— Это крайние дома, — объяснил Ворожцов. — Вот в этом мы ночевали.
— Ага, понял. — Тимур повертел головой, соотнеся изображение с окружающей местностью. Вновь уткнулся в экран. — Погоди-ка, а это?
— Где? — нагнулся Ворожцов.
— Да вот же, пёс слепой… — Тимур осёкся и шмыгнул носом. — Извини. Вот, на отшибе совсем.
Оба подняли головы и синхронно обернулись. За трухлявой крышей просевшей хибары виднелся цилиндр водонапорной башни. А ведь Тимур приметил её ещё вчера вечером, с пригорка…
— Водонапорка! — воскликнул Ворожцов. — Её не проверяли!
— Не спеши радоваться, — осадил его Тимур. — На карту глянь, там нет аномалии.
— Башня слишком далеко отсюда, детектор не добивает. — Ворожцов забрал ПДА из руки Тимура. — Пошли.
Как только башня появилась на детекторе, стало ясно: аномалия возле неё есть. Одна, мощная, ярким пятном горящая на фоне остальной тусклой россыпи.
А ещё там была радиация.
Водонапорка излучала, и излучала нехило. Странно, что на карте это место отмечено не было — ни как опасное, ни вообще как объект, достойный внимания. Никак. И Ворожцов-старший ни разу не упоминал в своих пьяных россказнях, что на месте эксперимента такая суровая радиация.
Счётчик затрещал ещё на подходе, метров за тридцать.
— Стой, — предупредил Ворожцов, придерживая Тимура. — Башня фонит.
— И что? — нахмурился Тимур. — Здесь много чего фонит. Рентгеном больше, рентгеном меньше… И так уж нахватались на год вперёд.
— Вот именно, — кивнул Ворожцов.
Тимур повернулся к нему. Внимательно посмотрел исподлобья. Тихо спросил:
— Я что-то не пойму, ты расхотел туда идти?
— Нет. — Ворожцов ответил на взгляд, хотя уверенности в голосе не было. — Но придётся делать всё очень быстро.
— Сколько у нас времени?
— Точно не знаю. Минуты три. Может, пять. Потом… если не успеем или не получится… Нужно будет быстро уйти.
— Значит, у нас есть одна попытка.
— Значит.
Тимур ещё некоторое время держал взгляд Ворожцова, потом моргнул. Не потому, что тот его переглядел. Вовсе нет…
— Готов? — привычно спросил он и скинул рюкзак на траву.
— Кажется, — кивнул Ворожцов. Тоже снял рюкзак, поморщившись от боли в руке. — Да, готов.
— Тогда заводи чёртову шарманку… И бегом!
Тимур рванул через бурьян. Он старался смотреть под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть. Среди кустиков мелькали валуны, под подошвами хрустели прошлогодние стебли. Но скоро трава стала редеть, и Тимур выбежал на песчаную площадку.
Башня была крупнее, чем казалась издалека: метров десять в высоту, а то и больше. Из нижней её части торчал огузок толстой трубы с намертво прикипевшим вентилем, вдоль железного бока поднималась вторая труба — совсем тонкая, проржавевшая насквозь.
А рядом, за прутьями ограды, белела кирпичная пристройка.
Возле забора, с внешней стороны, лежал разложившийся труп с клочьями седых волос на черепе. Второе тело валялось на пороге мастерской.
— Умники-ботаники? — не разобравшись, спросил Тимур.
— Нет, — отозвался Ворожцов, притормаживая. — Один прямо рядом с прибором умер, второго брат уволок.
— О как! — удивился Тимур. — Значит, кто-то ещё приборчик врубал?
— Наверно. — Ворожцов восстановил дыхание и покосился на седовласого. — Откуда им было знать, что это за штуковина и как она настроена…
— То-то я гляжу, как их в глубокий пенсионный возраст вогнало, — кивнул Тимур и сплюнул, чувствуя, как его начинает подташнивать. — Сколько времени прошло? Ты не засёк?
— Не засёк. Минута или больше уже…
— А где аномалия? — спросил Тимур, со скрежетом отворяя решётчатую калитку.
— Там же, где прибор, — мотнул головой Ворожцов. — Внутри.
Тимур хотел включить налобник, но увидел, что внутри горит свет. Замедлил шаг.
— Что за хрень?
— Аномалия, — сказал Ворожцов. — Заходи уже.
Тимур переступил высохший труп, распластанный на пороге, и вошёл внутрь. Здесь действительно когда-то была мастерская местного плотника или слесаря. А может, и того, и другого в одном лице. По левую руку стоял искромсанный стамесками и временем верстак. Вдоль стен темнели круги для циркулярок.
Посреди мастерской возвышался трёхногий штатив с причудливым прибором, напоминающим телекамеру. А за ним переливалась радужным сиянием аномалия. Завораживающая. Будто живая. Таких Тимур ещё не видел.
Рядом со штативом белели кости. По всей видимости, это были останки учёного.
Ворожцов встал рядом.
Дошли.
Продрались, чтобы воплотить в жизнь сумасшедшую идею, возникшую на перемене в школьном туалете.
Они хотели всего лишь немного повзрослеть, чтобы предки не шпыняли, как маленьких, чтобы девчонки воспринимали всерьёз, чтобы…
Тимур засомневался.
Перевёл взгляд на чернеющий на фоне перламутрового марева прибор.
Одно движение.
Хлоп, и Тимур станет на пару лет взрослее.
И отец больше не будет тюкать его всякими боксами и армейскими приколами, а мать перестанет наконец воспринимать как несмышлёного сыночка, которого надо пристроить в хороший вуз.
Хлоп…
Тимур вздрогнул. Перед глазами возник образ Леси. Яркий, пугающе знакомый, он проступил сквозь сияние аномалии, вырвался из памяти и вломился в сознание, разрушая все преграды и снося к чёртовой матери все блоки. Образ вихрем влетел в сердце. Заполнил собой всё вокруг.
Тимур почувствовал, как дрогнули веки, роняя на щёки обжигающие слёзы.
— Минута, — громыхнул в ушах голос Ворожцова. — Пора.
— Да, — неслышно сорвалось с губ Тимура. — Успею.
Он поднял дробовик, ставший вдруг лёгким, как игрушечный, и выстрелил. Оглушительно громыхнуло. Дробь снесла ножку штатива и ушла в угол. Прибор крутанулся, рухнул на пол.
Тимур переломил обрез. Подцепил тёплую гильзу, чувствуя как полоски застрявшей под ногтями земли наконец крошатся. Вставил новый патрон. Защёлкнул. Взвёл курок.
Грянул второй выстрел. Дробь отщипнула от пластикового корпуса краешек и заставила прибор бешено завертеться на месте.
Тимур снова переломил обрез. Вынул гильзу, вогнал патрон.
Хрясть.
Щёлк.
Ворожцов не мешал ему. Просто стоял рядом и тоже смотрел в радужную пелену, видя в её завораживающей глубине что-то своё.
Вот и круто.
Пусть видит.
Тимур в третий раз поднял ствол и нажал на спусковой крючок. Громыхнуло. Свинцовым шквалом прибор разнесло на куски и швырнуло в центр аномалии.
На миг Тимуру показалось, что сквозь звон в ушах он услышал чей-то разочарованный вздох…
А потом радужная бездна взорвалась призрачно-белым сиянием. И даже через закрытые веки Тимур увидел, как из этой ослепительной бесконечности на него с улыбкой смотрит она.
Добрая, умная, чуть застенчивая.
Самая красивая в классе.
Эпилог
Шаг. Шаг. Ещё шаг.
Они выходили одинаковыми, как удары метронома. Гулко отдавались в пустоте. Нет, не в той пустоте, что снаружи: вокруг мелькал ставший уже привычным странноватый пейзаж. Эхо шагов громыхало в той пустоте, что заполнила всё нутро Ворожцова и не желала уходить. Словно прописалась.
«Прописалась», — зацепилась на мгновение мысль.
Значит, это навсегда.
Неужели это навсегда?
Ворожцов украдкой посмотрел на Тимура. Тот шёл в двух шагах от него. Подавленный. Необычайно задумчивый. Такого Тимура Ворожцов прежде не видел. Он как будто понял что-то или был на пороге понимания.
Как будто.
Ворожцов и сам как будто что-то осознал. Какое-то время он даже был уверен в своём знании. Оно казалось нехитрой истиной, до которой так просто и так сложно дойти. Ведь живут же люди всю жизнь и не доходят, а он дошёл.
Но всё вокруг зыбко, даже истина. То, что ещё вчера было выстрадано и казалось непогрешимым догматом, сегодня расшибалось в прах. Может быть, это самый главный догмат — нет никаких догматов?
Только что тогда дальше? Как дальше? Куда?
Он прожил чуть больше пятнадцати лет. И ещё три дня.
Эти три дня перекорёжили всё, с чем он существовал предыдущие пять с половиной тысяч дней своей жизни. Три дня назад были цели, желания, чувства. Сейчас не было ничего. Только пустота внутри и зыбь под ногами.
Три дня назад были друзья…
…Ворожцов выскакивает на перрон, оглядывается. Номер вагона он знает, но теперь надо понять, откуда эти вагоны считают: от головы поезда или от хвоста. Сосчитать он не успевает. Слева над толпой взлетает к небу рука, машет приветственно. В этом взмахе есть что-то особенное. Нарочито взрослое и оттого совсем несерьёзное. Наивное.
Подтянув сползающую лямку рюкзака, Ворожцов поворачивает налево.
Встречающие, провожающие, уезжающие, приезжающие, торгующие, попрошайничающие — вокзал живёт обычной жизнью. Он идёт сквозь эту жизнь, потому что видит цель. Впрочем, об этом он даже не задумывается.
Подходит к стоящей возле вагона троице. Мазила опускает наконец длинную руку с широкой ладонью и радостно улыбается:
— Привет.
Ворожцов пожимает ему руку. Затем Тимуру. Сергуне. Блондинчик ухмыляется, но молчит. Видно, не придумал ещё, как поддеть. Или не в том настроении.
Тимур смотрит по сторонам, водит по непрестанно движущейся толпе взглядом. Ищет. Ждёт. Сергуня делает глоток пива из бутылки, кивает:
— Ворожайкин, пива хочешь?
Пить хочется. Пива — нет. Ворожцов неопределённо поводит плечами.
Сергуня со смаком прикладывается к бутылке.
— Хочешь? Вон палатка, — указывает он в сторону и ржёт.
Ну да, когда это Сергуня был не в том настроении, чтобы обойтись без издёвок…
Ворожцов отворачивается. Тимур цепляется за что-то взглядом, машет. Коротко, не так, как Мазила, до последнего изображавший ветряную мельницу. Поняв, что его увидели, Тимур опускает руку.
Вдоль синего бока вагона к ним идут Леся и Наташка Казарезова. Девчонки красивые, но по-разному. У Наташки красота глянцевая, подиумная. Такие нравятся всем. Леся другая. Её красота спокойнее.