Кровавый фигляр. Имя отравительницы дяди и мужа в усеченной веками форме носит и поныне один из крупнейших европейских городов – Кельн. Она родилась здесь, на земле одного из германских племен, в римском лагере, получившем название Колония Агриппина. Сын Агриппины Нерон, ради которого она совершила преступление, не оставил следа на карте Европы, но своей геростратовой славой превзошел самого Герострата. Александра Македонского воспитывал философ Аристотель. Юного цезаря Нерона – философ и писатель, римлянин испанского происхождения Луций Анней Сенека. Вместе с ним он прошел тот же курс наук, который освоил наследник македонского престола, – читал Гомера, занимался риторикой. Однако различные плоды принесла не только наследственность (она и по линии матери и особенно отца, как отмечают биографы, была ужасной), но и сами места, где протекало воспитание – огромный город со всеми его соблазнами и маленький затерянный в горах македонский городок. Тем более что Александру пришлось создавать свою империю, а Нерону она досталась по праву рождения и в результате интриг матери, и он ее едва не погубил.
Первые годы правления юного Нерона принято называть «золотым пятилетием» – ибо, находившийся под неусыпным контролем матери и строгих воспитателей, он только постигал азы науки о власти и лишь изредка появлялся перед народом. Но эта идиллия завершилась бунтом: Сенека был изгнан, а мать сначала лишена всех почестей и власти и изгнана из дворца, а затем и убита после ряда покушений. Именно тогда Нерон открылся римскому народу во всем разнообразии своих талантов: декламатора, певца, артиста, кулачного бойца и циркового возницы. В театре Нерон выступал в масках богов, героев и даже богинь в пьесах на мифологические сюжеты. Среди них была и трагедия «Орест-матереубийца», где он выступил в роли, в которой уже проявил себя в жизни. Не было ни одних цирковых игр, которые бы он пропустил.
Но Рим казался тесен. Совершив поездку в Грецию, он выступил в Олимпии, правя по примеру царя Митридата упряжкой в десять лошадей. И хотя коней он сдержать не смог, судьи назначили ему победу и наградили венком. В благодарность за это он даровал судьям римское гражданство, а всех греков освободил от налогов и податей.
Величие Рима, мыслившееся и как собственное величие, было манией Нерона. Поэтому нельзя считать случайностью, что в его правление произошел величайший из римских пожаров. Из 14 районов пламя полностью поглотило десять. Несмотря на связанные с пожаром беды, римская чернь продолжала обожать своего императора. Но среди сенаторов назревало недовольство, проявившееся в заговоре 65 г. Однако опаснее было восстание в Галлии, во главе которого стоял наместник провинции Виндекс. Поначалу Нерон не понял серьезности угрозы и даже обрадовался мятежу, видя в нем повод для разграбления богатейшей провинции. Но вслед за Галлией от Рима отложилась и Испания. Была объявлена всеобщая мобилизация. На призывные пункты никто не явился, и тогда Нерон потребовал от сенаторов и римских всадников присылки рабов. А между тем восстание в провинциях разрасталось. В конце концов сенат низложил Нерона и объявил его вне закона.
Покинутый всеми, Нерон бежал из Рима и в страхе перед казнью приказал своему вольноотпущеннику себя заколоть. Заливаясь слезами, он повторял: «Какой великий артист погибает!»
Ни один из императоров не был так любим римской чернью, как Нерон. Его могилу украшали цветами, выставляли на ней его изображения в позах актера и циркового возницы. Трижды на Востоке появлялись под его именем самозванцы, привлекая множество сторонников.
Крушение мифа. С уходом из жизни Августа развеялся, как дым, миф о золотом веке, созданный этим величайшим знатоком народной психологии и его талантливыми помощниками. Под опавшей позолотой выявились опасные трещины, грозившие зданию, которое было воздвигнуто на поколебленной гражданскими войнами почве. Но все же это здание было достаточно прочным, несмотря на то, что лживость мифа нигде не выявилась так отчетливо, как в личностях и поведении тех, кто возглавлял пирамиду власти. В сохранении принципата были заинтересованы общественные слои, укреплению которых способствовала политика Августа.
Среди плебеев значительную группу составляли вольноотпущенники, число которых, резко увеличившееся уже во время гражданских войн, продолжало возрастать. Всадничество отпускало на свободу рабов, потому что их руками выгодно было вести торговые операции в отдельных районах. Широко использовали своих вольноотпущенников для торговых дел и ростовщических операций и нобили, нуждавшиеся в подставных лицах. К этим обычным уже в конце республики категориям новых римских граждан с установлением империи добавилась значительная прослойка императорских вольноотпущенников. Они могли слиться с общей массой новых граждан, но среди них было немало и таких, чья судьба складывалась фантастически. Те, кому улыбнулась Фортуна, могли оказаться во главе провинции или одной из трех императорских канцелярий, основанных Клавдием, могли и просто вызвать симпатию императора или кого-то из его родственников и оказаться вознесенными не только над вчерашними товарищами по несчастью, но и над знатнейшими из римских сенаторов. Среди многих парадоксов, порожденных новым режимом, было и отношение к этим временщикам римских нобилей. Сенат выносил в честь наиболее влиятельных из них почетные постановления, некоторые сенаторы готовы были обивать пороги их домов, соревнуясь в откровенной лести, чтобы добиться расположения вчерашнего раба и приобрести благодаря этому милости императора. Таких вольноотпущенников, перед которыми трепетали и заискивали сенаторы, были, конечно, единицы; также немногие богатели на торговле, основная же масса вольноотпущенников пополняла низшие слои населения. Это были мелкие, а порой и крупные торговцы, мелкие ремесленники, цирковые возницы, врачи, учителя, служители при магистратах, лица без определенных занятий, чье пропитание, как и у многих свободнорожденных бедняков, гарантировалось государственными хлебными раздачами и дополнялось щедростью патронов.
Но богат был вольноотпущенник или беден, отпущен на волю частным лицом или императором, он (если, конечно, в его судьбу не вмешивалась всесильная воля императора) не мог получить всаднического достоинства и тем более стать сенатором, с ним по закону даже не могли вступать в брак не только дети, но и внуки сенаторов. Не мог претендовать на какую-либо из магистратур его сын, но зато внук уже был сыном свободного человека и ничем не отличался в правовом отношении от остальных римских граждан.
Не менее, чем обитатели Рима и Италии, в установленных Августом порядках были заинтересованы имущие слои населения большинства римских провинций. «Хороший пастух стрижет овец, а не сдирает с них шкуру» – так сформулировал римскую провинциальную политику ближайший преемник Августа Тиберий. Разумеется, провозглашение принципа не совпадает с практическим его осуществлением. Можно привести немало примеров наместников-грабителей. Но над наместниками все же стоял не сенат, в который входило немало бывших наместников, а власть, заинтересованная в сохранении стабильности империи. Провинциальные города и общины получили по крайней мере возможность обращаться к императору с жалобами и прошениями, которые фиксировались в римских канцеляриях, а не попадали в руки тех, на кого жаловались.
Медленно, но неуклонно в круг лиц, управлявших империей, включались уроженцы провинций – как римляне и италийцы провинциального происхождения, так и галлы, иллирийцы, греки. Преодолевая сопротивление потомков старой знати, императорская власть окружала себя новыми людьми, капиталом которых были не громкие имена и не восковые изображения предков, а энергия, знание жизни и поддержка таких же, как они, провинциальных земельных собственников. Воспитателями Нерона были выходец из Испании, сын учителя риторики Сенека и префект претория галл Афраний Бурр. Из провинциальной знати выходили выдающиеся поэты и историки, подобно тому как ранее, во времена гражданских войн, – из знати италийской. Мощной опорой принципата была римская армия. Не только действующая, охранявшая границы империи, но и в лице отставников-ветеранов: тяготы воинской службы, длившейся двадцать – двадцать пять лет, компенсировались льготами, превращавшими воина в крепкого землевладельца, освобожденного от податей и повинностей. Прошедшие через горнило легиона галлы, германцы, иберы, фракийцы, съевшие вместе не один фунт соли, испытавшие жгучую боль от центурионовой лозы, становились римлянами из римлян, верноподданными империи, распространителями римских порядков. Они составляли большинство в советах провинциальных городов и общин, осуществлявших распоряжения императорской власти на местах. По их инициативе создавались в честь императоров и членов их семей хвалебные надписи и устанавливались их статуи. Для части из них военная карьера была первой ступенькой к административной деятельности в Риме в качестве сенаторов и консулов. Для них император был не принцепсом, «первым 36 гражданином», а военачальником, командиром, императором в первоначальном значении этого слова, и они ощущали себя подчиненными, готовыми выполнить его приказ.
Принципат как форма правления при преемнике Августа практически не имел противников. В это время не мог быть написан памфлет, подобный тому, какой появился в начале Пелопоннесской войны и который бы (с заменой слова афинян на «римлян») начинался словами: «Что касается государственного устройства римлян, то, если они выбрали свой теперешний строй, я этого не одобряю…» В Риме были противники отдельных принцепсов, полагавшие, что они не достойны высшей власти и что их следует заменить другими, чаще всего своей собственной персоной. Такую основу имел заговор против Нерона, идеологом которого стал престарелый философ Сенека. В нем приняли участие несколько сенаторов и преторианцы, в том числе и те, в обязанности которых входило охранять в Риме порядок и самого Нерона. Целью заговорщиков было заменить Нерона сенатором Кальпурнием Пизоном, внешне представительным, но далеко не безупречным в моральном отношении. Пизона поддерживали не из принципиальных соображений, а одни – памятуя нанесенную Нероном обиду, другие – из расчета на возвышение или обогащение. Это был заговор обреченных, чье поведение во время следствия не могло не вызвать отвращения. Один из них – поэт Лукан – даже выдал собственную мать.