— «Садко», туды его!
— Видать, на нерест пошли…
Реакция полицейских, так же была неоднозначной — они просто не знали, что делать. Происходящее, не имело прецедентов в их сознании: окровавленные люди, должны были орать, метаться — всё, что угодно, но только не прыгать в вонючую жижу.
Бармалей перевёл дыхание:
— Каждый хочет оставить свой след в искусстве, так же, как и в истории.
— Это точно! — вторил ему Почтальон, — что ты там про меня упоминал?
— Да ладно, не свисти! Сам знаешь, что в Америке, так серийного убийцу кличут.
— А ещё — творческие люди поголовно! — сказал Доцент, потряхивая затёкшей рукой. — Там, по статистике поломок сканеров, первое место принадлежит механическому повреждению. Сразу после покупки. Что делают эти умники, после приобретения оргтехники? Правильно! Сразу же испытывают её на прочность, не соображая, что изделие хрупкое, особенно стекло. Но охота пуще неволи, и счастливые обладатели товара, всем весом и гениталиями плюхаются на агрегат, пытаясь сделать копию своего срама. Естественно, что стекло лопается, а идиоты бегают по врачам, извлекая осколки из всевозможных укромных мест, а так же пишут жалобы, во все инстанции на некачественный товар, требуя в суде компенсацию.
— Вся дурь оттуда прёт! — Комбат сплюнул с досады. — На одной выставке, собака смотрела на пенопластовую скульптуру, смотрела и покусала. Теперь вход с животными запрещён.
Крон презрительно хмыкнул, и так же, как и Комбат, сплюнул:
— Наши уже не отстают, или переняли западную манеру. Впрочем, ничего удивительного, что после железного занавеса, голод проснулся. Доступность, положенная на отсутствие культуры, и порождает комплексы желаний, ориентированные на собственную глупость, или привитые разрекламированным эталоном вкуса, выдаваемым за высший писк. Последнее относится к снобизму, и оседает в мозгах надолго, особенно при их отсутствии, а вот личные желания, порождают порой странные формы цветоощущения. Вот, к примеру, у художников: то, что основная масса предлагаемых картин составляет зелёная дурь, мне ещё понятно, но иногда востребованные гаммы приводят в замешательство, причём тон стремится к радикальной точке цветонасыщения. Одно время пользовалась популярностью ярко-жёлтая палитра, затем, как отрезало, и на сцену вышла пронзительно синяя чушь. И так далее. Даже в продаже живых цветов прослеживается цветовая неопределённость, и видели покупатели в гробу их язык. Я тоже. Каждый год вкусы меняются.
— Ну и что ты от них хочешь? — вступился за соотечественников Сутулый. — Семьдесят лет голода. Свободы вздохнули — вот и понесло! Впрочем, лубок и раньше был востребован, вот только средства имели ограничение. Чем отличается дореволюционный интеллигент от современного? Интеллектуал старой закалки, был до синевы выбрит и слегка пьян. Знал всё от Баха, до Фейербаха. Нынешний сноб, слегка выбрит и до синевы пьян. Знает всё от Эдиты Пьехо, до иди ты на…
— Значит, мы тоже бываем на высоте, — подытожил, рассказанное, Дед.
История втораяПамятник
«Тиха украинская ночь, но сало надо — перепрятать!»
— А вот, что я вам расскажу, раз речь зашла об искусстве, — взял слово Бульдозер. — Поведал мне эту историю, старый приятель, но за достоверность не ручаюсь, хоть в нашей стране — сами знаете, случается всякое.
…
Над рекой, на возвышении,
В окруженье пустоты,
Стоит статуя без дела —
Очень мрачной красоты.
В одном селе, каких полным-полно, на огромных просторах европейского востока, стали происходить странные вещи, не предусмотренные: ни регламентом, ни колхозным уставом, да и здравым смыслом. В те времена ещё не знали дефицита цветных металлов, по причине невозможности реализации данного утиля, который и товаром то, назвать было нельзя. Но факт остаётся фактом — безделушки, в виде краников и прочей мелочи, стали пропадать. Не растворились же они в грязи, чего в изобилии хватало на Руси всегда. Стремление Европы закатать всё в асфальт, теряет связь с внутренним душевным равновесием. Возникает дисбаланс, между искусственной упорядоченностью и живой природой. Ещё Тургенев замечал, что нет ничего милее русскому сердцу, чем российская деревенская расхлябанность: по пуду грязи на ногах, кругом лужицы, лужи, лужищи, в которых, не то, что краник — трактор пропадёт, и не заметишь. Между тем, слухи о том, что уже стали появляться пункты приёма вторсырья, докатились и до этих мест, но чужих проходимцев замечено не было. И только после того, как из механизаторского двора исчезла огромная медная чушка, было принято решение о ночном патрулировании колхозных объектов. Ночные бдения, так же не дали никаких результатов, а цветной металл таял везде, где оставался без присмотра, даже будучи прикрученным. Вот тут то и поползли слухи об инопланетянах, входивших, вместе с новым государственным строем, в повседневную жизнь обывателей, за годы советской власти, соскучившихся по чертовщине. Но председатель на корню пресёк досужие вымыслы, ясно понимая, что тут дело рук человеческих, и при том — своих. Он устраивал ночные засады на дорогах, но всё было тщетно и на удивление тихо. Ценность пропавшей рухляди, которую представляли допотопные изделия, была невелика — не золото, но характер воровства начинал принимать форму эпидемии. И вдруг, всё прекратилось так же внезапно, как и началось. Больше ничего не беспокоило село, кроме Степаныча, насмотревшегося буржуйских новостей в городе, куда он ездил в гости. Томившаяся душа художника искала выход из тесной телесной оболочки, скованная правилами и условностями. Творческая мысль требовала полёта и, расправив крылья от предстоящего успеха, он расписал забор у сельсовета, движимый, исключительно благими намерениями. Стиль «граффити», выбранный Степанычем, как нельзя лучше подходил для нового веяния времён, но беда в том, что видел он его мельком, по телевизору, и додумывать всё, пришлось на ходу. Не мудрствуя лукаво, из англо-русского словаря были выписаны слова покрасивее, не вдаваясь в суть содержания, что уж тут говорить о связи между ними. Черепа, кресты и кости, довершали композиционный ряд, и Марью Борисовну хватил удар, когда она утром пришла на своё бухгалтерское место. Листовка со словами «Ахтунг», прикреплённая к двери, наверняка бы вызвала у неё меньше негативных эмоций, чем символ вольных морских разбойников. Председатель зло выругался и приказал перекрасить забор, за счёт художника. Для выросшего в российской глубинке руководителя колхоза, что иностранные, что матерные слова — имели принципиально одинаковое значение. Степанычу выписали «люлей», не выписали премию и вычли из зарплаты, стоимость краски и малярных услуг. Забор перекрасили на три слоя — халява! Морально подавленный, но не сдавшийся, он приберёг козырь, на потом. Шестым чувством понимая, что развернуться, на полную катушку,
ему не дадут, и талант пропадёт, будучи безвозвратно загублен,
Степаныч, для его оценки, решил дать колхозникам последний шанс.
Теперь наступило полное спокойствие в размеренной жизни односельчан. Трудовые будни ничего не нарушало, и на коллектив опустилась атмосфера радужной беззаботности, в монотонном течении времени. Лишь подозрительный дымок над баней Степаныча, заставлял оглядываться и принюхиваться — что-то не вениками попахивает. Но к его чудачествам, односельчане уже давно привыкли, и не особо обращали внимание, пока не наступило одно, очень туманное утро, сняв покрывало таинственности с предстоящих, этому, событий.
На площади, перед сельсоветом, собралась огромная толпа зевак. Степаныч, с гордым видом прохаживался взад-вперёд перед непонятной конструкцией, скрытой накидкой из сшитых, между собой, простыней. Люди стояли молча, а организатор и спонсор одновременно, держал речь об увековечивании в металле собственного образа, прямо заявляя, что это подарок родному селу, и скоро он войдёт в каталог Юнеско — как минимум. С этими словами, он дёрнул за верёвку. Простыни соскользнули вниз, обнажив корявую отливку, из дикой смеси цветных металлов, залитых в форму порционно. Народ не проронил ни слова, про себя гадая, в какое место этого «Покемона», пошёл его кран. Кроме корявости, скульптура имела дефект отливки, прямо в паху. Вытесненный металл проломил формовочный материал, и смешался с землёй и глиной, теперь напоминая ёжика, грыжу и ископаемого трилобита — одновременно, навсегда вцепившегося мёртвой хваткой в самое дорогое. Подошедший председатель быстро оценил заслуги выдающегося земляка, только и сумев выдавить:
— Эпическая сила былинных богатырей!
— Ну, как?! — с воодушевлением воскликнул скульптор, довольный произведённым впечатлением. — Круто?
Начальник исподлобья взирал на шедевр:
— Это кто?
— Кто или кому?
— И то, и другое — и кто, и кому?
— Это я, сам себе! — Степаныча распирало от гордости за себя, за произведённый фурор и за искусство в целом.
Толпа наперебой сыпала советами:
— Да сдать её в металлолом!
— Теперь уже не поймёшь, из какого она металла!
— В музей современного искусства продать!
— Проще собственный выставочный зал построить, чем в Нью-Йорк её переть.
— Почему именно туда?
— Да, хрен его знает, слышал только, что он там есть.
— Точно! Своих музеёв всё равно нема!
— Там собственных дураков хватает!
— Был бы живой, можно было б, обогатить кунсткамеру, — промямлил председатель, и уже более решительней добавил. — А вот его, надо в командировку отправить. Куда-нибудь подальше, типа Зимбабве — такое мастерство нуждается в продвижении. Вне конкурса!
— Почему в Африку?
— Да без разницы! Но чем дальше отсюда, тем лучше. В такую поездку, чтобы он оттуда не выбрался, так сказать, без вариантов! — командир колхоза устало вздохнул и начал обдумывать план дальнейших действий, по ликвидации последствий несанкционированного митинга.