ь, и больше я никогда подобного не видел. Всё выглядело так, как будто мне её специально продемонстрировали. Светился шар голубым светом, и вокруг клубился дым, или испаряющаяся влага. Отделившись, плазма полетела в сторону, строго горизонтально, оставляя за собой дымящийся шлейф. Жила она несколько секунд, и взорвалась, осветив всю округу на несколько километров, пронзительно синим светом, абсолютно точно похожим на свечение электродуговой сварки. И вся эта феерия, при полнейшей тишине: ни звука, ни треска, ни ударной волны — ничего, кроме зрительных образов. При отсутствии данных для рецепторов слуха, это напоминало галлюциногенное видение — своё то шуршание я слышу.
— А каким здесь местом оборотни тёрлись? — проснулся Сутулый, выражая искреннее недоумение.
— Да никаким! — Крон зевнул, позиционируя своё отношение к бесперспективной теме. — Проехали уже давно. Во времена моей молодости, эстрада была не разнообразнее, чем сейчас — ну, харизма у нас, такая. Несколько веков народного пения наложило генетический отпечаток на мировоззрение последующих поколений. Приходит, как-то раз, Майкл с концерта, а перед выступлением основного состава, даже в мировой практике, дерёт горло группа разогрева. Песня про богатырей. На сцену выходит меланхолик, которого ветром качает и готового рухнуть в любой момент, под собственным весом, (ну, конституция у него такая) и заявляет — «не перевелись ещё богатыри на Руси». Весь зал под кресла сполз и там дослушивал концерт.
— А может быть, у него внутренняя сила? — предположил Кащей,
ощупывая свой бицепс.
— Ладно, хорош! — Комбат, смеясь, отпил глоток из кружки, — оборотни, песни, богатыри — у вас уже всё смешалось.
— Смешалось, не смешалось — вот песня «Русское поле», — Доцент изобразил исполнителя с микрофоном в руке, — вспомни, кто написал музыку, кто слова и кто исполнил.
— Ага! добавил Дед, — я и про оборотней спеть могу:
Я к медведю, как в музей,
Захожу в берлогу,
Разогнав его друзей —
Заорав с порога.
Из штанов достал ватрушку,
И бутыль — оттуда,
На толпу не пьют чекушку —
Мелкая посуда.
Глава четвёртаяИскусствоведы
— Чем отличается турист от сталкера?
— Первый поёт песни Визбора, а второй ищет его партийную кассу.
История перваяЭтюд в помидорных тонах
Сквозь ржавые ставни помойкой пахнуло,
Шесть рук на подрамник портянку тянуло.
— Парижане под словом «богема», подразумевали грязь и нищету — со всеми вытекающими. На русский язык это переводится, как «цыганщина», а я такой ресторан видел! — Бармалей, видимо, вдохновлённый предыдущими ораторами, решил поведать собственную историю, участником или свидетелем которой, он был непосредственно. — Вот, я вам расскажу историю, которая произошла в одном городе N.
На вольных просторах постсоветского пространства, когда творческая интеллигенция получила долгожданную свободу, а вместе с ней и отсутствие стабильного заработка, образовались условия быта и образа жизни этих индивидуумов. Не скажу за всех: кто порасторопней, за кордон свалил, кто-то, бедствует, есть и потери, среди мирного населения, от чрезмерного употребления горячительных напитков. Создавались и объединения: то ли анклавы, то ли кооперативы, но все они напоминали простые притоны. Опять же, не буду всех грести под одну гребёнку, но наши персонажи — вот они.
Отдельная каморка, в которой творил и, почти, жил художник, назовём его Юрик — всегда напоминал проходной двор, с элементами постоялого. Обшарпанный диван, размесившийся в углу комнатёнки, постоянно эксплуатировался по назначению, во всякое время суток, занимаемый особо уставшими посетителями. Но, так как, количество приходящих, равнялось числу уходящих, нужда в лежанке была хронической. Отсутствие элементарных бытовых удобств раздражало, но не смущало: ни хозяина, ни его гостей, тем долее, что жаловаться было некому. И некогда. Да, и в принципе, неизвестно — кому? Отсутствие канализации увеличивало проходимость дверного косяка в несколько раз, а отсутствие водопровода, компенсировало ржавое ведро, стоящее тут же, у софы. Впрочем, диван тоже, иногда служил канализационной отдушиной. У стены стоял столик, заваленный различным барахлом: скипидаром, кистями, маслом, клеями всех сортов и прочими принадлежностями, столь необходимыми в художественных буднях. Если короче, то быт, стиль и нравы, царящие в этом притоне, идеально вписывались в классический образ Богемии, в том его значение, которое изначально определило облик подобных забегаловок. Как у личности творческой, у Юрика был свой подход к написанию полотен, в котором смешались манеры письма наименее трудоёмкие, как говорится влёт — на одном дыхании. Опробовано было решительно всё, и давно: расползались по холсту, не только червяки, оставляя за собой извилистые, красочные следы, но и тараканы, которые, вероятно, в связи с малым весом, почти ничего не оставляли. Соседская кошка бегает по двору, порхая, как тропическая бабочка. Она тоже принимала участие в творческих исканиях, теперь напоминая пёстрый персидский ковёр. Но кошачья шерсть мягкая, а вот у спящего на диване Потапыча — в самый раз. Пока упомянутый герой спал в пьяном угаре, живописец обтёр об его голову пару полотен. Краска на волосах к утру подсохла, согреваемая теплом невольного орудия производства, и движимый побудительным мотивом не опоздать на работу, ничего не подозревающая жертва эксперимента выдвинулась на трудовые позиции. Отсутствие зеркал облегчало жизнь всем посетителям бардака, так как не напоминало обитателям об их суровой внешности. Вот и сейчас, не внеся раньше времени, сумятицу в больную голову Потапыча, голые обшарпанные стены проводили его на трудовую вахту.
Трамвай ехал молча: даже кондуктор, до того времени, как Потапыч в него забрался, не умолкала ни на минуту, требуя мзду за проезд — не проронила ни слова, до самой последней остановки. Он хоть и работал грузчиком, где контингент видывал всякое, но всё равно, своим появлением на рабочем месте, внёс порядочную сумятицу. Ступор, шок и смятение — вот три составляющих того утра. Гордый «ирокез», сияющий всеми цветами радуги, мог бы стать украшением, любого вождя северо-американского континента. Начальник пил валидол, держась за сердце: ему было, конечно, всё равно, что носит на голове новообращённый Чингачгук, но неясные первопричины, побудившие старого алкаша пойти на такой поступок — вот что глодало, не отпуская. Неужели всё?! Весь мир сошёл с ума! Конец! Даже вишнёвое дерево, выросшее на лбу у Потапыча, вызвало бы меньшее беспокойство. Что дерево — от белой горячки крылья вырастают. Что там было дальше — лучше опустить, избегая неприятного лексикона но, с другим их не знакомили.
В общем, испробовал Юрик все средства, не брезгуя новейшими мировыми тенденциями, активно пользуясь слухами и байками: голым задом садился за палитру, затем на холст, в разных вариациях — получалось забавно. Восход солнца над рекой, разноцветное солнце над пёстрой рекой и так далее, но то ли покупатель скучный пошёл, то ли вдохновение в отпуске — привередничают клиенты. Вот тут то и прослышал наш титан кисти про ароматные картины: но непонятно было, что да как. Слух слухом, но технология не ясна — как их пахнущими сделать. Не тройным же одеколоном брызгать, наоборот, все только разбегутся. Творческие позывы, не могла заглушить, даже боль от синяка под глазом, также творчески, поставленного Потапычем. Привнесённые запахи, не имеющие связи с основой, почему-то не привлекали Юру. Ему казалось, что происходит разрыв между оригиналом и парфюмерией, что нет единения видимого и обонятельного. На ум, кроме дезодоранта, с запахом табачного дыма, вчерашнего застолья и перегара — ничего не приходило.
Решение, хоть и не сразу, но постепенно принимало намеченные контуры: сначала расплывчатые, затем, более определённые — пока план действий, не сформировался в навязчивую идею. Дело в том, что Юрику в молодости, запал в память рассказ про багровые тона и теперь, по прошествии стольких лет, эта тема всплыла, вместе с названием, которое и определило направление дальнейших действий. Это будет портрет. Да — непременно портрет кетчупом! Кетчупом, с большим количеством перца. Ему почему-то казалось, что будет отличный запах у засохшей пряности, лёгшей на холст. Если учесть ароматы, витающие в каморке, то в целом, по сравнению с ними, и в самом деле, было бы лучше. Впрочем, обонятельные рецепторы, от длительного нахождения в мастерской, давно притупились, вместе с мозговыми — от длительных возлияний. Кроме роли ароматизатора, перцу отводилась ещё одна — антисептика и гонителя тараканов. Ещё по молодости Юрий знал манеры этих хищных существ: нарисуешь агитплакат гуашью, повесишь на стену, а «Стасики» уже зубы точат. Сначала съедают тёплые тона, а под занавес и до холодных добираются. Итак, работа предстояла на ощупь, без восприятия запахов должным образом, без помощи синего носа, так же подбитого Потапычем — писал же глухой Бетховен произведения по памяти! Осталось определиться с томатной пастой, от которой в магазине глаза разбегались и, после длительных выборов, был приобретён кетчуп, с сумасшедшим содержанием стручкового ингредиента, гораздо большего, по объёму, чем помидоров. Правда, цвет он имел пронзительно-красный и, не очень напоминал багровый. Но, ничего, думал Юра, высохнет — потемнеет. Последняя малость, с которой надо было определиться, это выбрать натурщика, хоть на принципиальность, данный вопрос не претендовал. Предполагаемый способ, будучи уже апробирован мастером, не требовал, не только приблизительного сходства, но и вообще похожести не подразумевал. Действительно — всё гениальное просто. На мольберт устанавливается будущая картина, на табуретку, стоящую напротив, кладётся тюбик с краской и ударом ноги по нему, освобождается данный резервуар от содержимого. Получается неэкономно, но достаточно эффектно, а если посередине поместить натурщика, то результат может быть оригинальным — надо только краску разбавить. В данном случае, развести необходимо было кетчуп.