Сегодняшняя прокуратура, таможня, налоговая инспекция, все ведомства, призванные обеспечивать государственную власть. Все — в тех же «ракурсах». Так вот, пока реформы, которые проводились, либо «полупроводились», в этих системах так и не исключили ни одного из пороков. А я очень хочу, чтобы у нас в России милиция пользовалась таким же авторитетом, как полиция в Англии, США, Франции, Германии.
Я часто задаю себе вопрос: что докладывают президенту по поводу реформ в той или иной сфере? Как аттестуют результат? Как, например, должен выглядеть результат административной реформы, либо реформы правоохранительных органов? Общество должно знать систему отсчета: стало лучше или хуже? Вот почему общество не покидает ощущение, что президент и его исполнительная власть читают одну и ту же книгу по-разному: президент слева направо, а правительство, губернаторы и «Единая Россия» — справа налево.
Кто и когда скажет стране, что было задумано, и что получилось?
В свое время меня потрясла сдержанность запроса к жизни людей, переживших Великую Отечественную войну. На вопрос: «Ну, как вы живете?» — я получал очень похожие ответы.
— Как живем? Нормально живем.
— Чего бы хотелось в будущем?
— Эх, милый человек — будущее оно далеко. До него еще дожить надо. Я тебе скажу так: умей радоваться тому, что имеешь. А главное, чтоб войны не было. А в остальном — все нормально. Живем, не голодаем.
Главное, чтоб войны не было. По сравнению с ней даже несытая жизнь — счастье!
Мы изменились. Мы очень изменились. Хорошо это или плохо — наша сверхтерпимость? Главное, чтоб войны не было!!!
А нетерпимость — она есть благо или порок? Неудовлетворенность достигнутыми результатами, конечно же, благо. Почему? Потому что неудовлетворенность достигнутым прямо пропорциональна вашему движению вперед. И реформы своими максимальными амбициями и претензиями, которые, в конечном счете, обернулись провалом, сделали нас нетерпимыми. И это состояние неудовлетворенности есть, как ни покажется странным, главное обретение времени и реформаторов: мы начали понимать цену ошибок. Именно в этом месте подстерегала ловушка. Мы не заметили этого стыка: сверхтерпения народа и его неудовлетворенности. Это первым почувствовал Михаил Горбачев. Сначала он «разговорил» страну. Он дал ей перестройку — свободу, переориентацию сознания. А затем пал жертвой этого права: говорить. Только ленивый не ругал Горбачева. И, разумеется, было за что. И никто в этот момент не остерег себя, не вспомнил, что он, поруганный Горбачев, дал им это право говорить свободно.
Так в чем же была ловушка? Страна стерпела шоковую терапию, обесцененные вклады, страна стерпела остановившиеся предприятия, страна ждала обещанных результатов реформ. И вот когда этого не случилось, сверхтерпимость превратилась в нетерпимость, и, как посчитали реформаторы, в неблагодарность.
— Мы пришли — были пустые полки магазинов, — говорили младореформаторы с терпкой обидой в голосе. — Вы забыли продуктовые заказы, очереди, талоны на ширпотреб? Мы завалили полки магазинов товарами. Покупайте все, что хотите, и сколько хотите. Обилие товаров, которое появилось, было неопровержимым доводом демократов. Мы дали вам свободу передвижения, поезжайте куда хотите и когда хотите. Мы дали вам свободу слова: пишите что хотите и о ком хотите, никакой цензуры. Мы дали вам свободные выборы и многопартийность. Мы узаконили частную собственность. Вместо разговоров о величии, «державности», этих совковых пережитков, мы дали вам свободу во всем: в экономике, культуре, в быту, образовании. Мы сделали жизнь другой. Кто это будет отрицать?
И ведь сказанное — не вымысел. Все вышеперечисленное — завоевание последних пятнадцати лет. Они есть. Так в чем же дело? Почему слово «демократия», следуя народной терминологии, превратили в ругательство? Почему страна, получившая все это, отказала в доверии тем, кто выстраивал реформы по Гайдару и Чубайсу? Почему они не пропустили их в парламент? Почему на исходе своего президентства первый президент-демократ имел ничтожный рейтинг, и страна ждала его ухода? Надоел?! Возможно и так. Но главная причина: реформаторы не хотели говорить о потерях и совершенных ошибках. А в зоне потерь оказалось подавляющее большинство народа.
Сложилась ситуация, когда благополучие и возможность им воспользоваться стали прерогативой сверхменьшинства. Реформаторы строили жизнь не для всех. Они строили для людей, познавших вкус богатства. Они были заражены идеалами Запада, идеями капитализма. И постоянно спрашивали себя: «Поче-му, если там «все такое» возможно, и «успешных» людей бесспорное множество, то же самое не может случиться в России?». «Демократической России», — уточняли реформаторы.
Разве в этом вопросе есть какая-то несуразность? Конечно же, нет. Когда все это затевалось, все мы, участник процесса реформ, были преисполнены желания изжить якобы иждивенчество, которое в обществе породил социализм. Государство должно обеспечить меня работой, пенсией, жильем, образованием, обеспечить мой отдых и позаботиться о моем здоровье, а значит, обеспечить меня бесплатной врачебной помощью. Помимо этого оно обязано защитить меня и обеспечить мою физическую безопасность — «Моя милиция меня бережет!».
«Да ничего оно никому не должно! — рассуждали младореформаторы. — Пусть идут на рынок, он все отрегулирует».
По сути, власть отказалась от обязательств перед собственным народом и при этом продолжала оставаться властью.
«От каждого по способностям, каждому— по труду!» Согласитесь, прекрасная концепция. Общество, где нет ненужных людей. Социализм, находясь на спаде, уничтожил великую идею равенства, переродив ее в принцип уравниловки. Хорошо работающий и плохо работающий человек получали одинаковое вознаграждение. Казалось бы, вот оно — воплощение равенства. Все имеют право на труд. У всех восьмичасовой рабочий день. Оплата жестко регламентирована. II разряд, VI разряд, младший научный сотрудник, старший научный сотрудник, редактор, старший редактор, младший агроном, старший агроном и т. п. А вот с результатом хуже. И уже летят вдогонку обидные слова: «А чего я буду горбатиться?» Почему в свое время заговорили о повышении производительности труда? Потому что уравниловка свела энтузиазм к нулю. Если все зависит от государства, а от человека, по сути, ничего, атрофируется инициатива. Атрофия инициативы — это стагнация.
Мы исключаем из рассуждения экономические составляющие. Мы говорим о психологии потребителя, о тех обязательствах, которые берет перед ним государство. И тогда курс на реформы— единственно правильный курс. И всякая негативная реакция на действия реформаторов не более чем брюзжание людей, привыкших быть иждивенцами. По крайней мере, так считали реформаторы ельцинского призыва. Правы ли они были? И да, и нет.
Никто не оспаривал идеи, что страна нуждается в реформировании и реформировании немедленном. У реформ были сот-ни тысяч сторонников. Все противоречия упирались в ответ на главный вопрос: как проводить реформы?
Предполагалось, что носителем реформ станет среднее сословие. Сословие, которого нет. Рассуждение было незамысловатым: сегодня — нет, завтра — будет. Отрицая философию большевиков, реформаторы, по сути, стали делать то же самое. Отрицая идею класса-гегемона, которым являлся рабочий класс плюс крестьянство, реформаторы решили просто подменить один класс-гегемон другим. Вместо рабочего класса + крестьянство создать массовый средний класс, класс малого и среднего бизнеса. Теоретически все выглядело до невероятности просто. Узаконили частную собственность, настроились на незыблемость ее неприкосновенности, затем провели приватизацию, раскулачили государство. Да-да! Я не оговорился, так считали реформаторы, но случилось некое смещение сути: государство не раскулачили, а раскурочили. Потому что провели не приватизацию, как оценил случившееся народ, а «прихватизацию». Вот именно, отринувшись от прошлого, мы стали его повторять методологически. Почему? Потому что все мы вышли из КПСС. И Гайдар, и Бурбулис, и Ельцин, и прочие, не счесть их числа. Короче, всем мы оттуда, из прошлого великой ленинской партии. Но КПСС в нас задержалась. Так вот, в своем вызревании новый класс-гегемон задержался, а, иначе говоря, рынок, который должен был все отрегулировать, а значит, взять на себя ответственность за происходящее, мягко говоря, «облажался», в силу своей антироссийской ментальности. И власть в своем уповании на рынок очевидно просчиталась.
Кто оказался опорой и главным союзником предпринимателей на заре реформ и позже? Чиновник, что проглотил наживку.
Лучше один раз получить миллионы за предоставленную лицензию, чем открывать тысячу ларьков и собирать с них по тысяче долларов мзды. Вроде навар один и тот же, но в первом случае ты это заработал за месяц — срок подготовки тендера, а во втором — «угробил» три года. Да и не всегда угадаешь в этом муравейнике, кто свой, а кто — чужой.
Идея частной собственности, исчисляемой десятками миллионов, обретенной одномоментно, озадачила лишенное достатка большинство. И алчные олигархи плеснули не одну тонну бензина на огонь ненависти к богатым.
Олигархи выполнили три главные задачи: ограбили страну, коррумпировали власть и сделали воровство философией жизни. Они зарыли раз и навсегда авторитет российской вла-сти в любом измерении (районном, городском, губернском, федеральном). Вот, почему народ молится на президента, вычленяя его в этом «содоме». И все эти вопли: «Надо, чтобы вмешался президент», — говорят о невероятном крахе авторитета власти в России.
Власть, которой не верят и которую не уважают, вирусом собственной порочности заражает любые реформистские начинания и, по сути, обрекает их на неуспех.
7 мая 2004 года. Инаугурация Путина — его второй президентский срок.
Сначала сама инаугурация в Кремле. Приблизительный повтор того, что было четыре года назад.