Вечером собралось пленарное заседание Петроградского Совета. Преобладающим настроением его членов была непримиримая враждебность по отношению к правительству, и все, что умеренно настроенным делегатом удалось сделать, это успокоить толпу и отвлечь ее от популярного предложения одного из большевистских ораторов немедленно захватить власть. Сразу после совещания члены Исполнительного комитета направились в Мариинский дворец чтобы проконсультироваться с министрами правительства. Последние видели страну на краю неизбежной катастрофы и заявили, что это побуждает каждого человека доброй воли забыть о мелких разногласиях, подобных формулировкам нот и деклараций, и сплотиться ради защиты отчизны и революции. Львов почти угрожал сложить с себя полномочия и предложил передать руководство правительством членам Петроградского Совета, если они считают, что справятся лучше его, отлично зная, что советские лидеры стремятся избегнуть какой-либо ответственности за власть. По вопросу о внешней политике Исполком проявил твердость. Чернов критиковал поведение министра иностранных дел и предложил перевести его в Министерство образования. Церетели настаивал на отправке новой ноты. Милюков ни на что не соглашался. Американский посол уже устно предупредил его, что неустойчивое правительство не может рассчитывать на помощь со стороны Соединенных Штатов. Но в качестве самого убедительного свидетельства того, что союзники настроены в пользу «надежного правительства» (то есть с Милюковым в качестве министра иностранных дел), он показал Чхеидзе письмо, полученное от Рибо, в котором тот указывал, что Франция не намерена отрекаться от своих целей в войне и что, хотя она симпатизирует революции, если Россия не будет постоянно поддерживать союзников, Франция не станет оказывать ей экономическую поддержку. Председатель Совета не испугался угрозы, и в конце концов было выработано компромиссное решение, согласно которому правительство согласилось «объяснить» некоторые двусмысленные пункты первоначального текста ноты.
Тем временем в народе вновь разгорелись волнения, с той лишь разницей, что на этот раз демонстрации в защиту правительства проводили кадеты, стремясь противодействовать настроениям рабочих и солдат, настроенных против Милюкова. Между обеими группами происходили отдельные стычки, но серьезных уличных боев не было. Вскоре после десяти вечера около Мариинского дворца собралась огромная толпа сторонников Милюкова. В ответ на настойчивые требования демонстрантов министр иностранных дел оставил заседание с советскими лидерами и с балкона обратился к толпе с речью. «Видя эти плакаты «Долой Милюкова!», – сказал он, – я боюсь не за Милюкова – я боюсь за Россию!» Затем он ясно обрисовал свою политику по отношению ко всей стране и в заключение краткой речи подчеркнул решимость правительства не предавать своих союзников подписанием сепаратного мира.
Волнения, происходившие 3 мая, оказались прологом к беспорядкам 4 мая. Узнав о проведенной накануне демонстрации в защиту правительства, из всех рабочих районов стекались люди, чтобы пройти маршем в центр столицы, и даже увещевания специальной делегации от Петроградского Совета во главе с Чхеидзе не смогли убедить их отказаться от цели. Во время схваток со сторонниками правительства использовалось оружие, из близлежащих домов раздавались выстрелы неизвестных, за которые каждая сторона обвиняла другую, в результате погибли несколько человек и было много раненых. Перед зданиями посольств союзников собрались меньшие по численности группы. С помощью переводчика Бьюкенен трижды выступал с балкона своего посольства. Ему удалось успокоить наиболее буйных демонстрантов, хотя во время одной из его речей между враждебными группировками разгорелась всеобщая драка. Генерал Корнилов приказал отправить к площади, на которой стоял дворец, войска и артиллерию. Вместо выполнения приказа солдаты обратились за инструкциями к Петроградскому Совету, и, узнав о возражениях этого органа, Корнилов отозвал свой приказ. Тогда Исполнительный комитет, желая избегнуть гражданской войны, выпустил декрет, запрещающий выход на улицы войсковых подразделений без разрешения по меньшей мере двух членов комитета. К досаде Корнилова, эта мера немедленно восстановила порядок. Он открыто признавался в своем желании уничтожить этих «революционных подонков». Возмущенный беспомощностью правительства и не в силах перенести такое оскорбление своему авторитету, вскоре после этого генерал отказался от своего поста и был переведен на Юго-Западный фронт.
Вечером Исполком Петросовета принял 39 голосами против 19 резолюцию, рекомендующую всем членам согласиться с объяснением правительственной ноты, представленным Милюковым. В числе 19 голосовавших против были представители мелких фракций, а также большевики и меньшевики-интернационалисты (антивоенная левая фракция партии). В резолюции заявлялось, что «горячие протесты солдат и рабочих Петрограда уже (sic) показали Временному правительству и народам мира, что революционная демократия России никогда не согласится на возвращение царской внешней политики и что она работает и будет работать ради мира во всем мире». Объяснение правительства, уверяла она Совет, «означает конец возможному интерпретированию ноты от 1 мая в духе чуждом требованиям и интересам революционной демократии». Действительно ли объяснение правительства было составлено с этим намерением или нет, во всяком случае, опубликованное на следующий день заявление правительства было лишено двусмысленности его предыдущих заявлений. В нем утверждалось, что самая спорная фраза в ноте Милюкова относительно «гарантий и санкций» на самом деле означала «ограничение вооружения, международный трибунал etc.». Другой сомнительный пункт – о «решительной победе» над врагом – был объяснен необходимостью процитировать декларацию от 9 апреля, чтобы подтвердить чистоту мотивов правительства в его желании достичь победы. Новое заявление заканчивалось обещанием, что «вышеуказанное объяснение будет передано Министерством иностранных дел дипломатическим представителям союзников». Но в архивах не найдено подтверждения, что эта часть сделки была выполнена. Не желая посылать союзникам другую ноту, считая это «шагом, который угрожает стране серьезными последствиями», Львов заявил, что весь кабинет министров готов уйти в отставку, и был поддержан Милюковым. Последний весьма преждевременно признался одному американскому корреспонденту: «Правительство добилось огромной победы. Наша политика остается неизменной. Мы не пошли ни на какие уступки».
Несмотря на недоверие к правительству, члены Петроградского Совета подавляющим большинством поддержали рекомендацию своих лидеров. Внешне кризис был разрешен; на самом деле он только разрастался в виде запоздалой реакции на волнующие события предыдущих дней. Казалось, только тогда министры поняли, что правительство оторвано от народа и что, если оно хотело почувствовать под собой более надежную почву, чем терпимость презрительно относящегося к нему Совета, минимальной уступкой была бы некоторая либерализация его состава. Очевидным и ясным решением проблемы представлялась необходимость включения в кабинет министров некоторых популярных советских лидеров. Керенский горячо выступал за этот шаг, тем более что его престиж, до сих пор очень высокий как единственного «социалистического» члена правительства, серьезно, если непоправимо, пострадал от недавних событий. Суждения Керенского, что возмутительные заявления министра иностранных дел выражали только его «личное мнение», больше не принимались на веру. Милюков и военный министр Александр Гучков горячо возражали против введения в правительство социалистов, и, чтобы сдвинуть с места решение вопроса, Керенский сам заявил о своей отставке, хотя и опасался, что она будет принята. Ему удалось добиться своего через несколько дней перебранок и непристойной ругани. 8 мая Львов объявил, что правительство намерено расширить свой базис, поскольку, как он выразился, «над Россией нависла опасность гражданской войны и анархии, угрожающая ее свободе». На следующий день Петросовету официально предложили назначить своих представителей в кабинет министров. Неожиданно Исполнительный комитет отклонил это предложение и 23 голосами против 22 решил придерживаться ранее принятой резолюции не участвовать в правительстве.
Происшедшая 13 мая отставка Корнилова произвела огромный эффект, и Гучков, угнетенный развалом армии и не желая «разделять ответственность за смертный грех, если ему придется выступать против своей же страны», в тот же день отказался от поста военного министра. Столкнувшись с необходимостью сделать выбор между коалицией или полной военной и экономической дезорганизацией, – реальность, которую Керенский обрисовал перед советскими лидерами в самых черных красках, – они были вынуждены изменить свою позицию и 44 голосами против 19 проголосовали за вхождение в правительство. Основное предъявленное ими требование заключалось в том, чтобы Милюков был переведен в другое министерство в качестве прелюдии к изменению внешней политики – политике, которая, как они заявили, должна быть «энергичной» и нацеленной на «скорейшее достижение общего мира на принципе самоопределения народов, без аннексий и контрибуций». Особенно выделялась мысль о подготовке переговоров с союзниками с целью обеспечения пересмотра договоров на основе Декларации Временного правительства от 9 апреля. На следующий день был опубликован «призыв ко всем странам», в котором Петроградский Совет объявил войну «чудовищным преступлением империалистов всех стран», но в то же время – весьма парадоксально – возражал против сепаратного мира как «предательства дела рабочей демократии во всем мире».
Очень странно, что большевики заняли позицию, аналогичную позиции меньшевиков. Резолюция партийной конференции большевиков, которая закончилась 12 мая, утверждала невозможность окончания войны «простым прекращением военных действий одной из воюющих стран». Но когда большевики сами столкнулись с обязанностями, которые налагает власть, их пропаганда и практика стали следовать курсом, из которого они не могли получить иного результата, кроме сепаратного мира. Поскольку вряд ли допустимо рассматривать данную резолюцию как противодействие их же агитаторам, возможно, объяснение находится в признании необходимости по меньшей мере устно заявить об изм