– Тогда выходит, что и мы падальщики? – спросила она с вызовом.
– Выходит, что так, – честно ответил я. – Но пытаемся поменять амплуа.
Не буду ей говорить, что ещё и территория удачно осевшего кластера, сумевшего в тяжелейших условиях сохранить какие-то остатки цивилизации, становится объектом вожделения. Ведь в таком кластере уже начали работать какие-то адаптированные технологии, появилась техника, практики, опыт, специалисты новой формации, наконец… Там даже идеи есть, причём ценные, налажены первые, самые трудные связи. Схряпать такой анклав – милое дело, считай, что на готовенькое пришёл. Да не в магазин, а в работающую структуру, на производство, где сплошной свежак.
Захват или удержание подобного мегаресурса означает выживание счастливчика и погибель неудачника. На первом, скоротечном этапе именно способность сохранить или отнять необходимый кусок и будет определять, кто перейдёт на другой уровень.
– Можно не переживать, дальше будет ещё трудней, – произнёс я вслух. – Потому-то я и поднял эту тему, Катя! Нет ни малейшего желания превращаться в падальщика профессионального, тем более что такие скоро вымрут.
– Скоро ли? – вздохнула она.
– Пока все тянут хабар по бункерам, что и видим. Потом сами же перегрызутся, а наиболее бодрых отстреляют в набегах. Синяки и собачки отполируют сюжет.
Мы немного помолчали. Остановка, за время которой я собирался привести нервы в порядок, собраться с мыслями и заново оценить планы, только ещё сильней испортила настроение, которого и так не было.
– Общины уже появились. – Я попытался поднять боевой дух группы. – «Горные дачники» на той стороне реки, «кировские», если допустить, что их там не всех вырезали, «емельяновские» – вот уж где настоящая «пятая колонна», отпинать бы каждого…
– Не нужно никого пинать, – усталым голосом перебила меня Глебова. – Кто нам дал право судить? Люди растеряны, напуганы сверх всякой меры, а тут им предлагается выход. Ты только представь: самолёт стоит! Цивилизация где-то рядом!
На такие послабления я был не готов, но, не желая ссориться, перевёл стрелки:
– Пиндосы молодцы, конечно! Врут про цивилизацию и воруют самый ценный ресурс – выживших! Одним бортом можно перевезти человек триста, ничего себе цифра! Считай, что пятнадцатитысячный посёлок достался чужой стране. Десять рейсов – город перетащили! Нет, с этим надо разбираться…
– Давай лучше с собой разберёмся! – Она повысила голос. – Кстати, ты перечислил не всех. Есть, минимум, ещё одна сила. Та самая, что перечеркнула объявление красным и объявила о провале инициативы «кировских», вряд ли это «емельяновские», им конфликты не нужны. Может, одна из сторон в той драке к ним и относится?
– Вполне. Речку Качу видела? Чем выше по течению, тем чище будет вода. И «уазик» в ту сторону поехал. Догадайся, как бы я работал, встань на этой реке?
– Зная тебя, угадать нетрудно: лодка и машина в городе.
– Именно! Приплыли на моторке, а здесь небольшая база.
Поднявшийся ветерок пролетел по проспектам и, продавив переулки, поднял с асфальта вихри, состоящие из пыли, листьев и бумаги. Только сейчас я заметил, как грязно стало в столичном городе. До этого момента всё моё внимание было занято тем, что над поверхностью: домами и машинами, – и ожиданием опасной встречи с живыми существами. Стоило череде бесконечно сменяющих друг друга событий остановиться, как в глаза полезли детали. Старый город, старые дома, старый мусор…
И старые люди.
– Старики! – понял я.
– Ты о чём, Лёша? – почему-то шёпотом спросила напарница.
– Они остались тут, понимаешь? Наверняка кто-то решил не суетиться, предпочитая доживать свои дни в родном месте.
– Господи, ужас какой! С чего ты вдруг… Так неожиданно.
– Потому что теперь я чувствую на себе взгляд. Не крути головой, никто не покажется после такой пальбы, они никому не верят, – грустно усмехнулся я. – Только представь: для них любой выход из дома может быть последним! И с этим ничего нельзя поделать, они могут поверить только государству, а его нет.
– Неужели все вокруг озверели, Исаев?
Я напрягся. Уверен ли ты сам, товарищ старший сержант, в том, что собираешься ей сказать? Наверное. С трудом разлепив губы, ответил:
– Частично так, Катя. Озвереет тот, кто остался в бункере. Кого переклинило на своих липких страхах и мечтах об абсолютной безопасности. Эти люди быстро сбросят в мусорное ведро остатки привычной морали и нравственности. Они будут безжалостны к другим, поначалу оправдывая своё поведение жизненной необходимостью. А потом и оправдываться не надо. Решив стать падальщиком, ты приобретаешь и нравы падальщика. Основная питательная среда падальщиков – молодёжь. Много её в Красноярске?
– Я слышала, что только в Сибирском федеральном университете учится сорок тысяч студентов, а в общем в городе их больше ста пятидесяти тысяч.
– Вот… Среди молодняка в почёте нахрап и лихость, безбашенность. А есть ещё такое явление, как выживальщики с их идеологией бункера. Но я надеюсь, что таких людей и общин будет не так уж и много, а время ещё сильней подкорректирует пропорцию. Потому что падальщиком, причём не естественным, то есть ориентированным на невозобновляющиеся ресурсы, долго прожить нельзя. Я ведь уже говорил! Постоянные столкновения, болезни, в том числе и психические, увеличивающийся радиус поиска – факторы хреновые. Больше скажу, пройдёт год, от силы два, и состоявшимся кластерам придётся формировать отряды охотников, которые будут находить и выкуривать оставшихся нелюдей-мародёров.
Она обхватила себя руками за плечи, как будто замёрзла. Заострившиеся черты лица свидетельствовали о большом нервном напряжении. Так бывает перед атакой.
– Скажи честно: ты успокоить меня решил или действительно так считаешь?
Я опять задумался.
– Да, считаю. Подумай сама, с чего бы звереть, к примеру, Осипу Каргополову? Староверы выбрали позитивный сценарий, созидательный. Мы, я надеюсь, тоже.
Ветер стих, роняя мусор на асфальт, и мы опять почувствовали слабый сладковатый запашок. В новостройках, где огромные торговые центры стоят на удалении от проезжей части улиц и магистралей, с вонью чуть полегче. Но в старом городе, где небольшие магазинчики с отключенными холодильными установками находятся в десятке метров от осевой, запах гниющей плоти был гораздо сильней. На проветриваемых местах трупы и остатки органики, скорее всего, уже разложились полностью или были уничтожены воронами, собаками и кошками… В камерах промышленных холодильников гниль будет лежать до тех пор, пока не отвалятся проржавевшие двери. Долгая история, нескоро бывшая столица сибирского края станет пригодной для проживания.
– Там большой парк рядом, с аттракционами. И здание администрации, а в проезде стоит памятник Дзержинскому, – вспомнила Глебова. – Это дальше, не проехали.
– Правильно, едем к начальнику ВЧК. Сидеть – оно, конечно, хорошо… Гляну, что за углом, не хочу больше нарываться. А ты жди сигнала.
Пройдя по правой стороне улицы, я выглянул и тут же отпрянул, оглянувшись на стоящую поблизости машину. Екатерина, открыв водительскую дверь, внимательно смотрела на меня. Я показал руками нижние ножницы, а потом опустил большой палец вниз – задница, опасность! Катя выскочила. Молодец, со стволом.
– Тихо будь. Глянь справа.
Она осторожно высунула голову, присмотрелась, шевеля губами так, словно пересчитывала, и выдохнула:
– Собаки…
– Не только.
Большая стая молча сидела возле одного из домов полукольцом, задрав голову к окнам. Наверняка они появились недавно, когда стрельба стихла. Сводный отряд, породы самые разные, но все средние и покрупней, хилых малоросликов сами же сожрали. Быстро они набежали, резко… Хищники словно ждали, когда им под лапы кто-то свалится. Никто не лаял. Вожаков было двое: седой алабай и овчарка размером с телёнка, держатся очень уверенно – хозяева мёртвых улиц…
Ясно было, что одичание состоялось, человек им нужен исключительно в качестве добычи. Эти зубастые твари не будут попрошайничать и умильно заглядывать в глаза, зато точно схряпают тебя при первой же возможности. Много их, штук двадцать. Старики, говоришь? Попробуй тут, выйди на улицу! Только внутри автомобиля, только с защитой! Я ещё раз оглянулся – машина рядом, двери открыты, так что успеем драпануть с запасом.
Вдруг что-то там лязгнуло, громыхнуло, с силой ударившись о тротуарную плитку, пыль поднялась облаком ввысь, и в ней, быстро затихая, возник предсмертный вой раненого зверя. Да это же телевизор взорвался, старый, ламповый!
Бух! Ещё один предмет полетел вниз! Промазал метатель! Псы, подлетевшие было к луже крови, растекавшейся возле поверженного товарища, вовремя расступились.
Через пару секунд в проёме окна очередного исторического здания наискосок от нас появился силуэт человека. Синяк спокойно уселся на подоконник, нагло свесил ноги в растоптанных кроссовках и дразняще помахал одной. Свора нервно заметалась, подвывая от злобы и алчности.
– Херцы-берцы, да он охотится, Катя.
Сюрреализма сцене добавляли синтетические пальмы в кадушках, расставленные тут и там на тротуаре. Хотел бы я посмотреть на чиновника, придумавшего этот пластиковый колхоз.
Отважный синячина был полностью одет, и опознать его можно было только по дикому облику. Заросший, грязный, с особым выражением лица – удивительно спокойным, даже отстранённым, когда он не видит нормального человека, конкурента в борьбе за доминирование в этом новом мире. Собачки для него – корм, источник свежего мяса, не испорченного гниением животного белка.
Я чувствовал, что в голове закипает. Немыслимо это – наблюдать за столь странной и страшной охотой. Синяк повернулся спиной и сделал вид, что собирается прыгнуть вниз, стая тут же собралась для ловли. И тут он ловко развернулся, в руках сумасшедшего оказался кирпич, с огромной силой пущенный им точно в цель! Страйк! Ещё одна псина! Я быстро глянул на бледную Глебову – та, сидя на корточках, глядела на бойню как загипнотизированная.