Окончательный распад фронта совпал с сильнейшими беспорядками в Петрограде, известными под названием «июльские дни», которые представляли серьезную угрозу дальнейшему существованию Временного правительства. Революционные настроения огромной части рабочих и солдат в столице настолько превалировали над настроениями остального населения, что большевикам становилось все труднее удерживать своих самых рьяных сторонников от открытого выступления, которое могло направить партию на путь революционного авантюризма, тогда как она еще не была уверена в успехе. В первые же дни наступления на фронте появились зловещие признаки волнения в тылу. Отчасти разгар кризиса объяснялся уходом из правительства четырех министров-кадетов, который последовал 15 июля. Неспособность кадетов влиять на решения кабинета уже некоторое время вызывала у них недовольство и раздражение, и вопрос об автономии Украины стал лишь кульминационной точкой в длинной серии обид на их менее консервативных коллег по кабинету, что и стало основным поводом для их решения выйти из состава правительства.
Утром 16 июля объявил об открытом неповиновении один из пулеметных полков. С целью утихомирить солдат были посланы большевистские агитаторы, и казалось, им это удалось. Но взбунтовавшиеся пулеметчики, которые не прекращали митинговать, успокоились лишь на время. Поддержанные другими воинскими частями и тысячами рабочих, неорганизованные массы вооруженных демонстрантов заполонили улицы. Захваченные врасплох большевистские вожди, понимая, что уже опоздали сдержать стихию, могли только неуверенно одобрить открытое выступление своих разгоряченных сторонников. По городу на бешеной скорости носились автомобили, полные солдат; Таврический дворец окружили толпы народа, требуя, чтобы Петроградской Совет взял власть в свои руки, хотят этого или нет его робкие лидеры; повсюду начались грабежи, количество убитых и раненых, в основном за счет беспорядочной пальбы, дошло до нескольких сотен. Та часть гарнизона, которая отказалась присоединиться к демонстрации, держалась в стороне и от правительства. Если бы действия бунтовщиков были согласованными, вскоре они могли бы захватить ключевые министерства и государственные здания. Но лишь один Чернов попал в опаснейшее положение, и от вероятной гибели его спасло только немедленное вмешательство Троцкого, который успокоил толпу матросов, собиравшихся увезти министра в автомобиле.
К 18 июля произошло брагоприятное для правительства изменение ситуации, и далеко не последней причиной этого стала своевременная публикация Министерством юстиции весьма сомнительных доказательств того, что Ленин и его последователи являются германскими агентами. Это произвело желаемое действие на народное мнение, и некоторые из нейтральных до сих пор подразделений гарнизона заявили о своей поддержке правительства. Силы восставших были ослаблены переводом наиболее агрессивных большевиков-матросов с ближайшей морской базы в Кронштадт. Был занят дворец Кшесинской, где большевики устроили свою штаб-квартиру; помещение редакции «Правды» было опечатано, газета закрыта, а оборудование уничтожено. Были арестованы Троцкий, Каменев и другие партийные вожди, тогда как Ленин и Зиновьев скрылись, чтобы избежать подобной участи.
При всей решительности действий консервативная реакция была непродолжительной и не сопровождалась серьезными репрессиями и казнями. Правые, многие из которых были не против жестокой расправы с большевиками, были недовольны подобной снисходительностью. Такие же сожаления выражали и представители союзников. «Если бы в этот момент Временное правительство обвинило Ленина, Троцкого и других вождей большевиков, предало суду и казнило их, – говорит Фрэнсис, – возможно, России не пришлось бы пройти через другую революцию, и она была бы избавлена от террора и голода, погубивших миллионы ее сынов и дочерей». Нокс предложил правительству программу жестких и решительных мер, которая предусматривала восстановление смертной казни в армии и на флоте, наказание «агитаторов» за подстрекательство к восстанию и бунту, введение военной цензуры, создание в Петрограде и в других крупных городах милиции из патриотически настроенных солдат и образование рабочих батальонов из солдат местных гарнизонов. Терещенко сказал Бьюкенену, что согласен на все, кроме первого условия. Как стало ясно позднее, именно это условие и было единственным из предложенной программы, которое приняло правительство.
Даже если бы самые суровые меры были осуществимы с политической точки зрения, то Керенский все равно был не тем человеком, который мог жестоко расправиться со своими противниками. Хотя Троцкий называл его «математическим центром русского бонапартизма», Керенский не обладал достаточным темпераментом, чтобы стать диктатором, и имущие классы, всегда стремящиеся найти «всадника», который мог бы защитить их интересы, в конце концов были вынуждены искать кандидата в другом месте.
Глава 6Премьер-министр Керенский: от Корнилова до Ленина
Как известно, последствием «июльских дней» и развала армии – хотя и косвенным – явилась вторая реорганизация Временного правительства. Решительно настроенный против радикальной земельной программы, которую предлагал Чернов, Львов 20-го подал заявление об отставке. Она была принята с готовностью, поскольку давно уже прошло то время, когда Временное правительство могло себе позволить иметь во главе номинальную фигуру. Его пост занял Керенский, таким образом легализовав ситуацию, которая существовала на деле. Кадеты отказались войти в кабинет министров в том случае, если он не возьмет на себя «задачу спасения страны от внешней угрозы и внутреннего распада». Советы не менее упорно настаивали на проведении земельной реформы, и Керенский, которому становилось все труднее улаживать конфликты, подал в отставку вместе с многими своими коллегами. Как он и ожидал, его отставка не была принята из-за отсутствия другой кандидатуры, способной занять его место, и ему была предоставлена полная свобода в определении состава кабинета. 6 августа было объявлено о создании нового правительства «спасения революции», с небольшими изменениями в наиболее важных министерствах. Несмотря на уход Церетели, количественное большинство теперь составляли социалисты. Но характер их социализма был таковым, что Милюков совершенно верно заявил: «Фактическое большинство членов кабинета министров, безусловно, является убежденными сторонниками буржуазной демократии».
Продолжительный правительственный кризис, последовавший непосредственно за беспорядками в Петрограде и германским контрнаступлением, вызывал серьезную озабоченность союзников. Терещенко попытался успокоить их тревоги в объяснительной ноте. «Преступная пропаганда безответственных элементов была использована вражескими агентами и спровоцировала мятеж в Петрограде, – сообщал он западным министерствам иностранных дел. – В то же время часть боевых соединений, соблазненная той же пропагандой, забыла о своем долге перед страной и дала возможность неприятелю прорвать наш фронт». Министр иностранных дел постарался избавить свое послание от малейших признаков пессимизма, настойчиво подтверждая решимость русского народа бороться против своих внутренних и внешних врагов. Образ вражеских агентов, вооруженных разрушительной пропагандой, подорвавшей социальную структуру целой страны, имел определенную привлекательность для тех, кто не мог или не желал осознать реальность революционного кризиса, поэтому простое объяснение Терещенко проблем страны в дипломатических коридорах союзнических государств было принято сразу и без критики.
Но согласие относительно причин ужасного состояния России не помешало началу охлаждения к правительству Керенского, времени, которое Набоков охарактеризовал как период «неуверенности, смешанной с раздражением». Это изменившееся отношение ясно проявилось уже во время конференции союзников, которая началась в Лондоне 7 августа. На ней присутствовало множество ведущих государственных и военных деятелей Британии, Франции и Италии. Хозяева конференции, англичане, «не позаботились» пригласить российских представителей, хотя Россия как один из первоначальных членов Тройственного союза все еще обладала гораздо большим престижем, чем Италия. Когда Набоков испросил разрешения на встречу с Артуром Бальфуром, министром иностранных дел, ему было сообщено, что Бальфур будет слишком занят работой конференции. Временно назначенный посол решительно высказал чиновнику свое мнение о надуманности предлога такого рода, принимая во внимание, что его страну даже не уведомили о конференции, и ему тут же вручили приглашение. Не имея времени облачиться в соответствующий официальный костюм, Набоков прибыл к месту проведения конференции на Даунинг-стрит как раз в тот момент, когда Ллойд Джордж открыл заседание, заявив «резкий протест» в адрес Керенского «за продолжение в России раскола и анархии». К неудовольствию Набокова, поинтересовались его мнением на этот счет, и после некоторого обсуждения Альберу Тома было поручено подготовить соответствующее послание. Тот настолько дипломатично и тонко составил это послание, что ноты протеста были едва заметны в общем поздравительном тоне Керенскому по поводу нового кабинета министров. Нота выражала «твердую уверенность в способности кабинета управлять страной, установить строгую дисциплину, совершенно необходимую для всех армий, а больше всего для армий свободных народов». Временному правительству внушалось, что только благодаря дисциплине русская армия обеспечит «свободу народа, национальную честь и реализацию целей войны, общих для всех союзников». Со своей стороны послы союзников в Петрограде также постоянно досаждали Керенскому разговорами о необходимости дисциплины. Он воспринимал их критику со все растущим раздражением, и однажды, выслушав Бьюкенена, поинтересовался, каково было бы мнение посла, если бы он стал учить Ллойд Джорджа, как руководить Англией.
Пресса союзников вторила этой критике в адрес Временного правительства, хотя лишь самые реакционные издания осмеливались открыто нападать на Керенского. Американская пресса продолжала восхвалять его за демократичное и идеалистическое руководство, но в Англии и во Франции все чаще выражалась надежда, что новый премьер-министр твердо возьмет дело в свои руки и, по словам партийной газеты тори «Сатердэй ревю», он «спасет Россию свистом шрапнели». Одновременно парижская «Рапель» жаловалась, что невежество народных масс России благоприятствует осуществлению германского заговора в лице Ленина и других шпионов, действующих как революционеры, и таким образом вызывает необходимость появления «своего рода диктатора, красного царя, способного победить и анархию, и Австрию с Германией». Иллюзия, что Керенский был именно этим человеком, длилась только до того, как на сцене появился гораздо более одаренный кандидат в лице генерала Корнилова, чей относительный успех в окончившемся катастрофой июльском наступлении привел его в Верховное командование армии. В течение краткого отрезка времени генерал Михаил Алексеев считался подходящим на роль «сильного человека» в основном благодаря рекомендации Набокова, и Ллойд Джордж пригласил его посетить Англию. Но вскоре про Алексеева забы