мало того, что шёл один балет, так и сигнал отсутствовал, особенно в сельской местности. За ненадобностью, сами ящики — то же. В общем, далеки были Пашины сверстники: и от подвижничества, и от высокодуховных идей — движимые коллективным чувством, сформировавшем в сознании обывателя эталон поведения и образец помыслов и поступков.
Рассказ Павла о своей жизни, сверхъестественностью не выделялся, но заставлял задуматься. Всю предыдущую жизнь он провёл в тайге. ВСЮ, с короткими перерывами, в один их которых его и повязали, отправив на корабль. В лесу Паша проводил по полгода, а дома — не больше двух недель. И так по замкнутому циклу — в любое время года. В родном посёлке, прозябает «полтора землекопа», а он говорит: приду домой — столько народа! Помыкается-помыкается, потом хвать карабин, скудные пожитки на плечи, и с криком отчаянья, смешанного с горечью разочарования, исчезает в тайге. До сих пор жалею, что не расспросил подробно о том, как в лесу выживать круглый год — дурья башка. Он бы многое мог полезного рассказать — это наверняка. А когда его привезли на корабль, то таёжный житель впал в глубокую депрессию — столько людей сразу, он ещё не видел. Привыкал, говорит, долго и мучительно, поэтапно вживаясь в абсолютно чуждый мир. Как инопланетянин на унизительном обследовании. Вот так! Кто он — сталкер, который и сам об этом не знает, или оборотень наоборот — волк в человеческом обличии, которому проще жить среди волков и медведей, чем среди людей? Нет, он не боялся двуногих — просто в лесу он был дома. Без вина и табака он не страдал, а остальное, тайга предоставит — подножный корм прокормил, не одно поколение сталкеров, охотников и прочих искателей приключений.
— Да, как волка не корми — его всё равно в лес тянет! — высказался Кащей и призадумался, взвешивая в уме возможности жизни в тайге круглый год. — Интересно, а много таких?
— Много, не много, а у нас в тайгу, из береговых частей сбегали, вместе с карабинами — и больше о них не слуху, ни духу, — уточнил Крон.
Теперь призадумались уже все: на тысячи километров вокруг, ни одного селения, невидимые и неведомые тропы, а вечность замерла в каждой сибирской сосне и в каждой лиственнице — временной континуум существует только в смене дня и ночи. Нет выходных и праздников — вообще ничего нет, и цели не существует. Нет побудительного мотива — любви, испокон века заставляющего делать глупости, не одно поколение. Ведь известно, что на всякого мудреца найдётся дура, от которой он без ума. Люди-мотыльки сгорают в страстях, а люди-волки, исчезают в стране остановившегося времени. Не всё ли равно, куда идти, если — лишь бы уйти…
Бесшумно бабочка порхает,
В ночи прекрасен был полёт.
Так рано кокон покидая,
С тоской по юности вздыхает,
Одной минутой лишь живёт.
И каждый миг, упасть рискуя,
Не слышит нас, как не кричи,
Кто, возле пламени гарцуя —
Вот мотылёк для поцелуя
Летит на страстный зов свечи.
В огне безумном умирая,
Не слышит, что опять зовут:
Призывно руки выставляя,
В слезах, вернуться умоляя,
И убеждая, что здесь ждут.
Примерить волчью шкуру мало —
В испуге от пьянящих грёз,
Взять, и уйти куда попало,
Туда где солнце утром встало,
Чтобы не видеть этих слёз.
— Ну! За ушедших! — произнёс тост Почтальон, разливая по стаканам.
Закусив, Комбат разомлел и перевёл разговор на философско-шутливый лад:
— Ему хорошо — взял и ушёл, а нам тут отдувайся. Он там ходит себе по тайге, понимаешь, грибочки пинает, свежим воздухом дышит, ягодки собирает, наверное — только на хрен они ему сдались, непонятно. А кто с зелёным змием бороться будет — здесь, при постоянном повышении цен, — я один?
— В этой битве ты не одинок — мы не оставим тебя на растерзание распоясавшемуся гаду, — Крон засмеялся, бросил обглоданную куриную кость в огонь и добавил, — бескорыстных борцов ещё много. Вот у меня знакомый мужик, пока с пресмыкающимся бодался — курица стала подозрительно попахивать, и в итоге, два коршуна у него её отняли. Как мужественно он не отстаивал продовольствие, так и не смог уберечь птицу.
— Да! Заниматься надо чем-то одним! Многостаночность распыляет силы и снижает потенциал эффективности, — Деда совсем уже понесло, но продолжить ему не дали.
— Ну, хватит, пан философ — разговорился! — Почтальон налил ещё
по одной, — Пока ты напрасно рот раскрываешь, вместе с парами воздуха, уходят и алкогольные, а приток кислорода окисляет оставшиеся. Вот, почему все настоящие пьяницы — молчуны.
История десятаяМетеор
Ночное небо прорезал падающий метеор, оставляя за собой длинный, но короткоживущий след. Народ оживился и мечтательным взглядом, проводил небесное тело в последний путь.
— Все желание загадали? — Сутулый, с открытым ртом, ожидал падение следующего.
— Загадали, как в той злополучной комнате, где исполняются самые идиотские мечты! — утвердительно ответил Бармалей. — Никто про чёрного проводника не слышал? Ну, так вот: заводит он своих клиентов в помещение, где по фольклору, происходят мысленные метаморфозы и говорит, что сейчас исполнятся их самые сокровенные желания — и наливает каждому по стакану!
— Старо! Опять по пьянку, — поморщился Кащей.
— Вино здесь не при чём! — парировал Бармалей.
— А что тогда? — не унимался Кащей.
От такого непонимания, даже местные кусты загрустили, не говоря уже о тёзке африканского разбойника:
— У каждого, кто шёл в комнатёнку, в голове было всё, что угодно, но только не стаканы — они и дома могли нарезаться, и с огромным успехом.
— Да ну вас, вы что — серьёзно?! — Бульдозер вытаращил глаза на полемистов. — Какая комната, какие желания?! Фильмов насмотрелись? Не бывает никаких комнат! В материальном мире не могут ужиться взаимоисключающие друг друга противоположности. Один загадает, что хочет колбасы, а другой, чтобы у партнёра её не было. Появится батон в руках, и тут же исчезнет.
— Да ладно тебе «техника» — развлекаемся, — Бармалей достал из костра головёшку, экономя на зажигалке и, прикурив от неё, бросил обратно в огонь.
В небе пронёсся ещё один звёздный странник, озаряя последние секунды своей жизни ярким следом, уйдя в небытие, вслед за своими товарищами.
— Красиво ушёл, — задумчиво молвил Доцент.
— Хорошо, что маленький, — возразил Пифагор. — Был бы побольше, может и мы бы красиво испарились. Хана бы нам настала. Помпезная смерть с фейерверком…
— Что-то неохота, когда не готов, — Крон поёжился, как от озноба. — А сколько нелепых смертей.
— А кто тебе сказал, что они нелепые, — Бульдозер развёл руками. — Может быть, здесь как раз и прослеживается последовательность предыдущих поступков, и нынешнего психоделического состояния, разорванного пополам и напрасно ищущего выход — и не находя. В добровольном отступничестве от Творца, остаёшься один на один со своей свободой.
— Да, пожалуй, — Крон вздохнул и перевёл разговор в более весёлое русло. — Как раз анекдот в тему: Звонок в дверь. Мужик её открывает и видит на пороге пугало с косой: рваные джинсы, цветастая рубашка, с огромной заплатой в горошек, на запястьях разноцветные фенечки, а сельскохозяйственный прибор раскрашен пол хохлому. Его лезвие имеет роскошное чернение, и не менее изящную, золотую гравировку. Кандидат в покойники, совершенно обалдевший от увиденного, с широко раскрытыми глазами, вопрошает:
— Ты кто?!
— Я? Смерть твоя!
— Хм! Какая то ты, нелепая…
В этот раз, темноту прочертил целый рой метеоров, радиально расходящихся и исчезающих, где-то, за спиной наблюдателей.
— В последнюю атаку пошли, — сказал Пифагор, явно настроенный на поэтический лад, и спел:
Крадучись задними дворами,
Бандиты шли в последний бой,
Нестройно, пьяными рядами,
Как гренадёры — на убой.
На поле сталкер загибался,
Никто с подмогой не идёт,
Зовя на помощь, зря старался —
Ему ответил пулемёт.
«Макарыч» в луже захлебнулся,
С таким стволом здесь не живут,
Военный с вышки навернулся,
Ум, раскидавши там и тут.
Сутулый разинул рот, от неожиданности:
— Два привидения за ночь — это уже слишком! Ещё пара таких явлений и всё — завязываю с выпивкой. Ты ещё скажи, что Мохнорылый не земснаряде голубое свечение видел.
— Видел! — подтвердил Пифагор, входя в роль траппера эксклюзивной небывальщины. — Туда трое, особо одарённых мужика, сварочный аппарат притащили — переделывают плавающего сосателя
песка и глины, в летающего монстра. Завтра фанеру завезут, гвозди и
пиво — сколотят аэроплан и улетят. Сами знаете — куда.
— Так — этому больше не наливать! — очнувшийся от скуки Крон, с иронической улыбкой, понюхал стакан, проверил содержимое на вкус и выдал заключение. — Вы с трёхгодичным бражным суслом поаккуратнее, а не то, через полчаса на Луне допивать будете. Но, насчёт синей вспышки: встал я как-то, часа в 4 утра, сам не знаю, для чего, и понесло меня к окну. Какая-то неведомая сила подтолкнула к подоконнику. С похмелья, думаю, всякое может быть — вдруг водички надо испить, но почему у окна? За стеклом бушевала стихия: при очень пасмурной погоде, по небу, сплошным покрывалом, тянулись низкие свинцовые тучи, которые казалось, вот-вот лягут на землю. Они клубились, перемещаясь над полями и садами, сталкивались, и всё это на фоне беспросветной серости. На горизонте виднелась атомная станция. Она тут вовсе не при чём, но была. Дистанцию, в таких случаях, определить очень сложно, по военной службе знаю, но мне показалось, что очень близко, от тучи отделился дымящийся шар больших размеров. Он даже не отпочковался, а вынырнул из клубящейся массы, разрывая и раздвигая водяные пары, готовые в любой момент рухнуть вниз, под собственной тяжестью. Да-да! Шаровая молния! Единственный раз в жизни довелось посмотрет