веков или даже времен более близких к нам, то станет явным, что такие же и столь же печальные потрясения случались не один раз». Так рождалось новое понимание взаимоотношений истории и человека.
В этом, быть может, было главное историко-культурное значение «стареющего века» Рима.
Судьбы и духовное наследие «последних римлян» показали, что даже крушение целой цивилизации не может остановить труд ума и души – подлинный источник жизни и человеческого возрождения.
1. АТМОСФЕРА КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНИ «СТАРЕЮЩЕГО ВЕКА»
Аммиан Марцеллин. История
XIV, 6, 15. Людей образованных и серьезных избегают как людей скучных и бесполезных.
XIV, 6, 18. Даже те немногие дома, которые в прежние времена славились серьезным вниманием к наукам, теперь погружены в забавы позорной праздности, и в них раздаются песни и громкий звон струн. Вместо философа приглашают певца, а вместо ритора – мастера потешных дел. Библиотеки заперты навек, как гробницы, зато сооружаются водяные органы, огромные лиры величиной с телегу, флейты и всякие громоздкие орудия актерского снаряжения.
Дошли, наконец, до такого позора, что когда не так давно ввиду нехватки продовольствия принимались меры к быстрому удалению из Рима всех чужеземцев, то представители образованности и науки, хотя их число было весьма незначительно, были изгнаны немедленно без всякого снисхождения, но были оставлены в городе прислужники мимических актрис и те, которые выдавали себя за таковых; беспрепятственно остались также три тысячи танцовщиц со своими музыкантами и таким же числом хормейстеров.
XXVIII, 4, 14. Иные боятся науки, как яда; читают с большим вниманием только Ювенала и Мария Максима и в своей глубокой праздности не берут в руки никаких других книг.
XXVIII, 4, 21. Некоторые из них, хоть это и не часто случается, не желают, чтобы их звали «игроки в кости», а предпочитают называться «метатели костей», хотя разница между этими названиями такая же, как между словами «воры» и «разбойники». Следует, однако, признать, что при общей слабости дружеских отношений в Риме прочны только те свйзи, которые возникают за игорным столом.
2. ПЕРЕПИСКА АВСОНИЯ С ПАВЛИНОМ
Послание Авсония к Павлину
Вот и в четвертом письме я несу к тебе те же упреки,
Твой охладелый слух тревожа ласковой речью.
Но ни единый доселе листок от друга-Павлина
Мне не порадовал глаз начертаньем приветного слова <…>
Что же мешает тебе написать хоть два краткие слова,
Только «привет» и «прощай» – два слова, несущие радость? <…>
Милый, милый Павлин, ужели ты так изменился?
Так изменило тебя чужое далекое небо,
И Пиренеев снега, и васконские дикие чащи?
О, иберийцев земля, ты ныне достойна проклятья!
Пусть пунийцы тебя разорят, Ганнибал тебя выжжет!
Пусть с войною к тебе вернется изгнанник Серторий!
Как! неужель отчизны красу, сената опору
Скроют навек бильбилийская глушь, калагуррские скалы <…>
Вот где решил ты, Павлин, зарыть и сенатскую тогу,
И остальные дары, какими почтен ты от Рима!
Кто ж, разрушитель дружб, запретил тебе вымолвить слово?
Пусть за это язык его будет вовек бессловесен,
Будет безрадостна жизнь, пусть сладкие песни поэтов
Слух не ласкают его <…>
Послание Павлина к Авсонию
Вот уж и к грубым жнецам явилось четвертое лето,
Да и мороз леденил столько же раз все кругом,
Но от тебя не читал я за это время ни слова
И не видал я совсем рукописаний твоих <…>
К выговору твоему вернусь я, однако, но веский
Пусть героический стих будет меня защищать <…>
Зачем велишь ты к музам, мной отвергнутым,
Отец мой, снова прибегать?
Каменам, право, с Аполлоном места нет
В сердцах, Христу приверженных.
С тобой в согласье прежде, в меру сил своих,
Но не с твоею мощью, звал
Глухого из пещер Дельфийских Феба я,
А с ним и муз божественных,
И Бога даром слова одарить меня
В нагорьях и лесах просил.
Теперь с иною силою сильнейших Бог
Мне нравы изменить велит,
За дар свой с человека ныне требуя.
Чтоб жизнь Отцу мы отдали.
Делам ничтожным предаваться в праздности
И вздорным сочинениям
Он запрещает нам законом собственным
И зреть велит нам свет его,
Какой уловки мудрецов и риторов
Да и поэты нам темнят,
Сердца пустыми заражая мыслями
И оснащая лишь язык <…>
Аврелий Августин. Исповедь, X, V, 7
Ты, Господи, судишь меня, ибо «ни один человек не знает, что есть в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем». Есть, однако, в человеке нечто, чего не знает сам дух человеческий, живущий в человеке, ты же, Господи, создавший его, знаешь все, что в нем. И хотя я ничтожен пред лицом Твоим и считаю себя «прахом и пеплом», но я знаю о Тебе нечто, чего о себе не знаю. Мы видим, конечно, «сейчас в зеркале нечто загадочное», а не «лицом к лицу», и поэтому, пока я странствую вдали от Тебя, я ближе к себе, чем к Тебе, но, однако, я знаю, что над Тобой нельзя совершить насилия, а каким искушениям я смогу противостоять и каким нет – этого я не знаю <…> Ты, искушая, в то же время указываешь выход из искушения. Итак, я исповедуюсь и в том, что о себе знаю; исповедуюсь и в том, чего о себе не знаю, ибо то, что я о себе знаю, я знаю, озаренный Твоим светом, а то, чего не знаю, я не буду знать до тех пор, пока «потемки мои» не станут «как полдень» пред лицом Твоим.
4. ЧЕЛОВЕК И ФОРТУНА
Боэций. Утешение философией, II, 1
Ты полагаешь, что Фортуна переменчива лишь по отношению к тебе? Ошибаешься. Таков ее нрав, являющийся следствием присущей ей природы. Она еще сохранила по отношению к тебе постоянства больше, чем свойственно ее изменчивому характеру. Она была такой же, когда расточала тебе свои ласки, резвясь, соблазняла тебя приманкой счастья. Ты разгадал, что у слепой богини два лица, ведь еще прежде, когда суть ее была скрыта от других, она стала полностью ясной для тебя <…> Ведь покинула тебя та, от предательства которой никто и никогда не может быть защищен. Неужели имеет для тебя цену преходящее счастье, и разве дорога тебе Фортуна, верная лишь на мгновение и чуждая постоянства, уход которой приносит печаль <…> Ведь недостаточно видеть лишь то, что находится перед глазами, – благоразумие понимает, что все имеет конец и что как добро, так и зло переменчивы. И не следует поэтому ни страшиться угроз Фортуны, ни слишком сильно желать ее милостей.
Глава XXXVIIЛицо Рима. История в монетах
Римляне неизменно с глубоким почтением останавливались у портика из ионийских колонн на высоком подии. По сравнению с мраморными храмами, украшавшими императорские форумы, здание это было неказистым и старомодным. Но отчего такое почтение?
– Как, вы не знаете? – удивился бы римский старожил. – Это храм Юноны Монеты!
Никто в древности не мог в точности объяснить, что означает второе имя этой римской богини. Одни производили его от латинского глагола «монео» – предупреждаю и утверждали, что давным-давно, во время осады Капитолия галлами Бренна, Юнона с помощью посвященных ей храмовых гусей предупредила осажденных римлян о готовящемся нападении и получила имя «Предупредительница» (Монета). Другие, более начитанные (и среди них великий Цицерон), знали, что Юнона Монета почиталась в метрополии Рима латинском городе Альба Лонга задолго до вторжения в Италию галлов. Само слово «монета» они переводили как «память, воспоминание», сопоставляя римскую богиню с греческой Мнемосиной.
Давно уже нет крепости на Капитолии. Разрушен старинный храм, внешний вид которого восстанавливается по найденному на родине Бренна – в Галлии – рельефу, но имя его пущено в вечный оборот и стало международным обозначением денег. Ибо в храме Юноны Монеты был древнейший из римских монетных дворов.
Каждая из дошедших до нас монет – для историка настоящий клад. В совокупности они дают такие сведения, которые порой не уступают изложению в литературных источниках и надписях и почти всегда их дополняют. Изучая монеты, мы узнаем о формах правления в древних государствах, государственных переворотах, основании колоний, войнах. Надписи на отдельных монетах, монетные легенды представляют собой настоящие лозунги, рассказываклцие, каким хотело казаться государство, к чему оно призывало. А сколько драгоценных свидетельств содержат древние монеты о быте, одеждах, обуви, прическах! Давно уничтожены великолепные храмы и дворцы, переплавлены или разбиты статуи, а на монетах они живут и радуют глаз. И еще важнее значение монет как источника наших знаний о хозяйстве, финансах, торговых связях. Одним словом, это лицо государства.
Первые монеты в Италии стали чеканить греки, основавшие еще в VIII–VII вв. до н. э. свои колонии на побережье полуострова и примыкающей к нему Сицилии. Монеты Великой Греции, как называли Южную Италию и Сицилию, – подлинные образцы искусства, их создатели, иногда ставившие на монете свое имя, не уступали Фидию, Мирону и Поликлету в тонком понимании натуры и скульптурной выразительности. Изображения на монетах Наксоса, Катаны, Сиракуз, Мессаны, Тарента богов и богинь, виноградных гроздей, дельфинов характеризуют религиозные представления колонистов, их производственную деятельность и политические связи.
Вслед за греками в Италии начали отливать и чеканить монеты этруски. В 1868 г. у стен древнего этрусского города Вольтерра был выкопан из земли горшок из темной глины с кладом серебряных монет. Наряду с известными ранее монетами фокейцев, основавших в западной части Средиземноморья множество колоний, в том числе знаменитую Массилию (Марсель), в горшке оказались монеты с изображением головы чудовища Горгоны с широко открытым ртом и высунутым языком. Специалисты-нумизматы тогда не могли указать места выпуска монет, а его временем считали конец III в. до н. э. Теперь установлено, что монеты с головой Горгоны выпускались этрусским городом Популонией в середине V в. до н. э.