— Почему в «походном» гальюне, не только сталагмиты, в дыре и возле неё, но и сталактиты с потолка свешиваются?
— А мы его, по пьяни, сначала вверх ногами поставили, — простодушно ответил присутствующий, при обходе, старшина. — Зимой замёрзло — летом засохло. Затем перевернули и поставили правильно — засохло и это.
Проверяющий, от такого прямолинейного заявления, даже слегка опешил, и при попытке ткнуть пальцем в биоотложение, получил весомое предупреждение:
— Не нарушай хрупкое равновесие в природе!
Фраза прозвучала из недр деревянной пещеры, откуда на него смотрела пара страдальческих глаз.
— Карпухин, а ты не боишься что, забравшись туда, можешь на опарыши пойти? — в голосе старшины чувствовалась забота, о молодом пополнении. — Здесь мухи, как яблоки.
— Ты что там делаешь? — задал генерал идиотский вопрос. Видимо, в голову больше ничего не приходило, или не могло прийти.
— Ну, ты — чёсанок! Не видишь — ем! — проорал обладатель синих честных глаз.
— Что такое — чёсанок? — спросил инспектор окружающих.
Из глубины катакомб долетел вполне доходчивый ответ, сдобренный матом:
— Это валенок, с начёсом!
За что и уехал, далеко и надолго — хорошо, хоть под трибунал не попал. Когда замполит выяснял причину аномального поведения, столь юного создания, то выяснилось: какой-то шутник ему сказал, что за провинность посылают изучать быт свиней, в подсобном хозяйстве и кормят — от пуза. Да ещё, неучтённой свинкой разжиться можно, когда свиноматка опоросится. Шутник тогда остался мистером «Х», а новобранец начал службу, с изучения, совсем другого жития.
— Да, обновление необходимо, но тут какая-то неувязочка получается! — решительно заявил Головин. — Статика претит развитию, неизменен, только Бог, а всё остальное подвержено изменчивому движению, тлению, разрушению — почему этот сортир не рассыпался? Он же еле стоит!
— Ну, тут поспорить можно, — ответил заместитель, — как известно: нет ничего более постоянного, чем что-то временное. А что это за статическая теория?
— Нас это не касается — мы военные. У нас постоянные перемены. Это больше к бизнесу относится. Если чем-то занимаешься — будь готов к изменениям, порой радикальным. И чем дольше они не происходят, тем глобальнее будет катаклизм. Движение — это неизбежно. Перемены — обязательны. Если хочешь стабильности, то сам устраивай небольшие изменения, не касающиеся коренных перемен. Но таких способных мало, тем более что русский человек сам, на подсознательном уровне, стремится к разрушению. Порой к тяжёлым формам — … всё провались! Однообразие угнетает.
История десятаяСмертельный трек
Мимо, на велосипеде, промчался финансист, явно направляясь в ближайшее сельпо, и так же ясно — зачем. Чтобы туда попасть, ему пришлось бы съехать, с довольно крутой горы, по тропе, и внизу, увернуться от большой канавы с водой.
— Стой — куда?! — прокричал Горовенко, пытаясь остановить Шныгу, но тот понимал, чем это пахнет, и сделал вид, что не слышал. — На велосипеде тормозов нет! Вчера сломались!
Но прапорщик уже выехал на тропу войны. Когда начальники подбежали к вершине откоса, Григорий Алексеевич давно скрылся в канаве, сделав большой бульк, и только пыльный шлейф, ещё долго клубился над велотреком, оседая на придорожной растительности, сделав окрестности неприглядно-унылыми. Несомая вольным ветром, мелкая фракция горной породы, истолчённая четырьмя стихиями — забивала рты, носы и глаза, случайным зевакам, оказавшимся поблизости. Охающего гонщика — экстремала, принесли в санчасть и, к облегчению начальства, медик констатировал, только множественные ушибы и ссадины. Протухшая вода канавы смягчила удар, послужив природным амортизатором. Спирт перенесли в более надёжное хранилище, ограничив пострадавшего сотней грамм, для снятия стресса.
— Что у нас за часть? — озвучил мысль Головин. — Сплошные приключения!
Прапорщик Петренко прикорнул, облокотившись на стол. Ему снился, не совсем здоровый, сон. Промелькнуло детство, оставив позади материнскую юбку. Прошла юность, взросление, срочная служба. Перед глазами встало, засеянное пшеницей поле. На обочине стояла любопытная табличка: на одной стороне написано «Заминировано», а на другой «Проверено — мин нет»! Жестянку, прикреплённую к металлическому шесту и вставленного в трубу, вращало, как флюгер, под порывами ветра: то, обнадёживая, то настораживая. Голос из ниоткуда:
— А миноискатель, мы ещё в прошлом году пропили.
Дальше сон принимал расплывчатые контуры, пока не
сформировался в дальний блокпост, пулемётную точку и двоих сталкеров, пробирающихся через колючку.
— А ты уверен, что нас не заметят?
— Да кто ночью будет суетиться? Тут уже давно табунами ходят все, кому не лень.
— А ты чего сюда пошёл?
— Подзаработать надо. Жениться решил.
— Фотография есть?
— Вот.
Он достал портмоне, где на развороте, под плёнкой, было вставлено фото невесты. Мёртвую тишину ночи, разорвала пулемётная очередь, отозвавшаяся в ушах, пронзительным рёвом пороховых газов и свистом, пролетающих пуль. Чистый снег вздыбился щетиной, поднимающихся ввысь, метровых фонтанов. От вгрызающегося в него свинца, белый покров перемешивался с мёрзлой землёй и оседал тяжёлыми, грязными хлопьями. Звон тишины навалился внезапно, как удар обухом по голове. Из темноты, больше не доносился хруст снега, издаваемого осторожными шагами и уже ничто, не нарушало ночной покой. На утоптанную тропу, с глухим стуком, упало развёрнутое портмоне, со страницы которого, смотрела девушка со счастливым лицом и сияющими глазами.
В холодном поту, прапорщик очнулся от тяжёлого кошмара, отогнал наваждение и вышел на улицу. По плацу, как раз проносили побитого финансиста, которого, после таких гонок, уже пронесло. Замполит грустно разглядывал остатки своего велосипеда, от которого осталась груда мятого железа, восстановлению не подлежащая. Вдалеке, четверо военнослужащих уносили прочь деревянную колыбель, вместе со сталактитами и сталагмитами, противным запахом и неустроенностью военного быта. Уносимая канализационная будка, даже на дрова не годилась… Разорванный бронежилет, не желающий подчиняться законам конструирования, висел на металлическом шесте, разгоняя ворон, не хуже пугала. Блокпост таял в тумане сновидений, навеваемых наступившей ночью и совсем исчез, растворившись во мраке подсознания.
Эпилог
Рассказ Комбата остался без комментариев. Костёр потрескивал сухими дровами и успокаивал нервы, обдавая жаром. Ветер гнал прочь осенние листья: жёлтые, красные, оранжевые — устилая лесную подстилку цветным ковром. Ночное небо сменило созвездия с летних на осенние, провернув карусель звёздного калейдоскопа. Рукав млечного пути, тускло мерцал бледной дымкой и уходил за горизонт, оставляя свою живописную часть южному полушарию.
Каждый думал о своём, вспоминая личные эпизоды собственной жизни, и история, отдельно взятого гарнизона, не вызывала чувств, отторгающих её от реальности. Границы сознания стирались, закручивались в спирали, распрямлялись и запутывались окончательно, принимая формы фракталов, внедряющихся во временной континуум. Есть ли жизнь на Марсе, интересует только безнадёжных романтиков и циничных прагматиков, а вот, есть ли у человека совесть, с каждым годом, волнует всё меньшее количество населения. А что делать? Кто-то же сделал вывод, возведя его в степень девиза — «Своя рубашка ближе к телу»! Всё это, наводило, сидящих у костра, на философские размышления, но делиться, между собой, уже не хотелось. Пора было собираться в путь, до следующих встреч, которых, может и не быть. Закопчённый котелок, как каску, повесили на шест с перекладиной — получилось символично. Осеннее солнце встало над опустевшей поляной и потушенным костром
Нуивот и всо….
(Строки из письма неизвестного солдата).
Конец.