— Иначе мы не называли бы его Пенемюнденским Умником, — заметил Скорцени, не обращая внимания на то, что Браун как-то слишком уж поспешно заговорил о своем коллеге в прошедшем времени. — Однако обратимся к нашему летающему колесу.
— Оно так и не взлетело. Поднялось всего на два-три метра над испытательным полигоном и грохнулось на землю.
— Но все-таки поднялось. А вы говорите: «Не взлетело»!
Впервые за все то время, которое они общались, Браун взглянул на Скорцени с нескрываемым интересом.
— Знаете, мне нравится, что вы подходите к проблеме дисколетов именно так, как вы это делаете. Даже пять сантиметров над землей для такого диковинного аппарата — уже полет!
— А что вам мешает относиться к этой проблеме с таких же позиций?
— Высокие инспекции из различных инстанций. Все они требуют немедленно дать им на вооружение некое, доселе невиданное, оружие возмездия, а всякую неудачу на пути к его созданию расценивают как окончательный крах, бездарность ученых, а то и вредительство.
— Можете считать, дорогой штурмбаннфюрер Браун, что отныне все инспекции отменяются. Инспектировать вас буду только я как офицер СД, отвечающий за разработку оружия особого назначения. Однако — к делу… Что произошло с пилотом этого диска?
— Он уцелел, больше пострадав от вибрации, нежели от падения. Жуткая вибрация — бич данной машины. Кстати, собирали мы этот аппарат в Чехии, на заводе «Ческо Морава», и испытывали на его полигоне.
— Никогда не сомневался, что чехи — технически наиболее подготовленная нация. После германской.
— Если бы только они не оставались при этом чехами.
— Вы безжалостны, Браун.
— Второй аппарат достигал почти семи метров в диаметре, расчетная горизонтальная скорость его порядка семисот километров в час, взлетно-посадочная — шестьдесят. И всего один пилот. Высота, на которую сумел подняться этот дисколет незначительна. При полете отмечалась крайняя неустойчивость.
— Считаете, что теоретически, еще до строительства аппарата, при его проектировании, все эти недостатки учесть невозможно было?
— Мне не хотелось бы давать оценки своим коллегам.
— Вы обязаны это делать, Браун. Иначе кому нужен такой технический директор ракетного центра?
— Кое-что, конечно, можно было предусмотреть. Но ведь когда конструктор подпадает под магнетизм собственного изобретения, он перестает критически оценивать многие свои технические решения, а главное, поскорее стремится воплотить свои фантазии в реальный аппарат.
— Какой в этом смысл? При неудаче он ведь может потерять право на дальнейшую разработку.
— И все-таки решаются, — мстительно улыбнулся барон фон Браун. — Наверное, опасаются, что их тоже постигнет судьба Небеля. И они так никогда и не увидят свое детище воплощенным в металле.
— В каждой профессии существует свой риск, — философски признал обер-диверсант рейха.
Браун вновь улыбнулся, однако на сей раз уже не столь мстительно.
— Третий аппарат, — продолжил он свой рассказ, — в натуральную величину выглядел настоящим гигантом — двадцать один метр в диаметре. Экипаж — три человека. При взлете скорость достигала около трехсот километров, а горизонтальная скорость — чуть более двухсот. Создавался он в виде летающего танкобомбардировщика, оснащенного, как следует из модели, башенными орудиями, пулеметами и бомбовым запасом. Этот экземпляр продержался в воздухе уже целых пятнадцать минут, после чего тоже благополучно разбился. Экипаж, как вы сами понимаете, погиб. А теперь перейдем во второй, нижний зал, в котором находится еще незавершенный аппарат Шернера…
8
Январь 1939 года. Антарктика.
Борт германского авианосца «Швабенланд».
…Готт и уже находившийся рядом с ним командир группы военных гидропилотов гауптштурмфюрер СС Эрих Крозетт стояли на открытой части мостика и действительно были крайне встревожены.
— Так что тут у вас, высокое собрание, происходит? — как можно спокойнее поинтересовался фон Риттер.
— Субмарина! — дуэтом прохрипели офицеры.
— Что?!
— Сзади по борту, в полумиле от нас, — ткнул своим биноклем в серое пространство фрегаттен-капитан, заставляя Риттера и себя припасть к окулярам бинокля.
Сомнений быть не могло: там, посреди свинцового предледового поля Антарктики, застыло черное тело подводной лодки, на мостике которой едва уловимо вырисовывались две фигуры моряков.
— Извините, капитан, но мне ничего не было известно о субмарине сопровождения, — как бы извиняясь за излишнюю встревоженность, проговорил Теодор Готт.
— Представьте себе, высокое собрание, мне тоже, — все еще не отрывался от мощного бинокля фон Риттер. — Скомандуйте: «Стоп машина!»
— Уже скомандовал, движемся по инерции. Откуда же она здесь взялась и под каким флагом ходит?
— Что не под германским — это уж точно, иначе командир не устраивал бы здесь эти «выходы на публику», да еще с такими паузами.
— Как я и говорил, фон Готт, вражеская! — вмешался в их разговор командир морских пилотов.
— Не такая уж и вражеская, если мы до сих пор все еще болтаемся на поверхности, — заметил Риттер. — И потом, я не припоминаю, чтобы в этой части мира мы с кем-то враждовали.
— Все равно объявите тревогу и дайте разрешение на взлет моего самолета.
— Надеюсь, вам как морскому пилоту известно, за сколько секунд торпеда преодолевает расстояние в полмили? Поэтому стойте и не суетитесь. А вы, фон Готт… Что вы маетесь? Радист предупрежден? Связь с субмариной устанавливать пробовали?
— Так точно. Их радист отморзянил традиционное: «Командир требует командира».
— Так прикажите ему связаться еще раз. Пусть передаст: «Командир на связи» — и предложит их командиру установить прямую радиосвязь со мной.
— Есть установить прямую радиосвязь! Кстати, субмарина приближается.
— Конечно же, приближается. Иначе какого дьявола ее командиру нужно было гнаться за «Швабенландом»?
В эти минуты Риттер все еще был уверен, что это — субмарина сопровождения, о существовании которой его, по каким-то особым соображениям, не уведомили.
Тем временем подлодка все приближалась и приближалась, и на командном мостике ее стоял теперь только один человек. Риттер видел, как он поводит биноклем из стороны в сторону, осматривая почти полностью закрытые, на арктический лад оборудованные палубы его судна с их раздвижными бортовыми стенками.
«Хотел бы я знать, кто они и что им нужно, — молвил про себя капитан цур зее, уже сожалея, что на судне все еще не объявлена тревога. — К чему эта игра в таинственность, да к тому же работая под «капитана Немо»?
— Командир субмарины на связи! — прервал сумбур его размышлений голос фон Готта. — Сам вышел.
— Вот это уже по-флотски, — проворчал Риттер, приближаясь к аппарату радиосвязи. — Представился?
— Нет.
— А меня вы представили? — Не снимая кожаных перчаток, фон Риттер поразмял пальцы обеих рук, словно готовился к кулачному бою.
Эта привычка досталась ему в наследство от полярных мытарств, во время которых он несколько раз подмораживал руки. Однако в глазах тех, кто не знал ее происхождения, подобная разминка, сопровождаемая суровостью лица и жесткостью взгляда, всегда впечатляла своей воинственностью.
— Тоже нет.
— В общем-то, правильно.
— Как проходит плавание, барон фон Риттер? — дал понять ему командир субмарины, что представляться нет смысла. И обращался к нему на английском.
— До появления вашей субмарины — без происшествий. Чем обязаны визитом, высокое собрание?
— У меня на борту пассажир, который хотел бы встретиться с вами.
— Он шел на субмарине из Англии, чтобы встретиться со мной здесь, у Берега Принцессы Астрид? Кто он такой?
— Мы не находимся на службе в Английском королевском флоте и встретили вас чуть южнее Порт-Ноллота, что на западном побережье Южной Африки. Кроме того, как вы уже поняли, мы с вами — союзники.
— Под каким же флагом вы ходите?
— Считайте, что под флагом Антарктиды.
— То есть? Как это понимать?
— Подробности — не для радиоэфира. Пусть даже антарктического. И потом, не следует все воспринимать в буквальном смысле слова. Главное вы уже услышали: мы — союзники.
— Несмотря на некоторое наше вооружение, «Швабенланд» все же не военное, а, скорее, научно-экспедиционное судно.
— Предположим, что так оно и есть, — саркастически заметил командир субмарины.
— К тому же Германия ни с одной из стран Атлантики не воюет. Поэтому такое понятие, как «союзник»…
— Мы прекрасно знаем, с кем и когда Германия собирается воевать, — спокойно парировал подводник.
— Сомневаюсь. По-моему, этого пока что не знает никто, даже фюрер.
— Вы совершенно правы: фюрер — да, пока что не знает. Но придет время, и ему укажут на ту страну, в которую он должен будет ввести свои войска.
Услышав это, фон Риттер на какое-то время потерял дар речи. Он ожидал услышать что угодно, только не это. Понадобилось какое-то время, чтобы, придя в себя, он смог спросить:
— Кто же тот человек, который укажет фюреру, на какую страну он обязан нацелить войска?
— Имени этого человека я не знаю. Но если у него и есть имя, то это не имя Бога. Хотя и не уверен, что его следует считать обычным, в нашем понимании, человеком. Можете называть его просто Повелителем. Зато я знаю, кто донесет до Адольфа Гитлера волю Повелителя.
— Так продайте же эту тайну, назовите его имя нашему высокому собранию! — не удержался фон Риттер.
— Им будет тот человек, который находится сейчас на моей субмарине в качестве, ну, скажем так, нашего пассажира.
— Вот как?! Это уже серьезный аргумент. А свое имя, хотя бы свое, вы можете назвать?
— Оно особой тайны, как, впрочем, и особой ценности не составляет.
— Так представьтесь же высокому собранию! А то ведь мое имя вам почему-то известно…
— Уже хотя бы потому, что известно оно мне было задолго до того, как английские газеты сообщили о вашей экспедиции.