Призыв Троцкого, хотя и помог зажечь солдат ненавистью к тем, кто продолжает войну, не оказал заметного воздействия ни на союзников, ни на Духонина. 24 ноября шефы миссий союзников снова обратились к главнокомандующему, выразив просьбу «сделать все возможное, чтобы прояснить обращением ко всем политическим партиям, как и к армии, что честь и патриотизм требуют от них принятия всех мер для сохранения и укрепления на фронте порядка и дисциплины». Жорж Клемансо, который всего за неделю до этого стал новым премьер-министром Франции, в своей телеграмме просил французского военного представителя сообщить Духонину, что Франция отказывается признать советское правительство и что от Верховного главнокомандующего ожидают «категорического отказа от всех преступных переговоров» и «удержания российской армии на фронте против общего врага». В ноте военным властям большевиков генерал Джадсон, американский военный атташе в Петрограде, приводит текст опубликованной в Соединенных Штатах статьи, информирующей, что России не будет оказываться помощь до «формирования прочного правительства», и предостерегает, что, хотя официальный Вашингтон не подтвердил положения статьи, смысл заверения передан, безусловно, точно. Хотя полковник Томпсон попытался смягчить этот удар, заверив, что поставки по линии Красного Креста будут продолжаться и впредь, «Известия», отражая усилившуюся напряженность в отношениях России с Западом, раздраженно заметили в редакционной статье, что «североамериканские плутократы», кажется, «готовы обменивать локомотивы на головы русских солдат». «Русский народ заинтересован в экономических и политических отношениях с союзниками, но не желает платить за них кровью, к удовлетворению Клемансо и нью-йоркских королей военной индустрии». Джадсон поспешил заверить большевиков, что его письмо вовсе не означает, что американское правительство выражает предпочтение успеху «какой-либо одной политической партии или элемента над другими». И хотя очевидность показывает, что «ни одна значительная фракция русского политического спектра не желает немедленного сепаратного мира или перемирия, – сказал Джадсон, – у России есть полное право «поднять вопрос об общем мире».
Какой бы смягчающий эффект ни имело второе заявление Джадсона, он был быстро сведен на нет двумя другими нотами, адресованными Духонину: одна от подчиненного Джадсона, лейтенанта-полковника Монро Керта, а другая – от генерала Лаверне, главы французской военной миссии при ставке. Нота Лаверне только повторяла замечания Клемансо; Керт же, действуя по инструкции французов, впервые сделал Соединенные Штаты участником общего протеста союзников против предлагаемого перемирия. Однако его протесту приходилось основываться скорее на нравственных соображениях, чем на официальных, поскольку Соединенные Штаты не были участником договора 1914 года. В ответ на эти дополнительные протесты со стороны союзников Троцкий заявил, что больше невозможно мириться с таким положением дел. «Советское правительство, – заявил он, – не может позволить дипломатам и военным агентам союзников по любой причине вмешиваться во внутреннюю жизнь страны и разжигать гражданскую войну. Дальнейшие шаги в этом направлении немедленно спровоцируют самые серьезные осложнения, ответственность за которые Совет народных комиссаров заранее с себя снимает».
Эти взаимные обвинения задерживали заключение перемирия, которое, не будучи официально оформлено договором, на деле уже некоторое время существовало. 26 ноября был установлен контакт с германцами на фронте, и через два дня был объявлен официальный приказ прекратить огонь. В отдельных посланиях послам и военным атташе Троцкий снова пригласил союзников принять участие в предварительном обсуждении, назначенном на 2 декабря. Помимо этих приглашений, посланных Троцким в качестве министра иностранных дел, как революционный агитатор он выпустил манифест, обращенный к народам воюющих стран. Переговоры о перемирии отложены на пять дней, заявил он, с тем чтобы предоставить союзникам еще одну возможность присоединиться к обсуждению вопроса. До сих пор единственный их ответ состоял в том, что они отказались признать советское правительство. «Правительство победившей революции не нуждается в признании капиталистических дипломатов, но мы спрашиваем народы: выражает ли реакционная дипломатия их интересы и чаяния? позволят ли они такой дипломатии упустить величайшую возможность мира, предложенную русской революцией?.. Мы хотим общего мира, но, если буржуазия стран-союзниц принудит нас заключить сепаратный мир, ответственность ляжет на них».
Правительства союзников могли позволить себе промолчать, поскольку европейские народы, даже если они действительно созрели для революции, как полагали большевики, ничего или очень мало знали об этих увещевательных прокламациях. Только Британия в каком-то смысле ответила на повторное приглашение к переговорам о перемирии. Посольство опубликовало в Петрограде заявление, утверждающее, что союзников «поставили перед свершившимся фактом» о большевистских переговорах о перемирии и что «посол Великобритании вряд ли может отвечать на ноты, адресованные ему правительством, которое не признано его собственным правительством». Более того, указывало посольство, «правительства, которые, подобно правительству Великобритании, получили власть непосредственно от избравших их народов, не имеют права решать столь важные проблемы, пока их точно не проинформируют, будет ли решение, которое они намерены принять, встречено полным одобрением и поддержкой их избирателей». Этот ответ был явным уклонением от решения насущного вопроса – согласятся или нет союзники присоединиться к переговорам о мире, и обмен подобными заявлениями только еще больше ухудшил отношения между союзниками и Россией.
Генерал Джадсон, преимущественно по собственной инициативе, 1 декабря навестил Троцкого в Смольном, желая смягчить обострившуюся дипломатическую ситуацию. Хотя между ними, вероятно, имелось взаимное недоверие, встреча прошла вполне в дружеской атмосфере. Генерал подчеркнул неофициальный характер своего визита и заявил, что «время для протеста и угроз советской власти миновало, если и вообще когда-то имело место». Разговор велся по поводу перемирия, и Троцкий согласился всеми силами затягивать переговоры и иметь в виду интересы союзников по таким вопросам, как перемещение войск и обмен пленными и боевыми трофеями. Первая беседа советского лидера с официальным представителем одного из союзников встретила живейший интерес как в России, так и за границей. Там большинство комментариев были негативными, поскольку сам факт такой беседы отчасти воспринимался как признание правительства большевиков, и в письме, адресованном Фрэнсису, Государственный департамент не замедлил сделать замечание Джадсону по поводу нарушения им запрета на прямые контакты с советским режимом. И хотя Фрэнсис заранее полностью одобрил визит Джадсона, он быстро присоединился к остальным дипломатическим и военным представителям, выразив свое осуждение и сообщив в Вашингтон, что этот шаг был предпринят без его ведома и одобрения. Злополучный Джадсон, один из немногих официальных лиц союзников, который не позволял своей антибольшевистской настроенности отражаться на своих суждениях, был отозван уже через несколько недель.
Улучшение отношений, которое могло произойти в результате беседы между Джадсоном и Троцким, не произошло. Как раз в это время Британия участвовала в дискуссии относительно двух большевиков, Петра Петрова и Георгия Чичерина, которые были задержаны в Лондоне за свою пропагандистскую деятельность. Троцкий хотел использовать их в советском Министерстве иностранных дел, особенно Чичерина, который и при царском режиме был служащим Министерства иностранных дел. Бьюкенен проигнорировал обращение Петроградского Совета по поводу их освобождения, и в отместку ему было заявлено, что отныне ни одному британскому гражданину не будет позволено покинуть страну, пока двум пленникам не позволят вернуться в Россию. Более того, Троцкий пригрозил арестовать посла якобы за его контрреволюционную деятельность по поручению неких белых генералов, позднее пытавшихся собрать белые армии на юге России. Бьюкенен посоветовал правительству смягчить свою позицию. «В конце концов, – признал он, – в аргументах Троцкого есть своя логика, ибо, если мы заявляем о своем праве арестовать русских за мирную пропаганду в стране, которая намерена продолжать войну, он имеет такое же право арестовать англичан, которые ведут военную пропаганду в стране, стремящейся к миру». Лондон согласился пойти на компромисс, и вскоре советское заявление было аннулировано, и двое русских вернулись на родину.
Не имея возможности предотвратить переговоры о перемирии с Германией и вместе с тем серьезно озабоченные перспективой потери второго фронта в борьбе против общего врага, растерянные союзники, на которых со всех сторон сыпались противоречивые советы, никак не могли решить, какую тактику избрать в отношениях со своим странным союзником, с этой непонятной Россией, чьи вожди воспринимались многими влиятельными людьми, как внутри, так и вне правительства, гораздо более опасными для традиционных нравственных ценностей западной цивилизации, чем германские автократы, против которых предположительно и велась война. Все соглашались в том, что большевизм – учение зловредное и что неодобрение и непризнание исповедующего зловредные взгляды правительства, хотя номинально оно является союзническим, было бы правильным и с нравственной, и, возможно, с политической точки зрения. Но до тех пор, пока сепаратный мир не стал реальностью, политическая мудрость такой тактики подвергалась бесконечным сомнениям и разногласиям.
Некоторое время союзники возлагали надежды на генерала Духонина, считая, что он сможет противостоять мирным планам большевиков. Но надежды рассыпались в прах, как только генерал был снят с поста Верховного главнокомандующего, и, хотя в своих многочисленных страстных манифестах он продолжал взывать к армии и ко всему народу, он не имел реальной возможности как-либо повлиять на ситуацию. Известные социал-революционеры отправились в Могилев, считая его возможным центром противостояния большевикам, но, разочаровавшись, вскоре вернулись в Петроград. К великому исходу присоединились военные миссии союзников, выехав 1 декабря в Киев. Через два дня в ставку наконец прибыл Крыленко и обнаружил, что местный гарнизон уже взбунтовался. Все были настроены против Духонина, особенно после известия о бегстве Корнилова и других генералов. Разъяренные солдаты собрались перед личным вагоном Крыленко, где содержался отставной главнокомандующий. И хотя Крыленко почти искренне желал сохранить жизнь своему пленнику, неистовствующая толпа ворвалась в вагон и вытащила генерала наружу. Там его жестоко избивали, пока он не потерял сознание, а затем какой-то матрос дважды выстрелил в него, и генерал скончался.