Анти-Popper: Социальное освобождение и его друзья — страница 3 из 5

2.1. Социализм

Следуя за логикой автора «открытого общества», обратимся к разделу, который Поппер называет «Пророчество Маркса», и, в частности, к главе 18 «Пришествие социализма».

В этой связи замечу следующее. Маркс не был пророком и не считал себя таковым. Здесь надо подчеркнуть оба момента: и объективную противоположность марксизма всяким пророчествам, и прекрасное субъективное понимание Марксом того, что он «пророчествами» не занимался и не собирался заниматься. Почему же Поппер называет Маркса пророком? Для этого он использует ряд выводов, которые Маркс сделал на основе анализа экономических и социальных противоречий буржуазного общества и в целом, предыстории.

Кстати, Поппер не понимает последнего блока выводов, которые прозвучали и у самого Маркса, и в работах современных марксистов, а именно, что приход царства свободы есть диалектическое отрицание, снятие всей предшествующей предыстории, а не только капитализма (тезис, хорошо известный нам и из третьего тома «Капитала», и из «Анти-Дюринга», и из других работ). Повторю: Поппер не понял этого положения и прокомментировал его крайне примитивно — как смену материализма идеализмом. Даже если оставить в стороне труды самого Маркса, то из последующих работ таких марксистов, как Г. Лукач, М. Лифшиц, А. Шафф и многих др., включая советский творческий марксизм, с очевидностью вытекает, что для Маркса речь шла не о пророчестве, а об объективном процессе самоотрицания буржуазного способа производства и предыстории в целом и появлении объективных тенденций к рождению нового общества. Вот почему мы должны поставить вопрос: действительно ли Маркс правильно показал объективные тенденции, ведущие к рождению нового общества, или нет? Это вопрос принципиально важный, и мы сейчас обратимся к его анализу.

С точки зрения Карла Поппера, Маркс выводит будущее социалистическое общество из следующих процессов:

• во-первых, рост производительности труда и накопления капитала вызывает концентрацию средств производства, что приводит к возрастанию богатства на одном полюсе и нищеты на другом. Таким образом, Маркс делает вывод о необходимости социалистического строя;

• во-вторых, Поппер считает, что, по Марксу, нарастание противоречий между классом буржуазии и классом рабочих должно привести к социальной революции, и из этого делается вывод о том, что такая революция и уничтожение классов не может привести ни к чему другому, как к социализму. Такую модель Поппер и пытается всячески раскритиковать, и отчасти у него это получается, потому что сама по себе модель весьма своеобразно трактует действительные предпосылки социализма, показанные в работах Маркса.

Начнем с того, что Маркс рассматривает не только процесс концентрации как средство роста производительности труда и развития процессов накопления капитализма. Для него в основе будущего общества лежит более сложный и богатый процесс обобществления, что и было показано уже в работах Ленина, не говоря о работах последующих марксистов. То, что обобществление несводимо к концентрации, принадлежит к разряду азбучных истин, и такого рода ошибки были непростительны для студентов (даже не профессионалов-экономистов) во времена господства марксистской теории, скажем, в нашем родном МГУ. Далее — для Маркса и абсолютное, и относительное обнищание пролетариата является следствием процесса накопления, причем он показывает и наличие контртенденций в этом процессе. Более того, Карл Поппер не замечает того, что капитализм является мировой системой, и он всякий раз говорит об отсутствии обнищания пролетариата как о факте, имея в виду только развитые страны. Но это феномен, который отнюдь не однозначен; в последние 10–20 лет опять идет дифференциация и нарастание богатства на одном полюсе и сокращение, по крайней мере, относительное (для развитых стран), а во многих случаях — и абсолютное (для Третьего мира) доходов беднейших слоев населения. Однако для Маркса социалистический потенциал рабочего класса выводится не из того, что он становится более нищим, а из того, что объективным интересом этого класса, создающего общественное богатство, занятого в обобществленном производстве, является ликвидация, как излишнего, класса буржуазии и осуществление процесса производства и присвоения своими силами. Эта диалектика прекрасно показана не только Марксом в «Капитале», но и Энгельсом в «Анти-Дюринге» — работе, написанной при участии Маркса. Положения из этой книги фактически полностью игнорируются Карлом Поппером, что тоже знаменательно. Я же считаю важным их воспроизвести. «Раз общество возьмет во владение средства производства, то будет устранено товарное производство, а вместе с ним и господство продукта над производителями. Анархия внутри общественного производства заменяется планомерной, сознательной организацией. Прекращается борьба за отдельное существование. Тем самым человек теперь — в известном смысле окончательно — выделяется из царства животных и из звериных условий существования переходит в условия действительно человеческие. Условия жизни, окружающие людей и до сих пор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, потому что они становятся господами своего собственного объединения в общество. Законы их собственных общественных действий, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела и тем самым будут подчинены их господству. То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы»[5].

Но и здесь далеко не все сказано о материальных предпосылках социализма. Здесь я лишь отмечу, что для Маркса эти предпосылки были связаны, во-первых, в целом с прогрессом производительных сил и развитием всеобщего труда, которые не терпят эксплуатации и рынка, т. е. с необходимостью перехода к социально-экономическому развитию, лежащему «по ту сторону» материального производства, о чем немало написано и в подготовительных работах к «Капиталу», и в ряде других текстов. Подробнее эти идеи были очень активно развиты в 1960-е гг. марксистами и в нашей стране, и за рубежом.

Во-вторых, предпосылки социализма для Маркса связаны с уже упоминавшимся процессом обобществления, а отнюдь не только с концентрацией капитала.

В-третьих, для марксизма историческая миссия рабочего класса состоит не в борьбе против обнищания (это одна из целей «экономической», тред-юнионистской линии в рабочем движении), а в социальном освобождении от эксплуатации, от частного присвоения общественных по своей сути средств производства классом капитала, от всех остальных форм угнетения; и в этой связи Маркс немало писал о том, что пролетариат — это «универсальный класс», т. е. класс, который, освобождая себя, освобождает все общество от различных форм угнетения и отчуждения (о пролетариате как «универсальном классе» Поппер, похоже, не слышал). Подробнее обо всем этом я буду с позитивных позиций рассуждать в заключительной части книги, сейчас же просто хочу показать крайнюю ограниченность трактовки предпосылок социализма Поппером.

Хотелось бы обратить внимание на подробный комментарий Поппера вопроса о том, что на смену уничтоженному классу буржуазии может прийти и новое классовое (а отнюдь не обязательно бесклассовое) общество. Поппер критикует Маркса за его «веру» в бесклассовое общество и доказывает, что с формально-логической точки зрения не обязательно уничтожение класса буржуазии должно вести к отсутствию других господствующих классов. При этом автор использует только два серьезных аргумента.

Первый: формально-логическая возможность замены одного господствующего класса другим, например, дифференциация самого пролетариата и возникновение ряда социальных сил на этой базе.

И второй аргумент, гораздо более серьезный — исторический опыт Советского Союза, где возник правящий слой номенклатуры, отделенный от трудящихся. Я не могу назвать это новым классом, в отличие от ряда авторов, но то, что здесь существовало мощное социальное противоречие, — факт, который не подлежит сомнению и который я многократно анализировал в других работах.

Поскольку мы договорились оставаться в рамках теоретических конструкций, разберемся, насколько работает первый аргумент. Для Маркса вопрос стоит не так, что формальное уничтожение одного класса другим обязательно приведет к отсутствию классов. Такого рода формально-логической конструкции в работах Маркса нет. Он предлагает другую диалектическую модель (Поппер просто не видит диалектических законов, потому критикует Маркса с позиций, которые сняты в теории Маркса; это примерно то же самое, что критиковать Эйнштейна с позиций ньютоновской физики). Для Маркса диалектика снятия классовых противоречий состоит в том, что объективные условия создают необходимость перехода к обществу, в котором не будет не только класса буржуазии и других эксплуататорских классов, но и класса наемных рабочих, поскольку, вследствие развития объективных процессов генезиса «царства свободы», постепенно снимаются отношения отчуждения, в том числе и классовые отношения, а вместе с этим «засыпают» и все классовые различия, уходят в прошлое все классы. Каковы эти объективные процессы рождения нового общества, где возникает лишенная классовых противоречий (но не социальных противоречий вообще) свободная ассоциация, — это самый интересный и главный вопрос в марксизме, который Поппер, как ни странно, практически не рассматривает. А здесь многое можно было бы проанализировать. Это и процессы в области производительных сил, ведущие к рождению «царства свободы»; и противоречия внутри капиталистической системы, которые вызывают необходимость общественного управления экономикой, общественного присвоения богатства (причем не только материального, но и духовного), понимая под общественным присвоением не монополию государственной собственности, а общедоступность материальных и культурных благ; и необходимость обеспечения социальной справедливости как условия экономического и духовного развития человека. Довольно широк этот спектр, и он подробно комментировался во многих марксистских работах, в том числе ваш покорный слуга посвятил ему свой раздел в книге «Критический марксизм», где показал многие из этих тенденций и современную трактовку этих процессов; показал разработки марксистов от Ленина до современных западных авторов, которые подробно исследуют эти процессы, далеко выходя за те рамки, которыми ограничил себя Карл Поппер. Поэтому его идея о том, что смена классов может привести не к уничтожению всех классов, а к новой дифференциации, исходя из формально-логической модели, во-первых, не выдерживает критики. Во-вторых, он абсолютно не прав, когда говорит, что Маркс нигде не показал, что на смену классовому обществу, в результате уничтожения буржуазии, может прийти только социализм и ничто другое. Как раз именно это Маркс систематически показывает на основе диалектического анализа законов развития «царства необходимости» в целом и буржуазного общества в частности. Другое дело, что сам К. Маркс, действительно, не предвидел, какими противоречиями (мутациями) может на практике обернуться процесс перехода от капитализма к социализму, хотя последующие марксисты этот процесс (включая генезис бюрократии как особого социального слоя в переходном обществе) исследовали — достаточно заглянуть хотя бы в работы А. Грамши, Р. Люксембург, Л. Троцкого, Н. Бухарина, да и В. И. Ленина, который с самого начала Советской власти писал об опасностях бюрократического вырождения социалистического строительства.

Однако мы договорились различать реальную историю генезиса и логическую модель будущего общества. Что касается последней, то сам Поппер сводит этот анализ к трем простейшим пунктам, которые он сумел сформулировать на основе нескольких отрывочных цитат из двух-трех работ Маркса, потеряв огромную часть марксистского наследия.

«Верно ли, что победа рабочих должна привести к бесклассовому обществу? Я так не думаю. Из того, что вместо двух классов остается только один, не следует, что возникнет бесклассовое общество… Вероятнее всего, развитие общества происходит следующим образом. Те, кто практически находятся у власти в момент победы — революционные лидеры и их соратники, выстоявшие в борьбе за власть, — образуют новый класс — новый правящий класс нового общества. Этот класс представляет собой некий вид новой аристократии или бюрократии, представители которого, как можно предположить, будут стараться скрыть этот факт. Удобнее всего это делать, сохраняя, насколько это возможно, революционную идеологию, пользуясь революционными настроениями, вместо того, чтобы тратить свое время и силы на их разрушение (в соответствии с советом, который давал Парето всем правителям). И вполне вероятно, что они смогут достаточно искусно воспользоваться революционной идеологией, если одновременно будут использовать контрреволюционные тенденции общественного развития. Тем самым революционная идеология будет служить им в апологетических целях: она будет оправданием того, как они используют свою власть, и средством ее стабилизации, короче — новым „опиумом народа“… Эксплуатация не обязательно исчезнет вместе с буржуазией, поскольку вполне возможно, что какие-то группы рабочих после их победы получат такие привилегии, которые равнозначны эксплуатации ими менее состоятельных групп» (с. 162, 163).

Прежде чем прокомментировать эти построения, в качестве небольшого отступления не могу не процитировать пассаж из этой же главы Поппера, где он говорит о том, что для Маркса его пророчества, в том числе пророчества бесклассового общества, были способом бегства от действительности.

«Следует, кроме того, иметь в виду, что пресловутые научные пророчества являются для большого числа людей удобной формой бегства от реальной действительности — бегства от нынешней ответственности в некий будущий рай. При этом преувеличивается беспомощность человека перед лицом того, что в пророчествах о будущем рае характеризуется как всемогущие и демонические экономические силы настоящего времени» (с. 164).

Этот тезис выглядит, по-моему, просто бессовестной клеветой, что вообще-то редко случается в книге Поппера, который обычно достаточно корректно относится к самому Марксу и его творческим последователям. В самом деле, здесь упрек в адрес Маркса, активнейшим образом участвовавшего в борьбе не только за будущее общество, но за демократизацию существовавшего в его время мира, поддерживавшего и профсоюзное движение, и другие социальные инициативы, по меньшей мере неуместен. Вдвойне это неуместно в отношении подавляющего большинства других марксистов, которые, быть может, были когда-то чересчур активны в своей включенности в разрешение противоречий реальной жизни, но никогда не были людьми, закрывающими глаза и убегающими от реальных противоречий в выдуманный мир иллюзий. Я хочу еще раз обратить внимание: попперовский намек на то, что практики социал-демократии не уходят от реальных противоречий жизни и потому делают полезные вещи, а марксисты этим не занимаются, по меньшей мере, заслуживает критики, поскольку, во-первых, борьба за социальные реформы всегда была важнейшим слагаемым для всех марксистов, а не только социал-демократов, и, во-вторых, в решающие периоды истории, такие, как Вторая мировая война, именно политические организации, стоящие на позициях марксизма, оказались наиболее сильными борцами за победу демократии против фашизма. Именно они были главными, кто шел на смерть в рядах Сопротивления, а не люди типа Поппера. Кстати, я не знаю, чем занимался Поппер во время Второй мировой войны, и, может быть, именно он убегал в свои иллюзии «открытого общества» от реальной борьбы против фашизма. Если нет, если он участвовал в антифашистской борьбе, то это делает ему честь, и я с радостью приношу свои извинения, но если да, то это доказывает правомерность моего предположения. Возвращаясь к проблеме, возможна ли другая модель, кроме социалистической, на базе разрешения противоречий капитализма, я бы хотел последовать за логикой самого Поппера, поскольку он к этой теме обращается постоянно, и начну с очередной цитаты.

«Ни Маркс, ни кто-либо другой никогда не показал, что социализм, понимаемый как бесклассовое общество, т. е. как „ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех“, представляет собой единственно возможную альтернативу жестокой эксплуатации в рамках той экономической системы, которую Маркс описал впервые столетие тому назад (в 1845 г.) и которую он назвал „капитализмом“ Если же кто-то попытался бы доказать, что социализм является единственно возможным преемником не ограниченного, или не регулируемого, законодательно „капитализма“ Маркса, мы, разумеется, могли бы опровергнуть его, сославшись на исторические факты» (с. 164).

Подчеркну, что альтернатива, которую Поппер предлагает ниже, состоит в том, что не ограниченный законодательно капитализм открыл путь новому историческому этапу — этапу политического интервенционизма. Кстати, он показывает, что это не только политический, но и экономический путь, но это другой вопрос. При этом мы можем оставить на совести Поппера то, что он не понимает: государство здесь выступает уже не только как политический, но и экономический субъект, ибо современное регулирование государством процессов воспроизводства, структурной перестройки, социальных отношений и др. — это не вмешательство политики в экономику, это, прежде всего, изменение самих экономических отношений, появление нового типа координации (сознательное регулирование, дополняющее и ограничивающее рынок), нового экономического субъекта, где государство выступает как форма экономических институтов сознательного регулирования. За этой формой скрыты реальные экономические и общественные интересы, которые реализуются при помощи не только государственных институтов, но и таких институтов, как профсоюзы и другие общественные организации. Так что не надо все сводить к политике.

Давайте теперь посмотрим на логику Поппера. Во-первых, тезис о том, что пророчество Маркса было неправильным и на смену капитализму свободной конкуренции пришел не социализм, а интервенционизм, он дополняет тезисом о том, что существуют разные формы этого интервенционизма:

«Не ограниченный законодательно капитализм открыл путь к новому историческому этапу — этапу политического интервенционизма, т. е. вмешательства государства в экономику. Интервенционизм принимает различные формы. Есть его русская разновидность, есть фашистская форма тоталитаризма и есть демократический интервенционизм Англии, Соединенных Штатов и „малых демократий“, лидером которых является Швеция, где технология демократического вмешательства государства в экономику достигла наиболее высокого на сегодняшний день уровня» (с. 164, 165).

Это классический образец уже упоминавшегося нами метода соединения на основе формально общего признака самых различных экономических систем. Здесь так же, как в случае со щетиной, являющемся самым главным признаком, объединяющем ежа и половую щетку; соединяются все экономические системы, в которых государство играет сколько-нибудь активную экономическую роль. Кстати, даже экономические функции государства во многом различаются в названных существенно различных по своей основе системах. За всем этим стоит проблема очень важного исследования различий природы и функций государства в фашистских и мутантно-социалистических системах, их отличия от социал-демократической модели.

Единственное реальное основание, которое можно найти в этом и формально, и по существу неверном высказывании Поппера, — это то, что в основе всех трех интервенционистских систем лежат вполне предсказанные Марксом процессы: необходимость активного вмешательства общества в экономику и прекращение свободной рыночной конкуренции — вот вывод, который был сделан марксизмом на основе анализа противоречий капитализма, обуславливающих необходимость генезиса ассоциированного регулирования обобществленного производства. Это положение было довольно подробно прокомментировано Энгельсом в «Анти-Дюринге», а затем развито в работах и Ленина, и Розы Люксембург, и других марксистов. Единственное, в чем Поппер прав, — в социал-демократических системах такое регулирование пошло по пути реформирования капитализма, а не по пути социалистической революции, но и этот вывод марксисты сделали задолго до Поппера, указав на причины и природу происходящих процессов.

Тем не менее рассмотрим подробнее данный аргумент. Поппер критикует Маркса, противопоставляя социал-демократическую эволюцию, якобы не предсказанную марксизмом, победе социализма в результате революции и изменения строя как модели, предложенной Марксом. Самое смешное, что при этом для подтверждения неправоты Маркса и своей правоты, Поппер использует предложения, сформулированные в… «Манифесте Коммунистической партии». Повторю: перечисляя изменения, которые произошли в капиталистическом мире в XX в. и которые якобы противоположны прогнозу марксизма, Поппер почти дословно пересказывает «Манифест…», где говорится о программе действий, которые должны предпринять революционеры в ближайшем будущем. Я приведу большую цитату из книги Поппера:

«Если опустить не имеющие, пожалуй, важного значения пункты этой программы (например — „4. Конфискация имущества всех эмигрантов и мятежников“), то можно сказать, что в демократических государствах требования большей части этих пунктов были внедрены в практику полностью или в значительной степени. Вместе с тем было сделано много более важных шагов в обеспечении социальной защиты, о которых Маркс даже и не думал. Я сошлюсь только на следующие пункты его программы: 2. Высокий прогрессивный налог (осуществлено). 3. Отмена права наследования (в значительной степени реализовано с помощью налога на наследство; сомнительно, что стоило бы желать большего). 6. Централизация всего транспорта в руках государства (это было сделано в Центральной Европе по военным соображениям перед войной 1914 г. без особых результатов; это сделало также большинство малых демократий). 7. Увеличение числа государственных фабрик, орудий производства… (реализовано в малых демократиях; всегда ли это очень выгодно — по меньшей мере сомнительно). 10. Общественное и бесплатное воспитание всех детей. Устранение фабричного труда детей в современной его форме… (первая часть требования выполнена в малых демократиях и в определенной степени практически везде; вторая часть перевыполнена)» (с. 165).

А теперь прокомментируем эти положения. Здесь Поппер с удивительной для него нелогичностью напоминает унтер-офицерскую вдову, которая высекла сама себя. Фактически он говорит, что Маркс в «Манифесте…» как раз предлагал в качестве первого шага то, что и было реализовано социал-демократами. Это так, и совпадение неслучайно. Действительно, в большинстве случаев марксисты в XIX в. в качестве первых шагов в своих действиях (тогда это были революционные подвижки) предлагали не что иное, как реализацию компромиссной, реформистской (как бы мы сейчас сказали — социал-демократической) модели «улучшения», социализации капиталистического общества. Эти лозунги присутствовали в программах-минимум практически всех социал-демократических партий в конце XIX — начале XX вв. Особенно они выделяются, например, в программе, разработанной Лениным. Он тщательно показал характерные для эпохи империализма подвижки и необходимость борьбы как раз за социал-демократические меры, которые Поппер противопоставляет марксистским. Здесь наш критик марксизма, повторю, высек исключительно сам себя, поскольку именно марксисты во всех своих разновидностях, от самых радикальных (таких, как ленинцы) до социал-демократов, показывали необходимость именно тех шагов, которые в полной мере признает и сам Поппер.

Другое дело, почему кризис капитализма, который, действительно, был огромным и крайне острым в первой половине XX в. (вспомним и Первую мировую войну, и серию революций, и мощные конфликты в странах капитала, в том числе Великую депрессию 1930-х гг., и победу фашизма, и Вторую мировую войну) привел к рождению мутантного социализма на одном полюсе, и социал-демократических моделей — на другом, а не к победе «чистого» социализма в той форме, как она виделась марксистам в XIX в.? Это действительно важный вопрос, но в таком виде Поппер проблему не ставит. Так ее поставили, будучи самокритичными, мы — марксисты XX (а теперь уже и XXI) века.

Мы утверждаем: Маркс и его последователи совершенно справедливо показали объективную необходимость социализации капитала. Вопрос только в том, по какому пути пошла эта социализация: по пути реформирования, в том числе под влиянием классовой борьбы пролетариата и других факторов капитализма и рождения мутантного социализма в наших странах, или по пути классической социальной революции и будущей победы социалистического общества с плановой общественной экономикой, основанной на самоуправлении трудящихся, с отмирающим государством и отмирающими классами? Этот вопрос, действительно, требует обсуждения. Забегая вперед, я хотел бы сказать, что этот вопрос имеет достаточно известный в марксистской теории ответ.

Известно, что развитие социально-ориентированной экономики и политики (процессы социализации) в XX в. пошли по трем основным ветвям. Фашизм, как превращенная форма, антисоциализация — ветвь тупиковая, потерпевшая поражение; советская модель мутантного социализма, тоже не выдержавшая критики истории и развивающаяся только в некоторых своих разновидностях в Китае и некоторых других странах; третий, социал-демократический, путь тоже сегодня оказался во многом потеснен неолиберальным реваншем. Ответ на вопрос о причинах именно таких конкретно-исторических форм в принципе верно предсказанного марксизмом процесса связан с пониманием нелинейного хода истории. Эта диалектика обратимости, понимание того, что необходимость реализуется в истории исключительно как результат столкновения различных случайных процессов при наличии активной, действующей роли социального субъекта, прекрасно показана Лукачем в его книге «Антология общественного бытия», и ее не хочет видеть наш критик.

Здесь мы вынужденно возвращаемся к игнорированию (или непониманию?) Поппером процессов взаимодействия различных случайных исторических явлений (как неотъемлемой черты марксистской диалектики) и активной роли социального субъекта (как творца истории даже в рамках мира отчуждения), без чего необходимость никогда не пробивает себе дорогу. На эту тему есть немало замечаний в «Анти-Дюринге» Энгельса и интереснейших положений у Ленина; даже если не обращать внимание на последующие работы таких ученых, как Д. Лукач, М. Лифшиц, Э. Ильенков и др. Случайность истории состоит, в частности, в том, что в условиях, когда производительные силы развились до уровня возможности, но не необходимости нового социального общества, допустимы различного рода флюктуации, временные победы и поражения новой общественной системы, возникновение мутантных форм этой системы, развития прежнего общества по пути самореформирования и самоотрицания своих основ.

Повторю: эта диалектика, хотя и в зародышевом виде, содержится уже в работах Маркса и Энгельса, но она прямо вытекает из методов Маркса и достаточно подробно была развита марксистами во второй половине XX в. Именно так мы будем трактовать существующие тенденции: как развитие процессов социализации. Данные процессы шли, во-первых, в рамках самореформирования капитала (самоотрицания его основ в рамках прежней системы) нелинейно. Эта модель была обозначена теоретически уже в последних работах Энгельса и затем в работах Ленина и Розы Люксембург. Во-вторых, указанные процессы развивались в рамках общества, которое я называю мутантным социализмом и которое было проанализировано, хотя и без употребления этого термина, многими марксистами, включая Льва Троцкого.

В-третьих, объективная необходимость социализации в ряде стран Европы, столкнувшись с непреодолимыми барьерами на пути вперед (реформистском ли, революционном ли), свернула в тупик квазисоциализации, став одной из причин возникновения фашизма как одной из мутаций развития процессов социализации в рамках капиталистической системы. Исторический процесс разворачивался в этих трех модификациях. Реальных же социально-политических условий для революционного взрыва и начала развития «чистой» модели социализма в развитых странах до настоящего времени не оказалось.

Этот процесс в чем-то аналогичен развитию капитализма в большинстве стран мира. В реальной истории только в нескольких государствах (да и то не всегда и во всем «чисто») победил новый общественный строй — капитализм. В большинстве же случаев его генезис шел достаточно мучительно, с победами и поражениями, как это было, например, в Италии, с рядом попыток перехода в этой стране от феодальных к буржуазным отношениям; мучительно-долгим и неэффективным самореформированием феодализма в России (противоречивость и неполнота буржуазных преобразований, затянувшихся в нашей стране вплоть до XX в., стали, кстати, одной из причин революции 1917 г.); с отставанием и вторичной колониальной трансформацией рабовладельческо-феодальных и азиатско-феодальных систем в буржуазные в большинстве стран Третьего мира, — таким, а отнюдь не однолинейным был реальный процесс рождения мирового капитализма. Приписывать же марксизму идею простейших линейных трансформаций одного способа в другой может только автор, который незнаком со всем богатством работ самого Маркса и последующих марксистов по теории общественно-экономической формации.

Еще несколько ремарок по поводу тезисов Карла Поппера в главе «Пришествие социализма». Начну со следующего пассажа:

«Если же из этого они заключают, что такие страны все еще являются „капиталистическими“, в смысле Маркса, то тем самым они демонстрируют догматический характер своей предпосылки о том, что иной альтернативы не существует» (с. 166).

Удивительно, насколько Поппер, неплохо знающий марксизм и современное ему общество, не удосуживается провести хотя бы формальное сравнение этих двух систем. На самом деле большинство пришедших на смену Попперу дюжих либералов 1990-х гг. отнюдь не стесняются считать, что это общество капиталистическое, что в нем торжествуют законы частной собственности, рынка, капитала; и вряд ли кому-нибудь сегодня придет в голову считать, что транснациональная корпорация — это не капитал, что наемные рабочие превратились из наемных работников в каких-нибудь ассоциированных собственников или произошли какие-либо другие революционные изменения, свидетельствующие о том, что в мире уже нет ключевых черт прежней системы, а именно: рынка, капитала, основанного на капитале частнокапиталистического присвоения, с одной стороны, и наемного труда — с другой. Эта система, конечно же, существенно трансформировалась, и в огромном количестве марксистских работ показано, каким именно образом. Возможность такой трансформации вполне предусматривалась и классическим марксизмом, и последователями Маркса. Поэтому, мне кажется, заключения Поппера о том, что капитализм до-интервенционистской поры и современное общество — две качественно различных системы, по меньшей мере, должно вызывать удивление даже в рамках его собственной методологии, не говоря уже о серьезном марксистском анализе.

Наконец, еще раз об оппозиции социализма капитализму. Поппер в этой связи пишет:

«По этому поводу необходимо повторить: никто никогда еще не показал, что существуют только две возможности — „капитализм“ и „социализм“» (с. 167).

Как уже говорилось, смысл основных положений Маркса состоит в том, что закономерностью развития истории является самокритика капитализма и смена его другим обществом, возникающим и как продолжение, и как диалектическое отрицание предыдущей системы (насколько это доказательство убедительно, — вопрос, который мы обсуждали на протяжении всего нашего анализа, но это именно вопрос, требующий обсуждения). Что же до вывода Карла Поппера о возможности иных оппозиций, нежели «капитализм — социализм», то он основывается исключительно на том, что с формально-логической точки зрения существует возможность и других альтернатив.

Но в том-то и дело (я не могу не повторить своего тезиса, поскольку Поппер в десятый раз повторяет свой тезис об оппозиции «капитализм — социализм»), что марксизм использует диалектический, а не формально-логический метод.

Наконец, по поводу замечания, касающегося раскола марксистов на революционных и реформистских:

«Можно сказать, что раскол между социал-демократами и коммунистами Центральной Европы был расколом между марксистами, имевшими некую иррациональную веру в конечный успех русского эксперимента, и теми, кто, поступая более разумно, относился к нему скептически» (с. 169).

И по этому поводу хочу заметить, что Поппер здесь, по сути дела, пытается игнорировать или в крайне ограниченной форме трактовать действительный раскол на марксистов-сталинистов и творческий марксизм. Я не думаю, что Поппер незнаком с этой антитезой, и потому в данном случае он, скорее всего, просто лукавит, пытаясь крайне ограниченно трактовать проблему, сводя все исключительно к наличию или отсутствию иррациональной веры в правоту марксизма.

На самом деле все гораздо сложнее. Это диалектика победы мутантного социализма и формирования (на основе объективных процессов!) соответствующей сталинской версии марксизма, примитивизирующей и извращающей его основные положения. Анализ того, как именно соотносятся марксизм и сталинизм как теоретические доктрины, — тема крайне важная и нужная; она в значительной степени развита в работах марксистов-антисталинистов, причем как «умеренного» (выражаясь языком Поппера) направления (я имею в виду таких авторов, как Шафф или Лукач, наших советских марксистов-шестидесятников), так и марксистов «радикального» направления (прежде всего Льва Троцкого и его последователей, написавших немало сильных работ на эту тему). Есть и другие работы в Европе и в нашей стране, которые показали эти различия. Данный блок проблем заслуживает особого анализа, но мне важно было подчеркнуть, что за тезисами Поппера скрываются гораздо более серьезные и глубокие проблемы, нежели те, на которые он обращает внимание, будучи, как и во многих других случаях, достаточно поверхностным исследователем реальных противоречий.

Вопрос о революции в России как революции «не по „Капиталу“» мы уже обсуждали, поэтому возвращаться к нему, в связи с его повторением в этой главе Поппером, я не буду. При этом заметим: в целом ряде случаев Поппер обращает внимание на то, что необходимость применения каких-то дополнительных аргументов, кроме одной цитаты, которую он взял из того или иного произведения Маркса, есть следствие слабости марксистской теории, поскольку в ней нельзя все объяснить при помощи нескольких простых тезисов. Но в том и состоит так и не понятая Поппером суть этой теории — ее открытость и критичность, в том числе и по отношению к своим собственным положениям, необходимость их развития. В одной из вводных глав, понимая и в целом принимая тезис о том, что марксизм прежде всего метод, а не набор готовых догм, автор затем забывает собственное же утверждение и пытается показать, что марксизм как совокупность готовых догм не годится для объяснения мира. Но в этом смысле он не противоречит ни марксистам, ни Марксу, который постоянно неоднократно подчеркивал, что попытка догматического, буквального применения отдельных своих высказываний есть не марксизм, а антимарксизм.

2.2. Социальная революция

Пожалуй, наиболее важным разделом в книге Поппера, наряду с идеей социального детерминизма, является его критика теории социальной революции. Начну с первых фраз, которыми открывает эту главу сам Карл Поппер:

«В этом пророчестве утверждается, что все классы, кроме буржуазии и пролетариата, прежде всего так называемые средние классы, обречены на исчезновение и что вследствие обострения противоречий между буржуазией и пролетариатом классовое сознание и сплоченность пролетариата будут возрастать. Вторая часть представляет собой пророческое утверждение о том, что противоречие между пролетариатом и буржуазией нельзя устранить, и оно приведет к пролетарской социальной революции» (Выделено мной. — А. Б.) (с. 171).

Здесь снова теория Маркса сводится к некоторому набору цитат, из которых заимствованы выдвигаемые Поппером тезисы.

Во-первых, тезис о том, что все классы, кроме пролетариата и буржуазии, исчезнут, основан на не очень точном и крайне упрощенном понимании основных идей довольно известного положения Маркса о том, что по мере развития капитализма небуржуазные классы уходят в прошлое.

Во-вторых, еще более странным является утверждение, что социалистическая революция выводится исключительно из невозможности устранить противоречия между пролетариатом и буржуазией. Я уже пытался показать, что социалистическая революция для Маркса есть качественная смена одной общественно-экономической системы другой. Причем в данном случае речь идет о двоякой смене: (1) о скачке из «царства необходимости» (мира отчуждения в целом) в «царство свободы» — длительном, сложном историческом процессе, и (2) о переходе от капиталистической общественно-экономической формации к новому обществу, которое Маркс называл уже, как правило, не формацией, а «историей», «царством свободы», или свободной ассоциацией, подчеркивая снятие основных черт, характерных для прошлого в новом обществе. В этой связи и социалистическая революция как процесс качественной смены новым обществом и капитализма, и всей эпохи отчуждения «царством свободы» есть процесс несравнимо более сложный, нежели разрешение противоречия между пролетариатом и буржуазией.

Попутно замечу, что, с точки зрения диалектики, неразрешимых противоречий вообще не бывает. Если смотреть не только на пару цитат Маркса, которых Поппер даже не приводит, а на весь контекст его анализа классовых конфликтов, можно понять, что в рамках столкновения пролетариата с буржуазией существует и целый ряд компромиссов и реформ, возможность которых и Маркс, и Энгельс, и все остальные последователи-марксисты вполне принимали и понимали. Другое дело, что при этом они утверждали: в конечном итоге это противоречие нельзя снять иначе, как в рамках нового общества, где на смену классу пролетариата и буржуазии придет новая общественная структура — структура отмирающих классов, структура свободной ассоциации. Но это другой тезис, и он не совпадает с утверждением Поппера о пророчестве, которое провозглашало разрешение противоречия между пролетариатом и буржуазией исключительно путем пролетарской социальной революции.

Что касается проблемы изменения социально-классовой структуры в современном капитализме и трактовки этой темы у Поппера, то она относится к числу его наиболее слабых мест, поскольку сегодняшние исследователи-марксисты пошли гораздо дальше в размышлениях на эти темы, чем анализируемый нами автор. Он приводит целый ряд достаточно плоских соображений по поводу того, что в современном мире сохраняются и сельскохозяйственные рабочие (кто и когда утверждал, что их не будет?). К тому же Поппер считает, что унификации сознания всех рабочих не происходит, что возникают более сложные социальные группы, нежели просто пролетариат и наемные работники и т. д.

В данном случае он, как всегда, ломится в открытую дверь, поскольку у Маркса показана очень сложная социальная структура, и первоначальный тезис «Манифеста Коммунистической партии» о тенденции «вымывания» иных, нежели пролетариат и буржуазия, классов, затем развит в «Капитале», что, кстати, замечает и сам Поппер, который (см. с. 173) приводит членение общества в соответствии с работами позднего Маркса, но при этом он считает, что здесь Маркс отрицает самого себя. Отчасти он прав, но только в том смысле, что Марксова теория развивалась, и ранняя работа, «Манифест Коммунистической партии», где показана основная тенденция возникновения капитализма из феодализма (снятие классов феодального общества и рождение классов буржуазного), затем, в поздних работах Маркса, уточняется, а сложная социальная структура самого капитализма рассматривается более подробно.

Поэтому мы вправе сказать, следуя методу соотношения исторического и логического, что оба высказывания Маркса вполне верны. А именно: на стадии снятия феодального общества и рождения буржуазного, действительно, происходит «обуржуазивание» аристократии и «пролетаризация» трудящихся, в том числе и различных представителей трудящихся феодального общества. Эта тенденция объективна, и, кстати, с ней Поппер особенно и не спорит. Что касается сложной социальной структуры капитализма, показанной Марксом в связи с исследованием анатомии этого общества, то следует добавить: Маркс раскрывает это усложнение в третьем томе «Капитала» в связи с характеристикой фиктивного капитала, анализом деления капитала на капитал-собственность и капитал-функцию, выделением торгового капитала, кредита, разделения капитала на капитал-собственность и капитал-функцию в главе «О доходах и их источниках» и т. д. Тем более что в дальнейшем марксизм показал, как именно модифицируется эта структура в условиях империализма и как эта модификация вырастает из внутренних противоречий классического капитализма.

В этом смысле критика Поппера, который систематически упрекает Маркса в отсутствии логики, демонстрирует только одно: для автора «Открытого общества» логика состоит в объяснении сложной системы при помощи трех-четырех простейших тезисов, и всякая попытка показать развитие, усложнение, видоизменение, трансформацию этих тезисов, реальную диалектику реальных процессов кажется для него уходом от научного объяснения вообще. Иными словами, для него существует либо простое объяснение, либо это объяснение не годится как научное.

То же происходит и с трактовкой Поппером социальной революции:

«На первый взгляд, кажется достаточно ясным, что имеет в виду Маркс, говоря о социальной революции. Его „пролетарская социальная революция“ является историческим понятием. Оно обозначает более или менее быстрый переход от исторического периода капитализма к историческому периоду социализма. Другими словами, это — название переходного периода классовой борьбы между двумя основными классами вплоть до окончательной победы класса рабочих. На вопрос о том, предполагает ли „социальная революция“ ожесточенную гражданскую войну, Маркс отвечал, что это не обязательно, подчеркивая при этом, что, к сожалению, не вполне ясно, как можно избежать гражданской войны… Социальная революция есть попытка хорошо сплоченного пролетариата завоевать полную политическую власть при твердом намерении не избегать насилия, если оно потребуется для достижения этой цели, и пресекать все попытки своих противников восстановить свое политическое влияние» (с. 174–175).

На самом деле свести понятие социальной революции исключительно к этим тезисам мог только Поппер или аналогичные ему ученые. Я уже выше показал, что для Маркса это гораздо более сложный процесс, и Поппер мог бы это понять, если бы заглянул хотя бы в многочисленные хрестоматии, например, «Маркс и Энгельс о социалистической революции», где показано все многообразие и сложная диалектика этих процессов.

Что касается использования насилия в революции и демократии как пути осуществления революции, то мы к этому вопросу обратимся ниже — благо Поппер ему уделяет достаточно много внимания и совершенно справедливо.

Следующий тезис Карла Поппера — утверждение, что в соответствии с марксизмом капитализм якобы не подлежит реформированию, и именно так это трактуется в «Капитале» Маркса: «…ядром марксистского учения, изложенного в „Капитале“, является утверждение, что капитализм не подлежит реформированию, а также Марксово пророчество о его насильственном уничтожении (Выделено мной. — А. Б.)» (с. 179–180).

Мы уже многократно говорили о том, что ни один из тезисов, даже если он взят из «Капитала», не исчерпывает весь марксизм. Но в данном случае эта посылка выведена Поппером из знаменитой цитаты о том, что тенденция развития капиталистического накопления ведет к экспроприации экспроприаторов. Из этой цитаты совершенно не следует, что невозможно частичное реформирование капитала в той или другой форме. Более того, в других работах Маркс прекрасно показывал — и это известный тезис марксизма о диалектики реформ и революций, — что такое реформирование возможно и полезно для дела эмансипации человека. Эти идеи были развиты и в работах последующих марксистов. Так что Карлу Попперу, видимо, не стоит приписывать Марксу того, чего у него нет.

Точно так же не следует приписывать ему утверждения, что неизбежность социальной революции он выводит из теории возрастания богатства одних и нищеты других. Как я только что показал, социальные революции выводятся Марксом из гораздо более сложного комплекса событий, не менее важно и то, что социальные революции для Маркса — отнюдь не только революции, которые приводят к победе социализма; социальные революции — это еще по крайней мере буржуазные революции, и у Маркса существует целая серия работ, в которых тщательно проанализированы именно буржуазные революции, их содержание, их прогрессивная роль, их внутренние противоречия. Поппер не случайно «забывает» об этом, поскольку для него социальная революция есть невозможное, или уж, по меньшей мере (и здесь еще одно из противоречий этого автора), крайне нежелательное и негативное явление. Однако при этом сказать, что буржуазные революции, в том числе имевшие форму гражданской войны (например, война за независимость США), являются негативным явлением и что более предпочтительным, с его точки зрения, был бы эволюционный путь развития капитализма (как, например, в России или в Германии), я думаю, Поппер бы не решился. Из его высказываний достаточно очевидно, что именно те страны, где происходили радикальные революционные сдвиги, в том числе имевшие форму национально-освободительных или гражданских войн, начиная от борьбы гезов, включая США, Англию, Францию, — это примеры как раз успешного развития капитализма в странах, которые в наибольшей степени продвинулись по этому пути в XVIII–XIX вв. В этой связи не могу не процитировать вывод Поппера:

«Итак, Марксово пророческое доказательство и в радикальном, и в умеренном его вариантах — невозможно ни исправить, ни защитить» (с. 183).

Я привел здесь эту цитату не для того, чтобы каким-то образом комментировать, а для того, чтобы просто упомянуть о стиле этого автора. Для него крайне характерно использование менторского, поучающего тона, выражающего абсолютную самоуверенность и абсолютную некритичность, в том числе по отношению к своим положениям. Я не разу не встретил у Поппера сколько-нибудь серьезного самокритичного взгляда или признания собственной ограниченности. Этот автор пишет примерно так, как писал небезызвестный и, наверно, ненавистный и ему (не только нам) автор — Иосиф Сталин.

Этот поучающе-догматический тон пронизывает всю его работу. В отличие от Поппера, Маркс (да и последующие марксисты) были всегда весьма самокритичны, смело указывали на свои недоработки, незавершенность, открытость теории.

Ниже, подводя некоторые итоги и характеризуя работу Поппера в целом, я постараюсь показать, что это отнюдь не случайно.

А теперь давайте обратимся к одному из наиболее сложных вопросов — о социальной революции и насилии, которому Поппер уделяет немало внимания.

В марксистской доктрине есть два взаимосвязанных неясных момента, и оба они важны. Во-первых, это неопределенное, двусмысленное отношение к насилию, вытекающего из историцистского подхода к общественным явлениям. Во-вторых, марксисты очень неопределенно высказываются о «завоевании пролетариатом политической власти»… Эти две неясности марксистской доктрины я могу кратко назвать двусмысленностью в понимании насилия и двусмысленностью в понимании захвата власти. Обе они порождены не только историцистским подходом, но и марксистской теорией государства. Если государство по сути своей является тиранией какого-то класса, то, с одной стороны, насилие дозволено, а с другой — диктатуру буржуазии можно заменить только диктатурой пролетариата. В этом случае забота о формальной демократии просто теряет исторический смысл. Кроме того, по словам Ленина, «демократия есть… лишь один из этапов по дороге от феодализма к капитализму и от капитализма к коммунизму» (с. 183–184).

Слава богу, в дальнейшем Попперу хватает ума добавить к этой цитате еще ряд положений по поводу того, что марксисты считали применение насилия лишь крайним средством, которое можно использовать, только если не удастся победить в революции демократическим путем. Более того, он приводит положения Энгельса, которые показывают, что именно в этом состояла основная идея марксистов. Я бы хотел подчеркнуть этот тезис, поскольку только одна цитата, используемая Поппером, еще не говорит о сути позиции марксизма по этому вопросу. А суть как раз и состоит в том, что задачей для пролетариата и других революционных сил является борьба за максимально полное развитие демократии, поскольку даже в условиях существующего классового общества и господства буржуазии все-таки все больше и больше полномочий удается перераспределить в пользу граждан.

Более того, известны положения из работы «Гражданская война во Франции» Маркса и из ленинской работы «Государство и революция» о том, что последовательно и полностью проведенная в жизнь буржуазная демократия означала бы, по сути дела, первый шаг к демократии будущего общества и отмиранию государства. В этой связи я хотел бы подчеркнуть еще раз, что марксизм есть последовательный демократизму во всяком случае, в его научной версии (здесь мы затрагиваем вопрос о практике «реального социализма»).

Поппер очень тщательно анализирует тактические соображения Энгельса о возможности предоставить буржуазии первый шаг к использованию насилия против демократически победивших трудящихся. Мне не очень хочется входить в тщательную полемику с Поппером по этому вопросу, поскольку он от стратегических вопросов о важности демократии для пролетариата переходит здесь к проблемам тактики. Поппер утверждает: если пролетариат первым не начнет применять насилие, то в этом случае буржуазия наверняка победит, а так как пролетариат и его политические представители не хотят, чтобы буржуазия наверняка победила, они все-таки должны будут первыми использовать насилие против капитала. Поппер не принимает во внимание, что проблема здесь не в тактике и даже не в том, кто первым начнет стрелять. Вопрос в другом, — в том, что пролетариат не начнет стрелять первым или, во всяком случае, с теоретической точки зрения, с точки зрения доктрины марксизма, использование насилия первым для пролетариата не только не необходимо, но и вредно. Это связано с пониманием марксизмом диалектики демократии.

Для марксизма демократия — это развитие формальных механизмов, которые тем не менее позволяют частично использовать реальные политические механизмы на пользу пролетариата. Поэтому, если пролетариату удается демократическим путем изменять общественные отношения, то он это будет делать до последнего. Другое дело, что в этих условиях весьма вероятно, что буржуазия пойдет на применение насильственных мер. Но как показал опыт, в большинстве случаев пролетариат первым не стреляет. Если даже оставить в стороне старые споры по поводу того, кто начал первым гражданскую войну — большевики или контрреволюционные силы, включая «демократические» страны Антанты, и посмотреть на новейший опыт, то события в Чили показывают, что именно поддерживаемые «демократическими» Соединенными Штатами фашистские силы пошли на антигосударственный переворот тогда, когда силы социализма стали побеждать и развиваться вполне демократическим путем. Это классический пример, демонстрирующий реальную диалектику демократии и борьбы за социализм; здесь хорошо видно, как действуют силы, защищающие капитал, и как — трудящихся.

В этой связи не могу не отметить любопытную деталь из авторского «Послесловия для российского читателя». Поппер упоминает о том, что многое в его личных взглядах изменилось после того, как была расстреляна демонстрация левых, в которой он участвовал (или собирался участвовать?). При этом он не упоминает — кем, почему и как она была расстреляна. Этот тезис он использует только для того, чтобы показать опасность привлечения людей к акциям, которые могут привести к жертвам. Но ведь Поппер прекрасно знает, что в мирные демонстрации рабочих первыми стреляли представители власти: вспомним расстрел демонстрации 9 января 1905 г. в России, расстрелы многочисленных демонстраций рабочих, в том числе в Западной Европе, и, наконец, ельцинский расстрел Парламента в 1993 г. Этот опыт многогранен и достаточно убедителен, и не случайно поэтому сам Поппер пытается его попросту проигнорировать.

Не могу не процитировать большой отрывок с семью признаками демократии, которые Поппер использует для критики марксистской теории.

«(1) Демократию нельзя сводить к власти большинства, хотя институт общих выборов является наиболее важным ее элементом. Ведь большинство может править и тираническими методами. (Большинство людей, рост которых меньше б футов, может решить, что меньшинство людей ростом выше б футов должно платить все налоги.) При демократии власть правящих сил должна быть ограничена. Критерий демократии состоит в следующем: при демократии народ может сместить правительство без кровопролития. Таким образом, если те, кто обладает властью, не охраняют социальные институты, обеспечивающие меньшинству возможность производить мирные изменения, то их правление является тиранией.

(2) Необходимо различать всего две формы правительств, а именно — правительства, имеющие упомянутые в первом пункте институты демократии, и все остальные, т. е. тирании.

(3) Истинно демократическая конституция должна исключать только один тип существующей системы — те изменения, которые могли бы представлять опасность для ее демократического характера.

(4) При демократии полная правовая защита меньшинства не должна распространяться на тех, кто нарушает закон, и особенно на тех, кто подстрекает других к насильственному свержению демократии.

(5) Политика формирования институтов защиты демократии всегда должна проводиться в предположении, что возможны скрытые антидемократические тенденции как среди правящих, так и среди подчиненных.

(6) Если разрушается демократия, то нарушаются все права. Если при этом за подчиненными и сохраняются какие-то экономические преимущества, то они сохраняются только из милости.

(7) Демократия обеспечивает прекрасное „поле сражения“ для любой разумной реформы, поскольку она допускает проведение реформ без применения насилия. Однако, если при проведении каждого „сражения“ на этом поле боя не придается первостепенного значения сохранению демократии, то скрытые антидемократические тенденции, которые всегда имеют место (и которые апеллируют к тем, кто страдает под гнетом цивилизации, как я выразился в главе 10), могут привести к падению демократии. Если этот принцип еще не понят, то нужно бороться за его ясное понимание» (с. 187–188).

Здесь необходим целый ряд важных комментариев. «При демократии народ может сместить правительство без кровопролития». На самом деле это крайне двусмысленная формулировка. Вы прекрасно знаете, господин Поппер, что в большинстве случаев правящий класс будет защищать свою власть от побеждающих социалистических сил путем насилия, и в этом случае никакие демократические механизмы не могут помочь побеждающим социалистическим силам удержатся у власти, что в полной мере продемонстрировал пример расстрела демократического правительства Альенде Пиночетом. Не будем забывать о том, что за формальной демократией скрывается реальная гегемония капитала, что было показано при анализе предыдущих материалов и что на практике доказано многократно во многих странах.

Что касается третьего пункта («конституция должна исключать только один тип изменения системы, а именно, тот, который изменяет его демократический характер»), то в этой связи хотелось бы задать вопрос, наверное, риторический, автору этого положения: если предстоит углубление демократии, ее развитие, считаете ли вы возможным в этом случае реформирование системы? В частности, достаточно известно, что многие подвижки в современном мире требуют развития так называемой низовой демократии и самоуправления, которые, в конечном итоге, могут привести к ликвидации той демократической формы, которую вы проповедуете, а именно парламентской системы.

В защите именно нынешней модели автор подчас доходит до цинизма и даже упоминает о том, что для демократии достаточно двух одинаковых партий, где одна будет взаимодействовать с другой просто для того, чтобы сохранить некоторую оболочку формального противопоставления и иметь видимость оппозиции, которая будет осуществлять контроль. Я думаю, что в упомянутый выше пункт Карл Поппер вкладывает единственный смысл: нужна конституция, которая сохранит господствующую социально-экономическую систему и адекватные ей политические институты.

Любопытно также, что демократию в строгом смысле слова Поппер определяет гораздо более убого и ограниченно, чем даже «Декларация прав человека» 1948 г. и многие демократические конституции тех стран, которые он приводит в качестве примеров. И это не случайно.

В целом, выделив эти пункты, Поппер и не пытается их обосновывать — ни эмпирически, ни какими-либо серьезными теоретическими, фундаментальными соображениями. Единственное обоснование — его собственное мнение, что так возможно преодолеть тиранию и другие негативные последствия. При этом он отнюдь не задается вопросом, который, наверно, был бы вполне в стиле попперовской логики: а кто сказал, что не может быть другого способа обеспечить представительство интересов граждан, кроме той модели демократии, которая здесь представлена?

Важно, что Поппер приписывает марксизму стремление вызвать у рабочих подозрительность по отношению к демократии (см. с. 188), стремление обвинить демократию во всех бедах и показать, что никакие реформы невозможны, а единственный способ улучшения положения дел — полное завоевание политической власти при игнорировании роли демократии как возможности для смягчения противоречий.

Здесь опять марксизму приписывается целый ряд положений, которые на самом деле характерны (и то лишь отчасти) для его сталинской версии. Марксизм, напротив, призывает рабочих к последовательному развитию демократии, показывая при этом ограниченность существующих буржуазных форм демократии, показывая, что за ними в действительности скрывается экономическая и социально-политическая власть капитала и что именно поэтому они недостаточны, что демократии должно быть больше и в перспективе она должна стать другой. Но Поппер здесь переворачивает логику марксизма с ног на голову. Вместо того, чтобы показать, что марксизм требует развития существующих форм демократии и их углубления, он пытается приписать марксизму стремление уйти от этой демократии, что, в лучшем случае, может иметь отношение к сталинской версии марксизма.

Точно так же никогда марксизм не обвинял демократию во всех бедах; он характеризовал демократию как одну из возможных политических форм, причем форму гораздо более благоприятную, чем любые другие, для развития политических процессов в рамках буржуазного общества. Обвинять демократию в бедах капитализма, с точки зрения марксизма, по крайней мере было бы глупо. Другое дело, что марксизм показывает ограниченность демократических систем в рамках капитализма, но это совершенно иной акцент.

По поводу трактовки Поппером проблемы революции и реформ — мне бы не хотелось повторяться — марксизм считал необходимым и возможным развитие реформ как важнейшего условия для продвижения к новому будущему обществу, в том числе как создание более полных предпосылок для того, что Поппер называет полным завоеванием власти.

Еще одно любопытное соображение:

«Если же такие средство (Политические забастовки. — А. Б.) применяются как наступательное оружие, то это приводит к усилению антидемократических тенденций в стане противника, поскольку такие акции делают демократию явно недееспособной…. Применение рабочими любых форм недемократического давления (Речь, конечно, идет о таком „антидемократическом“ средстве, как политическая забастовка. — А. Б.) приведет, вероятнее всего, к аналогичным или даже антидемократическим контрдействиям со стороны противника, спровоцирует движение, направленное против демократии. Причем, антидемократические действия со стороны правящих сил, разумеется, намного серьезнее и опаснее, чем аналогичные действия со стороны управляемых (Выделено мной. — А. Б.)» (с. 190).

В этом утверждении Поппер фактически показывает свою действительно классовую позицию: он считает возможными и, более того, необходимыми для защиты существующей системы наступательные активные действия со стороны правящих сил, а сколько-нибудь активные, в том числе демократически активные, действия со стороны рабочих он считает не только нежелательными, но и провоцирующими фашизм. Фактически он показывает здесь, что буржуазная демократия не способна обеспечить защиту капитала при ее последовательном развитии и что, поэтому, капитал готов идти на разрушение демократии, если это будет необходимо для сохранения его экономического господства.

Докажем это положение. Политическая забастовка, гражданское неповиновение — это демократические меры, которые зафиксированы как право трудящихся в конституции большинства социал-демократических стран (кстати, Поппер «забывает» это подчеркнуть). Это действительно наступательная мера, которая позволяет пролетариату демократическим путем двигаться к изменению не столько политической формы, сколько как раз экономического содержания, а именно — власти капитала. Что говорит по этому поводу Поппер? Что в этих условиях правящий режим наверняка пойдет на ограничение демократии и на любые меры (он намекает на фашизм) для того, чтобы сохранить свое господство. Давайте немного иначе сформулируем это утверждение. Если капиталу для сохранения своего господства и власти в условиях угрозы этой власти со стороны пролетариата, использующего последовательно демократические методы, надо пойти на отмену демократии, он пойдет на это, чему примером были и победа фашизма в условиях резкого усиления левых в Испании, Италии, Германии, и примеры прямого свержения демократической системы в Чили, и многие другие шаги, доказывающие, что капитал легко идет на ограничение демократии, когда иными методами он не может остановить наступление трудящихся, использующих демократические меры для своей борьбы.

Так что господин Поппер в этом заключительном пассаже главы, посвященной диалектике демократии и насилия, фактически расписался в том, что не пролетариат, а капитал является социальной силой, готовой использовать насилие и антидемократические методы, и единственное, на что он способен, — призывать не совершать против капитала никаких действий, дабы не будить эту «спящую собаку».

2.3. Капитализм

Глава «Капитализм и его судьба», с точки зрения профессионального политэконома-марксиста, демонстрирует предельную слабость Поппера как теоретика, и потому подробно полемизировать с автором по этому вопросу не имеет смысла. Я ограничусь лишь несколькими тезисами.

Во-первых, в крайне примитивном виде трактуется проблема эксплуатации: фактически Поппер всю проблему сводит к обнищанию пролетариата. В дальнейшем, пытаясь показать механизм прибавочной стоимости, Поппер вообще допускает целый ряд теоретических «ляпов». Первый из них касается непонимания связи трудовой теории стоимости и двойственного характера труда с теорией эксплуатации Маркса.

«Идея так называемой трудовой теории стоимости, заимствованная Марксом у его предшественников (в частности, он ссылается на Адама Смита и Давида Рикардо) и приспособленная для его целей, достаточно проста. Если вы нанимаете плотника, вы платите ему за время работы. Если его спросить, почему эта работа дороже другой, он скажет, что она требует больших затрат труда. В дополнение к оплате труда вы должны, разумеется, оплатить и лесоматериалы. Однако если посмотреть на ситуацию более внимательно, то окажется, что вы косвенным образом платите за труд, вложенный в посадку, вырубку, транспортировку, обработку леса и т. д. Такой анализ приводит к общей теории, согласно которой плата за работу или любой приобретенный товар должна приблизительно соответствовать количеству затраченного труда, т. е. количеству рабочего времени, необходимого для производства этого товара» (с. 198).

Определение трудовой теории стоимости вообще заслуживает «неудовлетворительно» на экзамене не только у профессионалов-экономистов, но даже в техническом вузе. В ряде случаев он и саму проблему эксплуатации сводит исключительно к тому, что рабочие в условиях безработицы проигрывают при конкуренции с капиталом. Но на самом деле суть Марксовой концепции эксплуатации, основанной как раз на трудовой теории стоимости, состоит в том, что рабочий получает лишь часть создаваемого им богатства в виде оплаты стоимости его рабочей силы, что это является правилом для капитала, независимо от того, присутствует или отсутствует безработица; безработица может лишь способствовать некоторому перераспределению необходимого продукта в пользу капитала и снижать цену рабочей силы, но не влиять на саму суть отношений эксплуатации. Собственно, сила Марксового закона прибавочной стоимости состоит прежде всего в том, что он показал: даже в условиях эквивалентного обмена между наемным работником и собственником первый своим трудом создает всю новую стоимость, получая лишь ее часть, равную стоимости рабочей силы.

Как я уже сказал, политэкономический раздел в критике Поппером марксизма является одним из самых слабых, что проявляется, в частности, в упомянутой мной ограниченной и во многом просто неправильной трактовке теории стоимости и эксплуатации. Чего стоит, например, такой пассаж:

«Однако если для объяснения результатов действия закона стоимости достаточно сформулировать законы спроса и предложения, то теория трудовой стоимости вообще не нужна, какой бы надежной она ни казалась с первого взгляда (хотя, я думаю, она таковой и не является) (Выделено мной. — А. Б.)» (с. 203).

Здесь Поппер фактически попросту не смог понять, почему объяснить эксплуатацию без трудовой теории стоимости в системе Маркса невозможно. Кроме того, тезис о том, что для описания закона стоимости достаточно понимания соотношения спроса и предложения, очень точно характеризует его поверхностно-прагматический подход к науке вообще и к политико-экономической теории в частности. В данном случае Маркс ставит вопрос, существующий еше со времен Аристотеля, о природе тех общих отношений, которые лежат в основе обмена товаров, и дополняет его новыми принципиально важными положениями: о внутренних противоречиях, которые являются источником развития товарного производства, о механизме превращения отношений товарного производства в отношения наемного труда и капитала и о дальнейшей эволюции.

Не разобраться в этой схеме Маркса мог только не слишком добросовестный исследователь, поскольку она оказывается доступна, как показывает опыт моих коллег — от Егора Гайдара до последовательных марксистов, — даже для студентов 1–2 курса экономического факультета МГУ советской поры, не говоря уже о серьезных ученых. В данном случае речь идет о том, что Поппер, следуя одной из самых примитивных версий позитивизма, фактически видит единственную задачу науки в том, чтобы описать некоторые явления, даже не ставя задачу понять механизм функционирования системы, как это делают, например, современные разновидности теории предельной полезности. Он в этом смысле уподобляется средневековому крестьянину, которому знания о том, что Земля — шар и что она вращается вокруг Солнца, действительно были абсолютно не нужны и даже вредны; и в этом смысле он вполне разумно считал, что Джордано Бруно, Галилею и всем остальным надо в лучшем случае заткнуть глотку, а в худшем — отправить их на костер. Я, правда, не думаю, что Карл Поппер собирался предложить аутодафе для марксистов, но его достаточно поверхностные теоретические взгляды проявляются здесь в полной мере. Именно вследствие этого он предлагает чуть ниже вообще элиминировать теорию стоимости и прибавочной стоимости для того, чтобы объяснить проблему эксплуатации и, как он пишет, избыточного населения.

На самом деле Марксова теория безработицы заключается не в фиксации данного феномена — это было известно и до Маркса; здесь никакой научной прозорливости не требуется, да и критиковать его в этом смысле не за что. Идея марксизма состоит в том, чтобы показать, как из законов рынка, точнее — лежащих в его основе товарных отношений, вытекает необходимость развития капитала; что этот последний предполагает наличие отношений эксплуатации, изначально абстрагируясь от того, есть или нет безработица; как затем из анализа относительной прибавочной стоимости, предполагающей рост производительности труда и органического строения капитала, выводятся феномены воспроизводства капиталистической системы и, в частности, безработица и тенденции относительного и абсолютного обнищания пролетариата, которые единственно и видит Поппер.

В этом смысле завершающую часть очерка о капитализме Поппер излагает в стиле самых примитивных сталинских учебников. Цитировать здесь нет необходимости, читатель сам может обратится к с. 220–221. Единственное, на чем мне хотелось бы остановиться, — это вывод, которым заканчивает автор: «Негласный принцип, в соответствии с которым действуют коммунисты: „Чем хуже — тем лучше, поскольку нищета приблизит начало революции“, вызывает у рабочих подозрение».

Этот оборот годится лишь как наиболее примитивная форма сталинистской пропаганды. Ни один серьезный ученый-марксист, а мы сегодня размышляем прежде всего о марксизме как теории в ее развитии, никогда не ставил и не мог поставить задачу максимального обнищания пролетариата для того, чтобы затем это вызвало социальную революцию. Я еще раз хочу напомнить: теория социальной революции марксизма выводится не из того, что пролетариат нищает и растет безработица. Это одна из возможных предпосылок (подчеркну это!) социального взрыва, и не более того. Необходимость социалистической революции выводится из объективных законов развития капитализма, среди которых и рост производительности труда, и обобществление, и многое др. Более того, марксисты, в том числе в своих политических работах, посвященных тактике и стратегии деятельности левых социалистических и коммунистических партий, постоянно подчеркивали, что борьба за рост благосостояния пролетариата, за реформы, которые обеспечивают частичное участие работников в управлении, за более справедливое, дающее большие права работникам трудовое законодательство, за 8-часовой рабочий день и т. д., является альфой и омегой, абсолютной необходимой задачей для левых.

Марксизм теоретически показал, почему это именно так. Он показал, что пролетариат как класс, освобождающий не только себя, но и общество, должен обладать свободным временем, должен обладать способностью к социальному творчеству (а для этого надо набираться опыта, участвуя в социал-реформистских движениях), что развитие низовой демократии создает предпосылки для более мирной и эффективной победы социалистических сил. В заключительной части работы будет специально показано, почему и как рост свободного времени, ограничение рабочего дня и некоторое повышение благосостояния являются необходимыми материальными предпосылками ассоциированного социального творчества.

Глава 21 посвящена, главным образом, проблемам накопления и цикла, и анализировать ее просто неинтересно, потому что здесь Поппер ограничивается весьма поверхностными и немногословными замечаниями, в то время как за этим блоком проблем (анализом Маркса цикла, тем, что из этого следует и каковы возможные последствия перенакопления капитала) стоит огромный пласт серьезных экономико-теоретических работ (в том числе — не- и антимарксистских), и этот спор гораздо более интересен и профессионален, чем это представляется Попперу. Поэтому адресую заинтересованного читателя к работам экономистов-марксистов, начиная с Ленина, Туган-Барановского, Гильфердинга, Розы Люксембург, включая целый ряд ученых середины XX в. и заканчивая книгами по динамике капитализма Д. Робинсон и Эрнста Мандела. Один из наиболее интересных примеров — дискуссия «Кембридж — Кембридж», где сторонники синтеза марксизма и посткенсианства, с одной стороны, и неолиберальной экономической теории — с другой, пытаются показать природу капитала и закономерности его воспроизводства и аргументируют ту или иную позицию в споре о справедливости экономической теории Маркса.

2.4. Этика

Глава 22 «О моральной теории историцизма» названа так несколько странно неслучайно. Здесь, по сути дела, речь идет об этической теории Маркса, но не только. В данном случае Поппер занимает достаточно двойственную позицию, в чем он, в общем-то, и сам отдает себе отчет. С одной стороны, он многократно расшаркивается перед Марксом в том смысле, что он понимает нравственность позиции самого Маркса. Он достаточно справедливо показывает, что Маркс в своих работах и объективно, и субъективно никогда не был моралистом, но тем не менее в работах Маркса имеется некоторая этическая составляющая. Есть тезисы, с которыми действительно можно согласиться. К их числу относятся, например, следующие:

«Маркс не восставал против богатства и не славил бедность. Он ненавидел в капитализме не накопление богатства, а его олигархическую сущность. Капитализм вызывал у него отвращение, потому что богатство в этой системе подразумевает политическую власть в смысле власти над другими людьми, потому что рабочая сила превращена в товар, т. е. люди должны продавать себя на рынке труда. Эта система была ненавистна Марксу тем, что напоминала рабство… Маркс, как я полагаю, избегал подобного изложения теории морали, так как терпеть не мог проповедей. Испытывая глубокое недоверие к моралистам, которые обычно проповедуют трезвость, а пьют вино, Маркс не был склонен формулировать в явном виде свои этические воззрения. Принципы человеколюбия и порядочности были дм него вещами само собой разумеющимися, не требующими обсуждения. (Ив этой сфере он оставался оптимистом.) Он обрушивался на моралистов, потому что видел в них льстивых апологетов общественного строя, который считал безнравственным. Он критиковал поклонников либерализма за их самодовольство, за отождествление ими действительной свободы с формальной свободой, которая существовала в рамках системы, уничтожавшей действительную свободу. По сути дела, в этом выразилась его любовь к подлинной свободе. Более того, несмотря на свое тяготение как философа к холизму, он безусловно не был комективистом, ибо полагал, что государство со временем „отомрет“. По моему убеждению, Маркс, в сущности, исповедовал веру в открытое общество (Выделено мной. — А. Б.)» (с. 229, 230).

В данном случае трудно сказать, что Поппер в этих идеях разделяет, а что нет. Возникает такое ощущение, что здесь Поппер фактически солидарен с Марксом, неслучайно он приписывает ему «веру» в открытое общество. И Поппер здесь, как ни странно, прав, но только в одном смысле. Если под открытым обществом понимать последовательную реализацию либеральных ценностей и ценностей демократии (что на абстрактном уровне, пожалуй, Поппер бы поддержал), то Маркс действительно всегда был последовательным сторонником открытого общества как (и здесь начинаются отличия Маркса от Поппера и других теоретиков «открытого общества») одной из стадий на пути движения человечества к «царству свободы», а именно такой, где негативная свобода, «свобода от», развивается в большей степени, нежели во всех предыдущих социально-экономических, социально-политических и духовных системах.

В этом смысле Маркс был и все марксисты будут сторонниками максимально полного развития прав и свобод человека и демократических институтов. В этом смысле Маркс и все марксисты всегда были и будут последовательными гуманистами, в отличие от сталинистских мутаций марксизма. Но это, к сожалению, не все, о чем следует вести речь в связи с попперовской трактовкой этики Маркса. Во многих случаях здесь необходима серьезная полемика. В частности, это касается тезиса об активизме марксизма:

«В ряде ранних сочинений Маркс особо выделяет требование, чтобы люди проявляли себя в действиях. Эта его позиция, которую можно назвать активизмом, наиболее четко сформулирована в последнем из его „Тезисов о Фейербахе“: „Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его“» (с. 232).

«Глубокая пропасть разделяет активизм и историцизм Маркса, и эту пропасть еще более углубляет его доктрина, согласно которой мы должны подчиниться чисто иррациональным силам истории. Ведь раз он осудил как утопические любые попытки применить разум для разработки проектов будущего, то выходит, что разум не может играть какую то ни было роль в созидании более разумного мира. Я убежден, что подобную точку зрения отстоять невозможно и что она неизбежно ведет к мистицизму» (с. 232).

Здесь мы вновь должны будем вернуться к тому, с чего начали нашу критику Поппера — к непониманию им философии истории марксизма как диалектического единства отношений отчуждения, которые подчиняют человека внешним, стоящим над ним силам экономической и социальной жизни, силам духовного и политического угнетения, с одной стороны, и активной социальной ролью человека как творца истории — с другой. Я достаточно подробно выше комментировал Марксову трактовку так называемой «родовой сущности человека», которая показывает, что человек есть деятельностное существо, что эта генетически всеобщая черта человеческой деятельности, проявляющаяся в непосредственных или превращенных формах, присуща каждому человеку и человеческому сообществу в целом. Более того, человек является «социальным животным», выражаясь языком XIX в., которое способно не только осуществлять производственную деятельность, т. е. быть активным в сфере производительных сил (это уже язык марксизма), но и быть активным в сфере социально-экономических, социально-политических и духовных отношений, сознательно воздействуя на происходящие в обществе процессы.

Другое дело, что при этом деятельность отдельной личности может играть очень ограниченную или достаточно значительную роль (впрочем, к проблеме роли личности в истории Поппер не обращается, и она остается за рамками нашей дискуссии). Но то, что реальные качественные изменения в истории невозможны без активного действия масс, в той или другой степени осознанного (кстати, тоже сложнейшая и очень важная проблема, которую Поппер не ставит, но которую мы поставим в конце книги), — это аксиома марксизма. Неспособность Поппера соединить эти два полюса в рамках единой философии истории и понять, что именно так они соединены в работах и Маркса, и последующих творческих марксистов, неслучайна. Это в полной мере характеризует, во-первых, плоско-формальный метод самого Поппера; во-вторых, его ориентацию на филистера, для которого понимание закономерностей диалектического развития и сложной теоретической модели, основанной на методе восхождения от абстрактного к конкретному, является «терра инкогнита».

Пожалуй, наиболее интересный объект для полемики — то, что Поппер называет историцистской теорией морали Маркса. Пересказывая Маркса, он приписывает ему следующую позицию:

«…поскольку любое решение „морально“ лишь относительно некоторого принятого ранее кодекса морали, мое основополагающее решение вообще не является „моральным“ решением. Вместе с тем оно есть научное решение. Ведь мне, как обществоведу, нетрудно представить себе картину надвигающихся событий. Я в состоянии понять, что буржуазия и вместе с ней ее система морали обязательно исчезнут. Я сознаю неизбежность такого развития событий. Попытка противиться ему была бы безумием, точно так же, как было бы безумием пытаться действовать вопреки закону тяготения. Вот почему я сделал решающий выбор в пользу пролетариата и его морали. И это решение основано только на научном предвидении, на научно-историческом пророчестве» (с. 235).

В данном случае Поппер отдает должное довольно традиционной трактовке этической теории марксизма, в соответствии с которой, на его взгляд, нравственно все то, что отвечает интересам пролетариата. Пожалуй, эта идея восходит не столько к работам самого Маркса, сколько к одной из фраз в одной из работ Ленина, которая на самом деле тоже далеко не исчерпывает ленинской постановки вопроса, не говоря уже о марксизме в целом. Но прежде чем прокомментировать эту позицию, я хочу добавить еще ряд цитат, в которых Поппер пытается дать свое представление о нравственной теории марксизма:

«Этот принцип таков: „Живи согласно морали будущего!“ или „Усвой нравственные принципы тех, чьи действия наиболее полезны для созидания будущего!“» (с. 236).

«…Рассматриваемая нами историцистская теория морали является не чем иным, как еще одной разновидностью этического позитивизма, так как утверждает, что право на стороне будущей силы (coming might is right). Будущее здесь замещает настоящее — только и всего. А на практике это теория означает невозможность моральной критики будущего порядка вещей, поскольку этот порядок определяет действующие нравственные критерии. Различие между „настоящим“ и „будущим“ не является в данном случае принципиальным — это лишь вопрос о сроках» (с. 237).

«Я уверен, что если бы Маркс принял во внимание эти подводные камни историцистской теории морали, он отрекся бы от нее. Есть множество высказываний и множество поступков Маркса, доказывающих, что вовсе не научные взгляды, а нравственный порыв, желание помочь угнетенным, стремление освободить бессовестно эксплуатируемых, несчастных рабочих склоняли его к социализму. Я не сомневаюсь, что именно в этом нравственном призыве заключен секрет воздействия его учения» (с. 238).

На этом, пожалуй, следует остановиться подробнее, поскольку для марксизма теория человека (кстати, любопытно, что Поппер не заметил таковой в работах Маркса, а именно — теории человека как целостного родового существа, отчуждения его человеческих качеств в условиях «царства необходимости», в частности капитализма и т. д.) требует предельно диалектического рассмотрения. Ее суть состоит в том, что Маркс, с одной стороны, выделяет общечеловеческие, в строгом смысле слова, ценности, присущие человеческому сообществу как целостному организму и восходящие к природе человеческой деятельности, к тому, что, как уже говорилось, Маркс и вслед за ним в своих комментариях Лукач и другие марксисты называли «родовой сущностью человека».

На самом деле об этом писали и до, и после Маркса практически все теоретики и практики-гуманисты, начиная от трактатов эпохи Ренессанса, включая огромный спектр работ гуманистов всей новой и новейшей истории и заканчивая работами Сартра, Фромма и советскими книгами по проблемам человека в философии 1960-х гг. Именно в этих гуманистических теориях раскрыта природа человека и те ценности, которые мы сегодня называем «общечеловеческими». Другое дело, что для марксизма характерна диалектическая трактовка природы человека, а именно — проведение связи между развитием общечеловеческих этических норм, обусловленных «родовой сущностью человека», с одной стороны, и наличием социально-классовых отношений, которые трансформируют нравственные формы человеческого сообщества в этические нормы исторически-ограниченных конкретных обществ и вызывают социальное деление и противопоставление этих норм у разных классов и групп — с другой.

То, что мораль является исторически-конкретной в различных социумах, было известно задолго до Маркса. Практически все крупные церковные реформации (а ведь «заведование» религии нравственными принципами является одним из проявлений отношений отчуждения в «царстве необходимости») со времен Лютера, а скорее всего и раннего христианства, проходили и как реформации нравственных принципов. Переход к нравственным нормам христианства был значительной революцией в этике по сравнению с нравственными нормами античности. Если мы сравним конфуцианскую мораль и мораль нового времени, здесь скачок будет не менее радикальным.

Более того, на протяжении всей добуржуазной истории противопоставление нравственных норм различных религиозных течений было достаточно очевидным. При внешнем формальном сходстве (нравственно все то, что отвечает идеалам господствующей конфессии, а все то, что не отвечает ее идеалам — безнравственно) эти принципы могли вызывать прямо противоположные конкретные действия и их нравственную трактовку. Так, крестовый поход и убийство язычников было действием совершенно нравственным с точки зрения христианства и, наоборот, борьба против неверных, в том числе их убийство, было действием сугубо нравственным со стороны мусульманских завоевателей и организаторов различного рода имперских походов, скажем, той же Оттоманской империи. Противопоставление нескольких морально-этических систем, выливавшееся в оправдание предельно античеловеческих поступков — инквизиции или фундаментализма, войн и убийств — довольно известный принцип нравственного релятивизма, и приписывать его марксизму по меньшей мере было бы странно. Во всяком случае, в отличие от многих, Маркс не стал выдавать нравственные принципы данного, конкретного общества и господствующих в нем социально-идеологических (например, религиозных) сил за универсальные человеческие ценности. Напротив, он предельно честно, открыто и по-научному строго показал реальные противоречия в нравственных позициях и различных классов, и различных обществ, и различных идейных течений. Подчеркиваю, не только классовые, но социальные противоречия во всем их богатстве вызывают и противоречия нравственных норм человека.

Маркс отнюдь не считал, что нравственно то, что принадлежит силе будущего (пролетариату). Он показывал, что как раз переход к будущему есть задача (причем решаемая постепенно как на протяжении всей человеческой истории, так и в процессе качественного перехода к будущему в процессе социальных революций) движения к той общественной системе, где общечеловеческие нравственные ценности будут реализовываться в предельно адекватных, а не отчужденных формах. Вот, собственно говоря, и все, что утверждает Маркс. Если говорить проще, то человеческая история в ее социально-этическом измерении, по Марксу, есть нелинейный, зигзагообразный процесс возрастания роли общечеловеческих ценностей и относительного снижения роли антигуманных социально-нравственных императивов. Это продвижение человеческого сообщества (действительно, сугубо нелинейное) все-таки присутствует, поскольку многие принципы, ранее выдвигавшиеся гуманистами лишь как абстрактные (этические установки, сегодня включены, скажем, в Декларацию прав человека и являются, по крайней мере формально, обшепризнанными нравственно-этическими ориентирами. Задача будущего состоит в том, чтобы те отношения отчуждения, в том числе в нравственной сфере, которые господствуют сегодня, были сняты в процессе социального освобождения. Как именно — это сложнейший и интереснейший вопрос, но в любом случае речь идет не о том, чтобы нравственность, стоящую на стороне капитала как господствующей силы сегодняшнего общества, заменить на нравственность, стоящую на стороне пролетариата как силы будущего общества. В теории марксизма, подчеркиваю, такой идеи просто нет. Другое дело (и здесь мы опять обращаемся к практике «реального социализма»), что де-факто имело место объявление нравственным всего того, что соответствует задачам строительства коммунизма в конкретной стране, под руководством конкретной партии. Это было подспудно реализовано в практической этике сталинской системы. Я подчеркиваю эти существенные «нюансы», поскольку формально этическими принципами «реального социализма» были все те же нормы, которые зафиксированы в Декларации прав человека. Достаточно сравнить при этом «Моральный кодекс строителя коммунизма» и Декларацию ООН 1948 г., и мы увидим, что основные нравственные аспекты этих документов совпадают. Как ни странно, Поппер в данном случае сам соглашается с этим, поскольку отмечая те нормы, которые он считает достойными, он повторяет, как ни странно, все тот же «Моральный кодекс строителя коммунизма», который, в свою очередь, повторяет некоторые стандартные общечеловеческие нравственные заповеди. В данном случае я хочу не столько превозносить упомянутый документ хрущевской эпохи, сколько показать, что даже в условиях «реального социализма» формальная сторона этики требовала и провозглашала приоритет общечеловеческих ценностей как практического гуманизма, к реализации которого ведет социально-классовая борьба пролетариата.

Рассмотрим, насколько справедлива попперовская идея о противопоставлении морального консерватизма, морального модернизма и морального футуризма. По Попперу, они все тождественны по своей теоретической структуре, поскольку, с точки зрения нравственных позиций, они являются примерно одинаковыми. Хотелось бы отметить, что в исторической трактовке морали у Маркса присутствует иная оппозиция. Это не оппозиция консерватизма, модернизма и футуризма с точки зрения того, какую господствующую силу, какие отношения отчуждения, выражаясь языком Маркса, надо нравственно-этически оправдывать. Задачей марксизма (и теория эту задачу, мне кажется, решила) является показ того, что в каждом конкретном обществе присутствуют конкретные отчужденные формы проявления общечеловеческих моральных принципов, и конфликт общечеловеческих моральных принципов с конкретными социальными формами нравственности, в большинстве случаев противоположными этим ценностям, является одним из важнейших в этике каждого из конкретных обществ. В этом понимании эволюционных и революционных различий в этических позициях конкретных, исторически-определенных систем, в понимании исторического качественного скачка при переходе от «царства необходимости» к «царству свободы» и проявляется историзм Маркса. Пожалуй, этим и ограничимся. Если убрать слова Поппера о консерватизме, модернизме и футуризме (не знаю, он их первым придумал или нет; думаю, что нет), то остается обвинение марксизма в отрицании общечеловеческих ценностей и нравственном релятивизме, который сводится, в конечном итоге, к оправданию как нравственных любых действий пролетариата. Критику этой теории мы уже дали. При этом, мне кажется, Карлу Попперу надо было бы быть по меньшей мере чуть более скромным в своих заявлениях, ибо здесь он, как и во многих других случаях, считает собственные утверждения истиной в последней инстанции, и неизбежны сомнения, насколько нравственна такая позиция ученого. Чего стоит хотя бы следующее положение:

«Все высказанные критические замечания не противоречат предположению о том, что мы можем предсказать будущее, например на следующие пять столетий. Однако если отбросить это совершенно фантастическое предположение, то историцистская теория морали полностью лишается правдоподобия, и от нее следует отказаться. Поскольку не существует никакой пророческой социологии, которая помогла бы нам в выборе моральной системы, мы не можем переложить ни на кого, даже на „будущее“, ответственность за сделанный нами выбор» (с. 239).

Если вы достигли истинного и высшего знания и знаете, от чего надо отказываться, от чего нет и что правдоподобно и что нет, то это позиция не ученого, а позиция догматика-пропагандиста, напоминающая нечто среднее между сталинизмом и христианским догматизмом.

Еще одним пассажем Поппера, который он подчеркивает в заключительном разделе своей главы «О моральной теории историцизма», является попытка критиковать марксистскую теорию человека как ансамбля общественных отношений.

Начну с того, что Поппер, хотя и подходит близко к этому определению человека Марксом, но прямо его не использует, что тоже неслучайно: похоже, наш критик просто незнаком ни с соответствующими положениями самого Маркса, ни с серьезными работами, комментирующими этот тезис в марксизме XX в. Для того чтобы подтвердить это, адресую читателя к заключительным страницам его главы 22. Здесь же ограничусь только одним пассажем, где он рассматривает творения Бетховена и пытается показать, что, с точки зрения социальной теории человека Маркса, определить, что именно и когда именно напишет этот композитор, было невозможно: «Иначе говоря, творения Бетховена нельзя объяснить никакой конкретной совокупностью обстоятельств или факторов среды, которые доступны эмпирическому изучению, равно как и ничем из того, что мы могли бы, возможно, узнать о его наследственности» (с. 242).

В данном случае Поппер пытается довести до абсурда марксистскую теорию социальной природы человека, опять сведя ее к некоторому набору простых и легко фиксируемых на уровне эмпирических явлений фактов. Иными словами, Попперу, наверное, хотелось бы, чтобы Маркс написал: при наличии индустриального производства и отношений свободной конкуренции на рынке, а также наемного труда и капитала в условиях частной собственности, каждый человек должен вести себя так-то, таланты появляются тогда-то, строго по расписанию и, желательно, четко показал проценты, в которых будут писать люди математические формулы или что-нибудь еще, да к тому же и объяснить, кто конкретно, когда именно, что именно напишет. Подобная трактовка социального детерминизма, как уже было показано в начале нашей работы, является не просто упрощением, но пародией на марксизм; а любая пародия, особенно если она сделана несколько недобросовестно и тенденциозно, скорее искажает реальный объект, нежели указывает на его наиболее яркие черты. В этом, кстати, отличие хорошего дружеского шаржа от плохой карикатуры.

В данном случае речь идет именно о плохой карикатуре, поскольку Поппер фактически отказывается от основных положений Маркса, в соответствии с которыми человек действительно есть ансамбль общественных отношений, причем не просто отражающий их пассивно, но и выступающий как активный деятельностный субъект, проявляющий себя и в трудовой деятельности, и в общественных отношениях. Более того, для Маркса творческая природа человеческой деятельности есть, как уже не раз говорилось, его родовая сущность, а творчество по определению (что Маркс неоднократно акцентирует в своих работах, где он размышляет о науке, искусстве, культуре, творческой деятельности человека в целом) является феноменом, как раз отрицающим отношения отчуждения, лежащим, выражаясь языком Маркса, поту сторону отношения отчуждения и в некотором смысле независимом ог этих отношений социальной детерминации. Сила определения Маркса, что человек есть ансамбль общественных отношений, состоит в том, что она показывает: господствующие социально-экономические отношения формируют в обществе некоторый определенный господствующий тип личности, но отнюдь не в том, что говорится: конкретный гражданин Иванов или Смит будет обязательно вести себя таким-то и таким-то образом, в таких-то обстоятельствах и к такому-то сроку создаст такое-то произведение искусства или, наоборот, не создаст его. Смысл марксистской теории, в частности теории отчуждения, состоит в анализе того, как объективные экономические, социальные и духовные отношения формируют определенный социальный тип личности; основные мотивы ее поведения, ценности, господствующие в этом обществе фетиши (экономические, политические, религиозные) и т. п.; что эти исторически господствующие типы личности (а вместе с ними мотивы и ценности) исторически изменяются.

Поппер не сможет опровергнуть, например, такое утверждение Маркса, что в мире товарного производства деньги и товары, погоня за вещами и накопление денег является господствующим социальным феноменом. Безусловно, и в этом мире есть (и, с точки зрения Маркса, должны быть в силу противоречий самого рынка) личности, которые противостоят этой тенденции, выражаясь языком современных левых, современных марксистов, «плывут против течения». Но наличие господствующей тенденции к омещаниванию общества, к формированию человека, для которого деньги есть высшая ценность и мерило жизни, мне кажется, будет достаточно сложно опровергнуть на примерах сегодняшней системы. При этом марксизм показывал относительную независимость и обратное влияние и надстроечных факторов, и духовной жизни, в частности возникновение определенных духовных тенденций, которые пытаются противопоставить этому денежному и товарному фетишизму иные ценности, скажем, религиозного плана, с одной стороны, или ценности, связанные с борьбой за социальное освобождение, — с другой. Лишь в комплексе всех этих достаточно сложных теоретических воззрений можно показать сложность и богатство марксистской теории человека.

Более того, здесь обязательно надо привлечь и трактовку Марксом социальной структуры общества, поскольку для Маркса человек не есть некоторая абстракция, а есть проявление реальных социальных противоречий. Поэтому и нравственная позиция, и мотивы, и ценности поведения людей, принадлежащих к определенным социальным группам, в определенных исторических условиях будут существенно отличаться от поведения, нравственных ценностей и мотивов людей в других социальных группах и других условиях. Достаточно сравнить ценности средневекового крепостного крестьянина и современного дельца-предпринимателя или аристократа XV в. и современного активиста профсоюзного движения, чтобы понять историческую природу человека. Но мы несколько увлеклись.

Далее мне представляется важным дать критику завершающей главу «О моральной теории историцизма» тезы Поппера, которая звучит следующим образом:

«Ведь невозможно усомниться в том, что секрет его религиозного влияния заключен в его нравственном призыве, что его критика капитализма была эффективной главным образом в своей моральной ипостаси. Маркс показал, что социальная система как таковая может быть несправедливой и что если система плоха, то вся добродетельность индивидуумов, извлекающих из этой системы выгоду, есть фальшь и лицемерие, поскольку наша ответственность распространяется на социальную систему и ее институты, которым мы позволяем продолжать существовать» (с. 243).

В этом-то как раз не только можно, но и должно усомниться, поскольку развитие и влияние марксизма было связано главным образом не с тем, что эта теория оказалась привлекательной с нравственной точки зрения. Здесь важна обратная связь: она оказалась привлекательной с нравственной точки зрения для огромных масс людей, для сотен миллионов борцов за социальное освобождение, и особенно в XX в., именно потому, что эта теория вырастала из их реальных социальных общественных интересов, отвечала их социальным интересам, помогала трудящимся реализовывать те ценности, которые формировались в реальных противоречиях жизни. И вопрос здесь не в том, что бедные хотели получить нравственную теорию, помогающую им грабить богатых. В данном случае Поппер, слава богу, не сводит все к этой простейшей тезе, ибо во многих работах правых присутствует эта примитивнейшая трактовка любой социальной борьбы как бунта голодного против сытого, как попытки бедного ограбить богатого и к тому же все это нравственно оправдать.

Речь идет о другом — о том, чтобы показать, откуда и почему возникает бедность и богатство, каким именно образом и почему в силу внутренних законов общества, порождающего и бедность и богатство, можно и должно создать новое общество, в котором ценности человека, мотивы его деятельности не будут сводиться к попыткам либо добиться богатства любой ценой, либо ограбить богатого, а будут лежать по ту сторону этих противоречий. Другое дело, что при этом марксизм стоит, с нравственной и социально-политической точки зрения, на стороне угнетенных, но отнюдь не всегда оправдывает их действия и отнюдь не все их действия считает социально целесообразными и, по большому счету, нравственными. Действительная сила марксизма в том, что он стал теорией, которая помогала реальной социальной борьбе за освобождение. И отрицать это при всех противоречиях и зигзагах истории XX в., по-видимому, трудно.

Можно, правда, выдвинуть возражение: дескать, эта борьба завершена, и XXI век увенчался окончательной победой либерализма и его теоретиков. То, что это не совсем так, а по большому счету совсем не так, я постараюсь показать в позитивной части данной работы.

Наконец, обратим внимание на тезис Поппера, который завершает эту главу: «Научный марксизм умер, но выражаемое им чувство социальной ответственности и его любовь к свободе должны выжить». Во-первых, я думаю, что социальная ответственность и любовь к свободе характерны не только для марксизма, тем паче «научного». Во-вторых, вопреки предсказаниям Поппера, научный марксизм не умер; и если автор считает, что его трактат достаточен для того, чтобы убить марксизм, то он не только наивен, но еще и попросту глуп. Поэтому, мне кажется, вопрос стоит по-другому: насколько действительно жив марксизм и как теория, и как практика обновления общества. Это действительно важнейший вопрос, который мы должны проанализировать. И сделать это можно не столько при помощи теоретических размышлений, обращенных к марксизму XIX–XX вв., сколько путем развития марксизма в новом, XXI столетии, ибо только так доказывается, что эта теория (а) жива и (б) необходима. Второй тезис особенно важен, ибо доказательство жизненности будет заключаться только в одном — если мощные социальные силы нового столетия, силы именно освобождения (а с тем, что эти силы заслуживают поддержки, соглашается, пожалуй, даже Поппер, хотя скрипя зубами и с кучей оговорок) поднимут на свой щит идеи нового, соответствующего вызовам XXI в. марксизма.

Глава 3. «Крах» марксизма и «реальный социализм». Некоторые заключительные замечания