… Понял, братан, как оно в жизни бывает?.. Водитель, оглянувшись через плечо на девушку, которая сидела рядом с ним в машине и с каменным выражением на лице следила за расправой, согласился: все бабы курвы, брат. Позволил сесть в машину, коротко бросил спутнице: «Рот закрой!» — и доставил жертву женского коварства куда требовалось.
Оказалось, что увезли его не так уж далеко от Житомира. И длилось все это чуть больше часа. Ладно, полтора. Телевизор бодро вещал, двери квартиры были не заперты, но прикрыты, и даже горелка под кофеваркой оказалась предусмотрительно выключенной. Почему — Шамрай париться на этот счет не стал. Выключили, и ладно. Сейчас не до того. Он натянул куртку, обул кроссовки на босу ногу, прихватил кое-какие деньги и, словно делал это ежедневно, дунул в ближайший гастроном.
Купленные там пол-литра он почал прямо на ходу, едва свернув за угол магазина.
Дальше — провал. И не надо никакой тебе аномальной зоны в покинутом Богом и людьми Подлесном.
Следующее воспоминание — ледяная глухая ночь, он один, в тех же кроссовках на босу ногу и куртке. Подъезд его дома, наполовину опорожненная бутылка — почему-то в левой руке. Он стоит прямо в дверном проеме, смотрит в небо и упорно пытается разглядеть в нем звезды. Звезд нет, зато снова откуда-то доносится глухой рык. Он прикладывает горлышко бутылки к губам — это называется «поза горниста». Несколько глотков, обожженный пищевод — и снова темный провал. Потом — утро или день, не понять, кто там следил за временем… Его выворачивает в сортире, он стоит на четвереньках, блюет мимо унитаза и почему-то не может ровно держать голову. Затем поднимается, хватаясь за стену. В кухне на столе — бутылка. Початая, полная — без разницы.
Рычание. Глоток. Еще. Тьма.
Время от времени его будил телевизор, который Виктор по неизвестной причине упорно не хотел выключать. Поэтому, придя в себя в очередной раз на полу рядом с диваном, он услышал прогноз погоды на сегодня, воскресенье, тридцатое ноября. Значит, воскресенье. Голова уже не болела, она была просто неподъемно тяжелой. Ныло и ломало все тело, от него несло перегаром и блевотиной, во рту стоял вкус желчи. Он еле поднялся, цепляясь за стену, добрался до прихожей, сунул босые ноги в кроссовки.
Но, оказавшись на улице и жадно глотнув из горла следующей бутылки прямо у дверей круглосуточного магазина, Шамрай вдруг почувствовал приближение того состояния, когда еще н