Те же идеи он развивает в сборнике писем, дополняя их поучениями на моральные темы и призывами к милосердию, стойкости, спокойствию духа. Его полные риторического пафоса проповеди добродетели, обращенные к друзьям, знакомым, к самому себе, носили теоретический характер и не требовали отказа от высокого положения в обществе и от богатства. Проповедуя эти же идеи в трагедиях, Сенека показывает гибельность тирании, пагубность страстей, благотворность ухода от общества – вплоть до самоубийства, избавляющего душу от раздвоенности и нравственных мук. Во всех его произведениях рассыпана масса афоризмов о дружбе, о счастье, о жизни и смерти.
Лукан. Духовно близок к Сенеке был его племянник Лукан, прославивший себя поэмой «Фарсалия», посвященной гражданским войнам времени Цезаря. Оппозиционность поэта господствующему режиму видна из того, что симпатии Лукана всецело на стороне противников Цезаря – Помпея, Брута, Катона, особенно последнего, как самого стойкого защитника республики. В поэме много мистических мотивов, призванных наполнить сердце ужасом в духе эпохи, когда всеобщая неуверенность в завтрашнем дне заставляла людей обращаться к шарлатанам – астрологам, гадателям, колдуньям.
Петроний. В отличие от Лукана, творчество другого приближенного к Нерону писателя, Петрония, не было оппозиционным. Он не прославлял ни республиканцев, ни сенат и не высказывал недовольства режимом, ведя беззаботную жизнь при дворе Нерона, который ценил его, по словам Тацита, за утонченную роскошь, легкость нрава и распутство и называл «арбитром изящества» (что более поздние переписчики сочли за когномен Гая Петрония). Но и его жизнь оборвалась в тот же год, что и Лукана, по воле принцепса, происками всесильного вольноотпущенника Нерона Тигеллина, видевшего в Петронии «соперника, превосходящего его в науке наслаждения».
Роман Петрония «Сатирикон», от которого сохранилась лишь незначительная часть, не имел отношения к опале писателя. А между тем он, может быть, острее и точнее, чем «Фарсалия» Лукана, бил по установленному цезарями режиму. Еще не изгладились из памяти столетние игры, с пышностью отпразднованные в ознаменование конца войн и наступления золотого века, 36-метровая стена, возведенная Августом вокруг римского форума, отделяла величественные постройки от грязи и толкотни Субуры и убожества жилых кварталов низин, а писатель проводит несколько проходимцев по подобным «субурам» италийских городов, минуя целомудренную белизну храмов и общественных зданий, которыми они украсились, следуя примеру столицы.
«Нравы народа поет мой безмятежный язык», – заявляет писатель, чередующий в своем произведении прозу с обильно вводимыми стихотворными вкраплениями. И перед читателем разворачивается хотя и утрированная, согласно закону жанра, но в основе своей реальная жизнь Италии «золотого века» – такая, какой она стала после затянувшихся на три поколения гражданских войн, двух волн проскрипций, оголивших самые низменные человеческие инстинкты, после восьми десятилетий режима, гордившегося установлением гражданского мира и стабильности.
Герои Петрония попадают в ситуации, в которых мог оказаться любой из его читателей. Мелькают сценки в храмах со старухами-жрицами, не гнушающимися никаким обманом, в лупанарах, куда сводники затаскивают отчаянно сопротивляющиеся жертвы, появляются толпы юношей, охотившихся за богатыми бездетными стариками в расчете на наследство. Особенно вдохновенно описывает Петроний пир у разбогатевшего напыщенного вольноотпущенника Тримальхиона, само имя которого, сделанное «говорящим» («трижды отвратный»), стало для современников тем же, чем впоследствии мольеровский Журден.
Вот он, один из тех, кто «был лягушкой – стал царем» (или, как мы говорим, вышел из грязи в князи). На стене принадлежащего ему дома художник изобразил все этапы метаморфоз Тримальхиона: невольничий рынок; вступление в дом господина; кудрявый услужливый мальчик; преуспевающий раб-казначей. Тримальхион в совершенстве изучил науку угождать. Удовлетворяя низменные прихоти и господина и госпожи, он добился не только свободы, но и сказочных богатств. «Земли у Тримальхиона – коршуну не облететь, деньгам счету нет. А рабов-то, рабов-то, ой-ой-ой сколько. Честное слово, пожалуй, и десятая часть не знает хозяина в лицо». Богатство дало Тримальхиону неограниченную власть над людьми. Испытавший унижения и побои выскочка стремится выместить свои обиды на других. Тримальхион-рабовладелец более груб и жесток, чем его предшественник, римский нобиль. На дверях его дома надпись, предупреждающая раба о последствиях самовольного выхода. Не успевают гости перейти порог, как они видят подготовку к экзекуции.
Императорская власть сделала все, чтобы такие, как Тримальхион, чувствовали себя спокойно. Легионы охраняли римские границы, а в самой Италии следили за порядком преторианские когорты. Отсюда безграничная преданность Тримальхиона и его гостей императору. В тот момент, когда благодаря хитроумному устройству чуть ли не в рот падают пирожные, в зале раздается дружный возглас: «Да здравствует божественный Цезарь, отец отечества!»
Петроний вскрывает и другую сторону перемен падение образованности. Один из гостей гордится, что «не учился ни геометрии, ни критике, вообще никакой чепухе», но умеет читать надписи и вычислять проценты». Сам Тримальхион путает Диомеда с Ганимедом и приписывает взятие Трои Ганнибалу. Жизненная философия римского нувориша до предела проста: наслаждайся, пока жив, пей, обжирайся. Для «поднятия аппетита» на пиршественном столе лежит серебряный скелет со свободно вращающимися позвонками. Это не выдумка Петрония: во время раскопок Помпей, в вилле Боскореале, найдены серебряные кубки с изображением скелетов. Надписи гласят: «Гомер, Платон».
Нарисованные Петронием сцены вызывали живые ассоциации с ненавистными фигурами разбогатевших выскочек, на чьих пирах приходилось бывать и сенаторам, осыпавшим своих «тримальхионов» такими же притворными похвалами, какими герои Петрония воспевали «мудрость» угощавшего их богача. Не случайно пир у Тримальхиона», неоднократно в древности переписывавшийся, оказался единственным полностью сохранившимся отрывком романа Петрония.
Возникновение христианства. В конце правления Августа и в годы царствования его ближайшего преемника, когда умиротворенная Римская держава достигла наивысшего расцвета, в далекой от Рима Палестине жили два человека – Иоанн и Иисус. Об их существовании в Риме и других римских провинциях никто не имел представления, да и в самой Палестине о них слышали очень немногие. Но уже через век о них заговорили, а ныне их знает каждый. Это они и их последователь Павел заложили фундамент духовной империи, неизмеримо более могущественной, чем римская. Фактически с них началась новая эра в истории человечества.
Иоанн. Жизнь Иоанна была вызовом римской, да и вообще всякой светской и духовной власти и образу жизни большинства населения империи. В то время как добропорядочные подданные старались воспользоваться благами провозглашенного Августом мира, он удалился в пустыню, где питался чем бог послал – сухой саранчой и медом диких пчел, носил одежду из грубого верблюжьего волоса. Вскоре к нему присоединились многие другие иудеи: им претили противоречия между поведением иудейского жречества и вероучением Моисея, которое оно проповедовало, фальшь и неискренность, несправедливость окружающей жизни.
Среди явившихся к Иоанну, чтобы выслушать его проповеди и принять от него крещение в реке Иордан, оказался и Иисус, сын Марии. О своем отце юноша не распространялся. Впрочем, о матери и братьях он тоже не говорил и впоследствии, показывая на своих учеников, объяснял: «Вот моя мать и братья». Но как будто Иисус и его братья были воспитаны отчимом, плотником Иосифом, возводившим свой род к иудейскому царю Давиду.
Иоанн и Иисус не были первыми, кто в смятении чувств, в поисках выхода из духовного тупика искал путь к Богу. За полтора столетия до того времени, как началось трагическое противостояние иудейской и эллинской культур, в том же районе, где обосновался Иоанн, поселились такие же, как он, протестанты, отвергавшие систему ценностей, выработанную иудейским миром. Объединившись, они жили общиной, не имея ни семьи, ни рабов, ни личной собственности, ни денег и добывая пропитание тяжелым трудом, а свободное время отдавали чтению старинных рукописей и молитвам. Еврейские и греко-римские писатели называли этих людей ессеями и рассказывали об их затворничестве, об ограничении доступа в общину случайным людям, строгой дисциплине и здоровом образе жизни. Почти полвека назад в распоряжении ученых оказались подлинные документы этой общины из пещер в районе Мертвого моря – ее уставы, гимны, священные книги, во многом уточняющие и дополняющие литературные сведения об ессеях. Оказалось, что составители документов в противовес своим соплеменникам и единоверцам, стремившимся к обогащению, называли себя «нищими», а свою общину – новым союзом в том смысле, что договор с Богом заключен ими на иных условиях, чем праотцом Авраамом. Выяснилось, что прием в общину осуществлялся после испытательного срока и всесторонней проверки «разумения и деяний» посвящаемого. Только после этого новичок допускался к общим трапезам и общему труду, а его собственность становилась собственностью общины.
Иоанн и Иисус во многом придерживались сходных с ессеями взглядов. Они презирали богатство и полагали, что и Бог открывает свое царство одним нищим.
«Скорее верблюд пройдет через игольное ушко, чем богатый в царство небесное», – запомнили ученики Иисуса его слова. Так же, как и ессеи, они призывали к покаянию и омовению для вступления в новую жизнь. Главное их отличие от ессеев было не в вероучении, а в линии поведения. Они не отъединялись в пустыне от греховной жизни, а шли из пустыни к людям, стремясь наставить их на путь истинный.
Иоанн отправился из пустыни в Галилею – главный город одной из областей Палестины, которой управлял же