«Идеальное место для приземления летающих дисков, — вновь, в который уже раз, поймал он себя на мысли, ставшей навязчивой. — Для контакта с космическим разумом, который является одновременно и разумом земным. Готов ли он к этому контакту? Проникся ли он вечностью бытия, объединяющей всех нас в космических сферах?..» — И вдруг фон Готт начал осознавать, что мысли эти уже, собственно, не его. Это кто-то обращается к нему. Причем не на испанском, а на его родном, германском, торжественным голосом Космических Сфер, голосом самой Вселенной: Готовься к встрече с Посланниками космического разума. Готовь к этому других. Знания и научные достижения Посланников могут стать, приобретением землян только тогда, когда земляне сами почувствуют себя частичкой космического братства. Когда каждый из вас осознает себя частицей Космоса, а свой интеллект — частицей космического разума…»
Потом он уже не мог вспомнить, когда закрыл глаза и впал в гипнотическую полудрему. Но хорошо запомнил, что, открыв их, почувствовал себя свежим и бодрым, как после долгого, глубокого сна. А может, на самом деле и не проснулся. Но в каком бы состоянии он ни пребывал, он совершенно явственно различал на освещенной лунным светом площадке две мужские фигуры.
Но по-настоящему внимание барона привлекли не они. Там, на вершине горы Сан-Мигель, вдруг возникло чарующее голубовато-розовое, с зеленоватым отливом, сияние, из которого, четко вырисовываясь, постепенно материализовывались очертания летающего диска. При этом фон Готт отчетливо различал эллипсовидные иллюминаторы кабины пилота и как раз напротив него — окутанную серебристой дымкой фигуру пилота, медленно подводившего свой космический корабль к стартовой площадке, а по сути, надвигавшегося прямо на виллу «Андское Гнездовье».
Но перед Полярным Бароном не было пульта управления и, в отличие от пилота диска, он не мог ни замедлить их сближение, ни отвратить столкновение с этим гигантским кораблем, который все увеличивался и увеличивался в размерах, наваливаясь на плато, словно исполинский оползень, сорвавший с места всю вершину Сан-Мигеля.
Фон Готт так и не смог сообразить: то ли от страха он снова закрыл глаза и на какое-то время впал в небытие, то ли корабль действительно на какое-то мгновение исчез, но что некое звено в цепи событий, разворачивающихся за иллюминатором его башни, он прозевал — это точно. Вновь «экран» сознания зажегся для него лишь тогда, когда он увидел фигуру женщины, медленно, с неземной грацией спускавшейся на площадку, божественно являясь мужчинам, которые в глубоком поклоне приветствовали ее, как и подобает приветствовать высокого гостя — Посланницу Космоса. Вот только трудно было понять, откуда именно она вышла, ибо корпус космического корабля уже не просматривался, а спускалась она по лунной дорожке, пролегающей от вершины Сан-Мигеля через долину и ущелье — прямо к стартовой площадке.
И дорожка эта очень напоминала те самые обыкновенные лунные дорожки, которые полярнику фон Готту, как и всем прочим землянам, не раз приходилось созерцать лунными вечерами на глади моря, озера или речки и на которую всякий раз так отчаянно хотелось ступить.
— Норманния! — крикнул фон Готт, не столько для того, чтобы действительно разбудить свою любимую женщину, сколько для того, чтобы самому убедиться, что не спит. — Они прилетели! Вон они, Норманния! Я вижу их! Это Оливейра! Это она!
63
Февраль 1939 года. Перу.
Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.
Капитан Баррас — невысокого роста, широкоплечий, с уже заметно выпяченным животиком-дынькой устало опускается в кресло и, одну за другой бросая в рот три небольшие, в форме бобовых зерен, шоколадки, внимательно смотрит на фон Готта.
— Вы, сеньор Кодар, слава Богу, на месте, ваша спутница — тоже, что уже успокаивает.
— А что тревожит? — берет свою чашечку кофе Кодар-Готт.
— Пытаюсь выяснить, где сейчас находится доктор Микейрос.
— По всей вероятности, в своем городском доме.
— Там его нет. — Фон Готт пытается высказать еще одно предположение, однако капитан нетерпеливо прерывает его: — Нигде, где он мог бы обнаружиться, его нет и не было. В своем доме он тоже не появлялся, это подтверждено его управляющим.
— А в морге интересовались? — спросила Норманния. Она уже принесла мужчинам кофе и теперь поставила перед ними на журнальный столик вазу с печеньем и тарелочки с бутербродами.
— В морге? Почему вдруг в морге?! — резко реагирует на это предположение капитан.
— Хотя бы потому, что там все еще находится тело женщины, которую он любил и которую считал своей гражданской женой. По-вашему, этого недостаточно, чтобы предположить, что сейчас он находится там?
Баррас долго, внимательно смотрит на Норманнию, словно бы решается на что-то очень важное.
— В том-то и дело, что ни духа, ни тела этой женщины в морге нет, — наконец изрекает он, — однако мысль ваша правильна. Странно, что она не пришла в мою уставшую от мирских забот голову.
Капитан резко поднимается и идет к столу, на котором стоит телефон. Но как только он потянулся к трубке, аппарат оживает.
— Наконец-то вы обнаружились, доктор Микейрос! — говорит полицейский, облегченно поглаживая свой живот. — Что?! Вы в Лиме?! Чертова связь! Такое впечатление, что звоните из-за океана или из космоса. Куда?! В Непал?! Приглашение королевской семьи? Ну, теперь вы состоятельный человек и можете себе это позволить. Но мы с самого утра разыскиваем вас, чтобы сообщить неприятную новость. Случилось то, чего никогда еще в истории Анданачи не случалось: из морга исчезло тело, да-да, я веду речь о теле сеньоры Оливейры Андеррас!
Как только он произнес это, фон Готт и фон Криффер встревоженно переглянулись и подхватились со своих мест.
— Вы каким-то образом причастны к этому, ну, скажем так, исчезновению? Нет?! Что?! — Капитан изумленно посмотрел на внезапно умолкнувшую трубку, повертел ее в своей массивной волосатой руке и бросил на рычаг. — Странно, — проворчал он, садясь на свое место за столиком, — очень странно.
Когда он жадно проглотил второй бутерброд с колбасой, Норманния переложила ему оба бутерброда из своей тарелочки, только бы он поскорее насытился и вновь обрел дар речи.
— Вы все слышали, — наконец прорезался у него чавкающий голос. — Тело Оливейры исчезло. Свою причастность к этому исчезновению сеньор Грэг Микейрос категорически отрицает.
— Вы всерьез могли бы предположить, что с похищенным из морга телом погибшей жены он отправился за двести километров, в столицу, чтобы оттуда отбыть вместе с ней в Непал?
— Ставить под сомнение полицейскую версию всегда легче, чем развивать ее, сеньора Менц, — не скрывал своего уязвленного самолюбия капитан Баррас. — По этому поводу я сам могу, поиздеваться хоть над министром внутренних дел, но факт уже запротоколирован: тело сеньоры Оливейры из морга исчезло. И вам еще очень повезло, что обнаружился сам доктор Микейрос, иначе полиции пришлось бы…
— …Очень долго разрабатывать версию того, — не осталась в долгу фон Криффер, — как двое иностранцев похищали из морга тело не ими убитой женщины, чтобы похоронить в одной могиле с убитым ими сеньором Микейросом?
Капитан надолго замер с открытым ртом, до которого так и не смог донести остаток последнего бутерброда, а затем вдруг рассмеялся:
— Вот этот очень интересный поворот, сеньора журналистка, — со стремлением похоронить их в одной могиле. — Видно, что вы поднаторели на описании подобных сюжетов.
— Я их не описываю, сеньор капитан, — довольно рискованно парировала диверсионный унтерштурмфюрер СС Норманния фон Криффер, — я их сотворяю.
И диверсантке еще очень повезло, что полицейский не собирался вникать в тонкости ее мстительных женских подковырок.
— Хотите, сеньора, я дам вам еще больше повода для иронии?
— Окажите любезность.
— Услышав об исчезновении тела Оливейры, доктор Грэг Микейрос не выказал никакого удивления, а вся реакция его заключалась в убийственной сентенции: «Этого следовало ожидать». И все, и ни звука больше. И потом, кто может объяснить мне поведение интеллигентного мужчины, который уезжает из города, прежде чем тело его жены будет предано земле? Разве это не вызывает подозрение? Но это еще не все. Выясняя мотивы убийства сеньоры Оливейры, криминальная полиция прошлась по ее биографии, то есть по тем анкетным данным, которые, со слов самой сеньоры Оливейры, были у нас в полиции. Так вот, всплывают любопытные факты. Прежде всего, выяснилось, что в названном ею университете, на факультете философии, студентка по имени Оливейра Андеррас никогда не обучалась. По крайней мере, в указанные самой Оливейрой годы. Дальше — еще интереснее: в школе, которую она якобы окончила, такой ученицы в те годы тоже не было. Но, что самое поразительное, в местечке Кавадес, родном городке Оливейры, никто никогда не слышал ни об Оливейре, ни о семье адвоката Андерраса. Само собой разумеется, что паспорт и даже свидетельство о рождении оказались фальшивыми. Университетский диплом — тоже. В ассоциации альпинистов никто не мог вспомнить о такой альпинистке, ее имени нет в регистрационных маршрутных книгах восхождений. Как бы вы могли объяснить все это, а, доктор Кодар? Или вы, досточтимая сеньора?
Барон ошеломленно взглянул на полицейского, на Норманнию и вновь на полицейского. Он не сомневался, что теперь полиция захочет уточнить некоторые подробности из биографии доктора Кодара и журналистки Герты Менц.
— Биография человека, особенно сеньоры из высшего света, не может состоять из неточностей, — все еще не способен был угомониться капитан. — Сеньора не может свалиться с неба. Она где-то родилась, где-то жила, училась; у нее должно быть множество знакомых. В конце концов, она должна иметь родителей, родственников, близких. Кстати, быть агентом иностранной разведки она тоже не могла. Какой смысл засылать агента, чтобы он многие годы прожил на этом плато, не содержащем в своих камнях ни одной государственной тайны и куда имеет доступ любой иностранец? Исследования и гипотезы доктора Микейроса, замечу, тоже никогда не были государственной тайной. Или, может, я не прав, доктор Кодар?