— А как они анатомические сидушки делают? — спросил Пифагор. — Полагаю, что космические технологии им недоступны.
— Ошибаешься! — нравоучительно заметил Сутулый. — Делают они их, как раз с помощью материалов, разработанных специально для космической программы: эпоксидная смола и стеклоткань. Байдарочника устанавливают в характерную позу, красочно разрекламированную в «Камасутре», и наносят на зад смолу, перекладывая её той самой тканью — в несколько слоёв. Так и стоит, бедолага, пока всё не высохнет. Это сейчас, возможно, полно других материалов, а тогда был дефицит, кроме вышеперечисленных ингредиентов. Да и в секрете, друг от друга, все технологии держались — нельзя давать сопернику равные шансы. А вообще, страсти в спорте, особенно большом, кипели Шекспировские, да и сейчас булькают. Ну, так вот, стоит один такой — сохнет. Под чьим надзором кресло делал, история умалчивает, да только, смола наносилась на голое тело, которое забыли побрить. А может и специально — типа шутки такие. Когда могучий клей встал, то стало ясно, что при съёме сиденья, на нём останутся, не только волосы.
Собравшийся консилиум иезуитов, давал советы, один кровожаднее другого:
— Да накормить его горохом или клевером — оторвёт, только так!
— Я клевер жрать не буду! Что я, корова?!
— Точно, мне рассказали, что когда коровы переедят на поле этой травки, то у них животы раздувает. И ещё: чтобы выпустить газы, приходится прокалывать у скотины пузо.
— Враньё это или нет, но клевера нам не достать зимой.
Подопытный схватился одной рукой за живот, другой за сидушку, которая обещала быть утеплённой, с неровным шерстяным покровом и, с приобретённым человеческим фактором. Долго ли, коротко ли, ползала эта черепаха, с панцирем и поясом верности, одновременно — неизвестно. Последнее предложение, поступившее из партера, было связано с привязыванием кресла к батарее, и с ногами в тазу с цементом, чтобы не трепыхался, когда его реактивная струя понесёт в
неведомые дали. Унесло его или нет, на этом повествование из гуманных соображений прекратили, дабы не травмировать психику подрастающего поколения, которому, кажется, что оно знает куда больше старой гвардии, так что и мне больше ничего неизвестно.
— У пловцов, тоже есть свои технологии, по усложнению учебного процесса, — со знанием дела, заявил Пифагор.
— Это, какие же? — с сомнением и недоверием, спросил Бульдозер.
— Фуфайка, к примеру.
— Тьфу ты! Фуфло это!
История третьяДемонстрация
Огонь костра высушил одежду Бульдозера, избавив последнего от необходимости, без конца отбиваться от назойливых комаров, ринувшихся в атаку на незащищённое тело. Дров подкинули и неспешный разговор продолжился с новой силой, подогреваемый
теплом костра снаружи, и жаром эликсира изнутри. Пифагор продолжил разговор про пловцов, перебитый дурацким вопросом Бульдозера и его переодеванием:
— Сидят мужики в заводской раздевалке. Как всегда — утренний перекур, с которого начинается любая работа. Тут вбегает их коллега, только в несколько странном виде и заявляет:
— Вы чего тут расселись?!
Одет он был просто: чёрные семейные трусы, фуфайка и кирзовые сапоги. Вся эта амуниция промокла до нитки, а вода струйками стекала на пол, образовывая небольшие лужи. Безумные глаза, не оставляли сомнения в том, что происходят неординарные события. Мужики не подали виду, а один, так осторожненько, спросил:
— А что?
— Как что?! Война!!!
— Ясненько.
Приехавшая бригада скорой помощи констатировала белую горячку, и спасителя человечества увезли на лечение, оставив бригадира готовиться к войне, без одной человеческой единицы. По возвращении из стационара, он рассказал, как для того, чтобы сообщить важную весть, всю ночь форсировал малую речку, три метра шириной, мужественно борясь с течением.
— Да, в такой экипировке — это сурово, — задумчиво произнёс Сутулый. — Ермака тяжёлая кольчуга утопила.
— У него не было такой благородной цели: разбой, да грабёж, замаскированные под великую идею. Не ново. Во времена крестовых походов, эта практика числилась сложившейся, — Бульдозер подкинул в костёр пару толстых веток. — Демонстрация силы и её применение, инструмент расширяющегося государства, облечённого в благую форму — «за императрицу». Возможны, так же другие лозунги и штампы.
— О, демонстрации, — Пифагор вздохнул, с ностальгией вспоминая ушедшие времена. — День солидарности трудящихся под конвоем. Из колонны фиг выйдешь — милиция назад загоняла. Трудящиеся и без приказов объединялись по двое, по трое, по пять человек и более. Картины открывались блистательные, достойные кисти любого художника и фотографа, хоть из «Плейбоя». Идут люди вниз по съезду, и так они воодушевились объединением пролетариев всей земли, что больше не могут держать в себе, нахлынувшее на них чувство полного удовлетворенья, переполнившее сердца и мочевые пузыри. Поворот к школе и не заморачиваясь игрой в прятки, не сторонясь посторонних взглядов, справляют малую нужду. Зачем за угол? Девочки налево, мальчики направо — без разделительных перегородок, но чисто по половому признаку. Мужики, созерцая облегчающуюся половину противоположного пола, вносящую мочевину в фундамент импровизированного туалета, и сами осознавали свою причастность к научному вкладу в методический процесс обучения, обгаживая стены учебного заведения. Мутные потоки, похожие на пиво, заворачивали, ведомые ливневым стоком и стекали вниз по съезду, вливаясь полноводной струёй в могучую реку, которая и без этой подмоги, уже сливалась с другой рекой.
Зайдя к другу домой, прошёл мимо коммунальной кухни, площадью, примерно, пять на пятнадцать метров и сильно-сильно удивился. Всё помещение, до последнего сантиметра, было заставлено пустыми бутылками. Всё!
Бульдозер отсмеялся, покачал согласно головой и произнёс:
— Как же, как же — помню! Раньше праздники отмечались на полную катушку, с полной обоймой спиртного, а теперь они приобрели, какое то эфемерное понятие. Сейчас идут демонстрации наличности, мнимой и явной. Демонстрации протеста по поводу запрета демонстраций и так далее. А вот, чтобы для души… Как сейчас помню корпоративный отдых с парилкой и бассейном. Почти все, кто женат, приехали со своими супругами. В парилку заходили в купальниках и плавках. Всё чин чином. Естественно, подогрев изнутри присутствует — халявный. Сотрудникам нужно отдохнуть и сплотиться. Разговоры у бассейна соответственные обстановке: про нигилизм, стеснение и свободный стиль современного человека. Вася, в семейных трусах классического окраса, разделял прогрессивные взгляды на поведение самца в обществе, отвергнувшего и сбросившего путы моральных условностей. Со словами:
— Правильно! Чего мы все стесняемся?! — он скинул подштанники на пол, обнажив достоинство, чуть-чуть недостающее до колена. Ну, или середины бедра: во всяком случае, разомлевшее в парилке наследие, жутко напоминало атавизм, или рудиментарный отросток, гипертрофированного размера.
Мужья опешили, от такой наглой, в своей назойливости, рекламы. Монополия была налицо: никто из присутствующих не мог создать достойную конкуренцию данному товару. Только словесный спам, что это всё ерунда. Какая у кого вы думаете, была реакция? Правильно! Бабы ржали, как лошади, а мужикам было не до смеха: они бросились натягивать трусы, на сопротивляющегося Васю. Вот только, фатальный показ состоялся, и этот факт, до сих пор, наверное, не даёт мужьям спокойно спать по ночам. Как говорится: «заходи — болтушка».
Пифагор задумчиво осмысливал рассказанное, видимо оценивая собственные возможности, и не находя им оценки, морщил лоб и закатывал глаза — ну, погрустнел человек.
— Что, Пиф, пригорюнился? — Сутулый взирал на товарища в недоумении. — Там, где надо смеяться, почему-то, чуть не плачут. В семье не лады?
— Понимаешь, ссоры каждодневные задолбали. Чуть, что не так -
сразу в крик. Снял позавчера с окна марлю, мешающую дышать — ор!
— Эх ты, дилетант! Даром, что женат. Она и повешена там была заранее, для того, чтобы зарезервировать повод, для будущего скандала: рано или поздно — это должно произойти.
— Да уж, — вмешался в разговор Бульдозер. — Быть рядом, не значит — быть вместе. Ищи причину, о которой я даже намекать не хочу.
Пифагор покачал головой, в знак согласия:
— Это правда. Они и нижней частью пытаются манипулировать ситуацией. Только из области ментального влияния, этот инструмент, запросто может перейти в разряд шанцевого, бросаемого на самые тяжёлые участки. Болтаясь на пожарном щите, потребляться по мере возникновения необходимости любого индивида, нуждающегося в тушении огня. Гнать надо из нашей жизни…
— Правильно — самогон! — перебил его Бульдозер, обречённо махнув рукой. — У меня сосед, так и хотел сделать, но его планы сорвала жена, выгнав, вместе с аппаратом на улицу. Подвергшийся всему сразу: обструкции и остракизму, заодно, он стоял у сарая, не зная, что делать — и обстрактанный и обструктанный. Разбитый, как глиняный черепок. Изгнанный из домашнего рая, так на костре и приспособился эликсир варить, как в стародавние, антиалкогольные времена.
— Ну что, перекусим? — предложил Пифагор, потирая руки. — А то, действительно, грустью, какой-то, повеяло.
— Да, жрать надо по отдельности, — сделал вывод Сутулый. — Сидя за круглым столом, все вместе, мысленные позывы входят в резонанс с коллективным разумом, и обретают единодушные формы желания. И вот уже достаётся заначка из закромов…
— И песня запевается: лежу на пляжу я, и млею, — пропел Пифагор.
— Вас определённо, сегодня на шансон тянет, — хмыкнул Бульдозер.
— А ты предлагаешь, ночью картины на пляже писать? — Пифагор, с иронией в движениях, помахал в воздухе рукой, на манер действий художника на пленере. — Один знакомый рассказывал: жил-был один живописец, который работал, пил, и всё это, не вылезая на свет Божий. В процессе работы, предпочитал находиться в трусах — ну, жарко ему было, а кисточки вытирал об них же. Не тянуться ленивому, в самом деле, за тряпкой. Что случилось в их кругу, какие извилины сдвинулись с места — остаётся загадкой, но потянуло бедолаг на пляж. Всю пьяную компанию. И вот выходит наш герой на песок: рожа небрито-синяя, трусы в горошек, расписанные маслом