Бывшую квартиру Томпсона в Петрограде занял Эдгар Сиссон, чье прибытие совпало с отъездом Томпсона. В его распоряжении оказались 250 тысяч долларов на цели «образования», и он немедленно принялся организовывать новую пропагандистскую службу с отделениями в Петрограде и в Москве. Переведенная на русский речь Вильсона от 4 декабря в количестве пятидесяти тысяч экземпляров была расклеена в Петрограде на газетных щитах, а еще триста тысяч экземпляров были отпечатаны в виде листовок. В своей работе Сиссон был тесно связан с Робинсом, пока резкие разногласия по поводу России и большевизма не привели к разрыву их дружеских отношений. Сиссон относился к советскому режиму с неизменной враждебностью, тогда как Робинс, подобно Томпсону, убедился в том, что союзники не могут надеяться восстановить Восточный фронт, если будут противостоять тем, кто на горе или на счастье правят Россией. Он понимал, что на данный момент большевики прочно держатся у власти и что легкомысленные предсказания об их скором свержении не более чем пустая болтовня. Более того, если не заручиться сочувствием нового правительства, запасы Красного Креста могли быть конфискованы как контрреволюционная собственность. Вскоре после ноябрьской (Октябрьской) революции Робинс, настроенный достигнуть примирения, навестил Троцкого, чтобы поговорить о будущем статусе Красного Креста. Приверженцев Керенского явно недолюбливали в кабинете Троцкого, но Робинсу удалось умиротворить его, говоря о Временном правительстве как о трупе, а труп следует «захоронить, а не сидеть рядом с ним».
Троцкий проявил готовность к сотрудничеству, лично разрешив отправить запасы, находящиеся в тридцати двух товарных вагонах, из Петрограда Красному Кресту в Румынию. Затем по просьбе Робинса он проследил за тем, чтобы из Мурманска в Петроград были доставлены четыреста тысяч банок концентрированного молока для раздачи голодным, и конфисковал пятьдесят четыре вагона с контрабандным сырьем, которые были готовы к отправке в Финляндию, а оттуда через Швецию должны были оказаться в Германии. Для Робинса этот факт был убедительным доказательством того, что советские лидеры не были прихвостнями германцев. Он поддерживал с Лениным и Троцким дружеские отношения и оказался таким ценным источником информации для Фрэнсиса, что посол, несмотря на свою явную антипатию к большевикам, испросил у Государственного департамента разрешение отозвать приказ, запрещающий Робинсу посещать Смольный.
Локарт, третий член неофициального триумвирата союзников, появился на сцене гораздо позже Садула и Робинса. С 1912 года он служил в британском консульстве в Москве и осенью 1917 года был отозван в Лондон под предлогом пошатнувшегося здоровья, но на самом деле с целью избегнуть скандала в связи с громкой любовной историей. Возможно, единственный человек в Англии с опытом дипломатической работы, который не понаслышке знал о недавних событиях в России, Локарт стал естественным кандидатом на место специального агента в России, которое после разговора с Томпсоном решил учредить Ллойд Джордж. Он встречался со многими людьми политической или общественной значимости и всеми силами боролся с глубоко укоренившимся убеждением, что советские лидеры были платными агентами Германии. Его успехи в этом отношении были незначительными, и, хотя с ним благосклонно соглашались, что было бы безумием не установить контакта с людьми, которые сейчас правили Россией, какими бы ни были их политические взгляды, в отношении к России преобладали ненависть к большевизму и опасение, что он может проникнуть и в Англию.
Молодой, самоуверенный, временами даже нахальный, Локарт произвел на Ллойд Джорджа благоприятное впечатление во время их первой встречи, и ему тут же сообщили, что его решено направить в Петроград. Данные ему инструкции – помимо задания установить неофициальные отношения с большевиками – были довольно неясными. Если советские лидеры готовы были принять Локарта как неофициального представителя, британское правительство обещало предоставить такие же уступки Максиму Литвинову, только что назначенному русским послом в Англии. Благодаря содействию посредников Локарт добился встречи с Литвиновым, который, не сумев после мартовской (Февральской) революции получить паспорт для отъезда в Россию, оставался в Англии. Литвинов написал рекомендательное письмо Троцкому, в котором назвал Локарта «чрезвычайно честным человеком, который понимает наше положение и сочувствует нам», чье временное пребывание в России будет «полезным с точки зрения наших интересов».
Локарт и его небольшая группа прибыли в Петроград только в конце января 1918 года. Во время долгого и трудного путешествия он встретился и имел короткую беседу с возвращавшимися в Англию Бьюкененом, Ноксом и другими служащими посольства. Из-за болезни посла и прибытия новой миссии, которой предстояло получить полномочия, британское правительство отозвало большинство своего петроградского штата и оставило посольство на руки своего временного поверенного.
Недели, прошедшие между началом переговоров о мире и отзывом Бьюкенена, были омрачены несколькими инцидентами, доказывающими плохие отношения между Россией и Западом. Одним из самых известных – хотя и неоправданно – было дело Калпашникова. Этот русский офицер, служащий в американском Красном Кресте, был посажен в тюрьму за предполагаемые связи с генералом Алексеем Калединым и его Белой армией на юге России. По странной прихоти судьбы в том же году Калпашников приезжал в Соединенные Штаты по линии российского Красного Креста, чтобы получить несколько автомобилей скорой помощи, и по возвращении домой его попросили исполнить обязанности переводчика при допросе Троцкого, тогда бывшего британским заключенным в Галифаксе. Калпашников согласился, и в результате вождь красных недоброй памятью запомнил его участие в том неприятном эпизоде. Автомобили прибыли в Петроград слишком поздно, чтобы быть использованными на фронте, и их должны были переправить вместе с другими машинами и запасами в Яссы, в Румынию, чтобы использовать там. В начале декабря в американское посольство поступил приказ полковника Генри Андерсона, главы миссии Красного Креста в Румынии, отправить машины в Ростов, в столицу донского казачества. Приказ выполняли Фрэнсис вместе с Калпашниковым, но Робинс заподозрил, что машины предназначалась штаб-квартире Каледина, в то время находящейся в Ростове. Андерсоном руководило желание не допустить, чтобы материалы попали в руки германцев, поскольку Румыния, жизнь в которой во время войны была не легче, чем в России, тоже рассматривала возможность заключения сепаратного мира. Какими бы подозрительными ни казались обстоятельства большевикам, вскоре приказ отправить товары в Ростов был отменен, и отгрузка была переориентирована на Яссы. Таким образом, Андерсона нельзя было обвинить в каких-либо сношениях с Калединым на основании этого единственного доказательства. В то же время положение Калпашникова давало более широкий простор для подозрений, ему не дали закончить отправку состава в Яссы, арестовали и заключили в Петропавловскую крепость.
Робинс отправился в Смольный, чтобы все объяснить, и обнаружил, что вместе с Андерсоном и Фрэнсисом и его самого подозревают в участии в заговоре. Но так как он был американским гражданином и обладал значительным влиянием, его арест сочли нежелательным, тем более на основании весьма шатких улик. К счастью для Робинса и его незапятнанной репутации, которая создалась у него в Смольном, у Калпашникова было обнаружено письмо к Андерсону, в котором он жалуется на нежелание Робинса оказывать помощь, и вскоре к нему опять стали относиться благосклонно. Троцкий невероятно раздул это дело – куда больше, чем оно стоило, – обвинив Фрэнсиса в соучастии в предполагаемом заговоре. «Этому сэру Фрэнсису придется прервать свое золотое молчание, которое он хранит с момента революции», – гремел он, выступая в Александровском театре с речью, обращенной к большевистской аудитории. Послам союзников предстояло понять, «что с того момента, как они вмешиваются в нашу внутреннюю борьбу, они перестают быть дипломатическими представителями и становятся частными лицами, контрреволюционными авантюристами, и они могут быть уверены, что на них обрушится карающая рука революции!». Фрэнсис представил детальное опровержение всех обвинений, и, хотя они не убедили советское правительство, его оставили в покое. Калпашников же как гражданин России принял на себя главный удар официальной ярости и был оставлен в тюрьме. В мае он был освобожден, вероятно, из-за отсутствия доказательств, и в сентябре того же года ему удалось выехать из России по фальшивым документам.
Большевики верно оценили заинтересованность союзников в Каледине, которой позднее суждено было вырасти в открытую поддержку Белой армии, которая тогда только формировалась на территории России, но неудачно выбрали дело Калпашникова для разоблачения этой заинтересованности. Соединенные Штаты, в целом относящиеся к советскому режиму менее враждебно, чем Британия и Франция, официально тоже придерживались тактики непризнания, но в то же время считали необходимым придерживаться политики невмешательства во внутренние дела России. Американские представители в России, было «авторитетно заявлено» 26 декабря в Вашингтоне, будут «старательно избегать любого вмешательства во внутреннюю политику страны» и «предоставят русскому народу самому выработать меры своего спасения, свободные от любого американского вмешательства». И тем не менее в телеграмме, отправленной двумя неделями раньше, Лэнсинг просил американского посла в Лондоне проконсультироваться с «соответствующими британскими и французскими властями» относительно займа Каледину и напоминал ему «о необходимости действовать срочно и убедить тех, с кем вы будете говорить, ни в коем случае не допустить утечки информации о том, что Соединенные Штаты рассматривают возможность выказать сочувствие движению Каледина, тем более предоставить ему финансовую помощь». Вильсон в ярком примере раздвоения его представлений о российской проблеме высказал свое «полное одобрение» посланию относительно Каледина. Но карьера генерала резко оборвалась в феврале, когда осознание безнадежности своего военного положения заставила его совершить самоубийство. Хотя надежды, которые возлагали на него Лэнсинг и другие лидеры союзников, оказались иллюзорными, другие лидеры белых были готовы и стремились заполнить эту брешь в д