знообразие и красоту: «Все здесь полно жизни и как бы вскипает. Это подобно потоку, исходящему из одного источника <…> Все тут мелодия, все – ритм».
Учение Плотина, облеченное в сложную философскую форму, пронизанное мистикой, было доступно лишь избранным. Язык неоплатоников постепенно превращался в таинственный шифр мудрецов.
Лекции Плотина были записаны его учеником Порфирием и названы «Эннеады» («Девятки»). Порфирий прокомментировал учение Плотина, расширил некоторые его разделы. Полагая, что главное для человека уподобиться божеству, он считал необходимым для мудреца вести аскетический образ жизни, воздерживаться от животной пищи, подавлять желания плоти и совершенствовать душу и разум. Порфирия как философа особенно увлекали проблемы логики. Его «Введение» в «Категории» Аристотеля стало главным учебником философии в поздней Античности и в Средние века.
О Плотине слагались легенды как о человеке святой жизни и мудреце, равном богам. Основателя сирийской школы неоплатонизма Ямвлиха считали чудотворцем, магом, способным вызывать богов и подчинять себе демонов. Ямвлих все больше уводил неоплатонизм в сторону мистики и магии. Он, по свидетельству современников, обладал властью над космическими силами благодаря неизреченным символам и способности обретать «священное обличие богов». Учеником Ямвлиха был император Юлиан Отступник, предпринявший последнюю трагическую попытку остановить наступление христианства и восстановить язычество в качестве государственной религии Римской империи.
История языческого неоплатонизма завершается деятельностью Прокла (V в.), руководителя философской академии в Афинах. Ему неоплатонизм был обязан превращением в завершенную систему воззрений. Прокл уделял больше внимания разработке философского метода, который в Средние века послужил фундаментом схоластики – особого типа религиозной философии, придававшей огромное значение логическим процедурам.
Неоплатонизм подводит своеобразный итог развития античной философии, преодолевает античный рационализм, отказываясь от разума в пользу мифа и экстаза, переживая их на высочайшей ступени духовного совершенства. Так мифологические основы античного мышления, претерпев многие метаморфозы, обретают философски рафинированное воплощение, одновременно и завершающее определенный этап интеллектуального развития человечества и открывающее перспективы, которым будет суждено осуществиться в другие эпохи. Впоследствии неоплатонизм был во многих своих аспектах воспринят христианством, оказал значительное влияние на религиозную и философскую мысль средневековой Европы, Византии, арабоязычного мира, питал натурфилософию Возрождения и пустил мощные побеги в культуре XIX и XX вв. – «Так Древо тайное Духовное растет душой одной из влажной Вечности глубокой, одетое миров всечувственной весной, вселенскою листвою звездноокой» (Вяч. Иванов).
Духовное состояние римского общества в первых столетиях н. э. и его культурная жизнь определялись тем, что это были века становления, укрепления, а затем и кризиса вселенской империи, универсализма как основного принципа мирового и социального бытия. Поиски места человека в этом универсализме составили основание культуры, в соответствии с ними она эволюционировала, что привело в конце концов к победе новой мировой религии – христианства.
1. «ВСЕМУ АВТОР ДОЛЖЕН ЗНАТЬ МЕРУ»
Лукиан. Как следует писать историю, 5, 39–41
Правда, большинство думает, что не надо никаких наставлений в этом деле, так же как не надо уменья для того, чтобы ходить, смотреть или есть, и считает, что писать историю – дело совсем легкое, простое, доступное каждому, кто только может изложить все, что ему придет в голову. Но ты, конечно, и сам знаешь, мой друг, что это дело не из легких, и его нельзя делать спустя рукава; как и всякое другое дело в литературе, оно требует наибольшей работы мысли <…>
Итак, единственное дело историка – рассказывать все так, как оно было. А этого он не может сделать, если боится Артаксеркса, будучи его врачом, или надеется получить награду, за похвалы, содержащиеся в его книге <…> напротив, если он лично и ненавидит кого-нибудь, – общий интерес будет ему ближе, и истину он поставит выше личной вражды, и любимого человека не пощадит, если тот ошибается; вот в чем (я уже говорил) сущность истории, и тот, кто собирается заниматься ею, должен служить только одной истине, а всем остальным пренебрегать; вообще у него может быть только одно верное мерило: считаться не с теперешними слушателями, а с теми, кто впоследствии будет читать его книги.
Если же человек служит сегодняшнему дню, – его по справедливости можно причислить к шайке льстецов, которых история уже давно, с самого начала, отвергла так же, как гимнастика – косметику <…>
Итак, да будет мой историк таков: бесстрашен, неподкупен, независим, друг свободного слова и истины, называющий, как говорит комический писатель, смокву смоквой, а корыто – корытом, не руководящийся ни в чем дружбой или враждой, не знающий пощады или жалости, ложного стыда или страха, справедливый судья, доброжелательный ко всем настолько, чтобы не давать больше, чем он того заслужил, чужестранец, пока он пишет свой труд, не имеющий родины, не знающий никакого владыки, не мечущийся во все стороны в зависимости от чужого мнения, но описывающий то, что есть на самом деле <…>
Вообще историк должен быть похож в это время на гомеровского Зевса <…>
2. ФИЛОСОФСКИЕ ПОИСКИ ИСТИНЫ
Марк Аврелий. К самому себе: Размышления
II. 1. Поутру следует сказать себе: «Сегодня мне придется столкнуться с людьми навязчивыми, неблагодарными, заносчивыми, коварными, завистливыми, неуживчивыми. Всеми этими свойствами они обязаны незнанию добра и зла. Я же, после того как познал и природу добра – оно прекрасно, и природу зла оно постыдно, и природу самого заблуждающегося – он родной мне не по крови и общему происхождению, а по духу, я не могу ни потерпеть вреда от кого-либо из них – ведь никто не может вовлечь меня во что-либо постыдное, ни гневаться на родного, ни ненавидеть его. Ибо мы созданы для совместной деятельности, как и ноги, руки, веки, верхняя и нижняя челюсти. Поэтому противодействовать друг другу – противно природе, но досадовать на людей и чуждаться их и значит им противодействовать <…>
III. 15. Люди не знают, сколь многозначны такие слова, как «воровать», «сеять», «покупать», «бездействовать», «усматривать надлежащее»; для этого знания нужны не телесные очи, а некий другой орган зрения <…>
IV. 3. Люди ищут уединения, стремятся к деревенской тиши, к морским берегам, в горы. И ты также привык более всего желать этого. Все это, однако, говорит лишь о крайнем невежестве, ибо в любой момент ты можешь удалиться в самого себя.
V. 1. Если тебе не хочется подниматься чуть свет, то тотчас скажи себе: «Я встаю, чтобы приняться за дело человеческое. Неужели же я буду досадовать на то, что иду на дело, ради которого создан и послан в мир? Неужели мое назначение греться, растянувшись на ложе?» – «Но последнее приятнее». – «Так ты создан для наслаждения, а не для деятельности и напряжения сил? Почему ты не смотришь на растения, пичужек, муравьев, пауков, пчел, делающих свое дело и, по мере сил своих, способствующих красоте мира? Ты же не желаешь делать дела человеческого и не спешишь к тому, что отвечает твоей природе». – «Но ведь нужно и отдохнуть». – «Согласен. Однако природа установила для этого известную меру, как установила ее и для еды, и для питья» <…>
V. 121. Если кто-нибудь может с очевидностью доказать мне, что я неправильно сужу или действую, то я с радостью изменюсь. Ибо я ищу истину, от которой еще никто и никогда не потерпел вреда. Терпит же вред тот, кто упорствует в своем заблуждении и невежестве <…>
VI. 121. Скоро ты забудешь обо всем, и все, в свою очередь, забудет о тебе. <…>
VIII. 2. При каждом поступке задавай себе вопрос: Каково его отношение ко мне? Не придется ли мне раскаиваться в нем? <…>
XI. 5. Часто совершает несправедливость и воздерживающийся от какого-либо действия, а не только действующий.
3. ЖИЗНЬ – ТЕАТР
Плотин. Эннеады, III, 2, 15
Когда люди, существа смертные, в стройном порядке сражаются, обращая друг против друга оружие, – они делают это как бы забавляясь в борьбе-игре, они обнаруживают, что все человеческие заботы – забавы детские, и они показывают, что и в смерти их нет ничего страшного, что те, кто погибнет в войне или сражении, немного раньше получили то, что случится в старости, скорее, чем обычно, отходя и приходя вновь. Если, скажем, лишить их при жизни имущества, они могут понять, что и прежде оно им не принадлежало и что, когда другие завладевают им, их приобретение смешно, раз еще кто-то может похитить его у них; а если у них и не отнимут, то для них приобретение окажется хуже отнятия. И как будто на сцене театра, так следует смотреть на убийство, и на все смерти, и захваты города, и похищения; все это – перестановки на сцене, и изменения облика, плачи и рыдания актеров. Ведь здесь, в отдельных проявлениях этой жизни, не внутренняя душа, но внешняя тень человека и рыдает и печалится, как на сцене, по всей земле, повсюду устраивая себе театральные подмостки. Действительно, таковы дела человека, который считает жизнью только то, что в этой низшей и высшей сфере, и не знает, что, проливая слезы и пребывая в заботах, он – что дитя играющее. Ведь только с помощью того, что в человеке серьезно, следует серьезно же и заботиться и о серьезных делах; а в остальном человек – игрушка.
Глава XXXIIРимское право
Истоки. Римляне – народ, подаривший человечеству право. Правовым регламентированием были практически охвачены все стороны их жизни, общественной и личной. Римское право лежит в основе многих последующих систем права, вплоть до современных.
Римляне полагали, что есть законы божеские и законы человеческие. Вторые вытекали из первых. Соответственно, римляне делили право на два вида «fas» и «jus». Первый вид права определяется велением богов, но правовое осуществление этих законов боги тем не менее оставляли на усмотрение людей. Этим видом права руководствовались при заключении брака, усыновлении, а также при переделе земли, в международных отношениях, в вопросах, связанных с религиозным культом. Второй вид права составляли предписания властей и собственно суд. Толковали право высшие жрецы – понтифики. Между «fas» и «jus» не было противоречия: первая категория поддерживала вторую. Существовала также категория «nefas» – то, что противоречило «fas»: оскорбление богов, кощунство. Виновный в этих грехах посвящался богам, отдавался им на растерзание.