8. Друзья сами съезжались к нему и жили при нем <…> И жизнь эта была скромной и неприхотливой, как заявляет Диокл в III книге «Обзора»: «Кружки некрепкого вина было им вполне достаточно, обычно же они пили воду» <…> Сам же философ пишет в письмах, что ему довольно воды и простого хлеба: «Пришли мне горшочек сыра, – пишет он, – чтобы можно было пороскошествовать». Вот каков человек, учивший, что предельная цель есть наслаждение!
9. Самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как пока мы существуем – смерти нет, когда настает смерть – нас нет. Таким образом, смерть не имеет никакого отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она еще не существует, а для других уже не существует,
10. а. Когда мы говорим, что наслаждение – конечная цель, то мы имеем в виду не наслаждения распутников <…> как думают некоторые невежды или противники <…> а свободу от телесных страданий и душевных тревог. Приятную жизнь создают не пьянство и разгульные пирушки <…> а трезвый ум, исследующий разумно, что выбирать и чего избегать, отбрасывающий ложные мнения, от которых душу охватывает смятение.
б. Нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно.
11. Латинская пословица
Желающего судьба ведет, не желающего – тащит.
12. Феофраст. Характеры
Льстец. Лестью можно считать обхождение некрасивое, но выгодное льстящему, а льстецом – такого человека, который во время прогулки говорит спутнику: «Замечаешь обращенные на тебя взгляды? Во всем городе ни на кого, кроме тебя, так не смотрят…» Произнося такие слова, он снимает с его плаща ниточку и, выбирая у него из бороды принесенную ветром мякину, со смешком говорит: «Видишь, два дня мы с тобой не встречались, и вдруг борода твоя вся в седине – хотя уж не знаю, как у кого другого, а у тебя волос черен и в твои годы». Тот заговорил – льстец велит другим замолчать, запел – хвалит, умолк – восклицает: «Превосходно!» Тот плоско сострил – он разражается хохотом и затыкает себе рот плащом, будто не может сдержать смех <…> Когда же обхаживаемый направляется к кому-нибудь из своих друзей, он бежит вперед и объявляет: «К тебе идет», а потом, вернувшись назад: «Оповестил» <…> За обедом он первый хвалит вино и говорит: «Ты знаешь толк в еде», – и берет что-нибудь со стола со словами: «Глянь-ка, вот лакомый кусочек». Он спрашивает улещаемого, не холодно ли ему, не хочет ли он накинуть плащ, и, не кончив еще говорить, одевает его. <…> И в театре сам подкладывает ему подушку, отобрав ее у раба. И дом, говорит он, красив и хорошо построен, и поле хорошо возделано, и портрет похож.
Брюзга. Брюзжание – это несправедливая хула на все, что тебе досталось, а брюзга – это такой человек, который, если друг посылает ему долю угощения, говорит принесшему: «Пожалел он для меня похлебки и дрянного вина – не позвал обедать» <…> Он ропщет на Зевса не за то, что бог не посылает дождя, а за то, что раньше не посылал. Найдя на улице кошелек, он говорит: «А вот клада я ни разу не находил» <…> Принесшему добрую весть: «Сын у тебя родился», он отвечает: Прибавь» <…> и половина состояния пропала, – скажешь правду». Выиграв дело единогласным решением судей, он упрекает составителя речи, что тот пропустил много доводов.
Глава XVIРим выходит на мировую арену (264–168 гг. до н. э.)
Расстановка политических сил. Пока в Италии разворачивались изложенные выше события, поначалу не внушавшие никому, кроме непосредственных соседей, опасений, в Восточной части Средиземноморья соперничали три эллинистические державы: огромное государство Селевкидов, Птолемеевский Египет и Македония. Селевкиды, терявшие под натиском освободительных движений владения на Востоке, стремились укрепить влияние в расположенной к северу от Сирии Малой Азии, на которую претендовали также Египет и Македония. Небольшие эллинистические государства, особенно Пергамское царство в Малой Азии и островная республика Родос, лавировали между Селевкидами и Птолемеями, успешно сталкивая их друг с другом лбами.
На Балканском полуострове безраздельно царила Македония. Но македонским царям приходилось постоянно считаться как с растущим сопротивлением северных племен иллирийцев, фракийцев, кельтов-бастарнов, так и с недовольством греческих городов, объединенных в политические союзы. Это сковывало внешнеполитическую активность Македонии, несмотря на всю ее заинтересованность развитием событий в Центральном Средиземноморье.
В Центральном и Западном Средиземноморье к III в. до н. э. властвовал Карфаген, укрепившийся на двух крупных островах Сицилии и Сардинии, на побережье Иберии и обладавший выходом к океану, откуда неисчерпаемым потоком шли серебро, олово, золото и другие ценности. Политические перемены в Италии – превращение этрусской Италии в Италию римскую – разумеется, были замечены в Карфагене, но карфагенян не взволновали. Завоевание Римом части Италии, населенной греками, воспринималось в Карфагене как нечто положительное, ибо греки считались традиционными противниками Карфагена, и даже изучение греческого языка карфагенские законы квалифицировали как государственное преступление. Римлян, преемников этрусского владычества в Италии, карфагеняне воспринимали как союзников и постоянно возобновляли с ними дружественные договора.
Первая Пуническая война. Между тем, как напишет несколько столетий спустя римский историк и поэт Луций Флор, «победив Италию, римский народ дошел до пролива и остановился, подобно огню, который, опустошив пожаром встречные леса, постепенно затихает, натолкнувшись на реку». Но остановился римский народ ненадолго, ибо увидел «вблизи богатейшую добычу, каким-то образом отторгнутую, словно оторванную от Италии». Этой заманчивой добычей была Сицилия с ее многолюдными соперничающими друг с другом городами, с плодороднейшей почвой, делавшей остров житницей Италии. Вражда между карфагенянами и греками давала возможность римлянам вмешаться в качестве «освободителей» греков. Повод для войны не надо было искать.
Первая из войн Рима с карфагенянами (пунами) длилась 23 года, что составило жизнь целого человеческого поколения (264–241 гг. до н. э.). Разворачивалась она на территории Сицилии и в окружающих ее водах. Вначале Риму удалось захватить почти весь остров, но победы на суше не могли решить исхода войны: силой и гордостью Карфагена был мощный флот, обеспечивавший постоянный подвоз новых подкреплений.
В отличие от карфагенян, у римлян были лишь торговые корабли с экипажами из греков и этрусков. И римляне со свойственным им упорством принялись за строительство военной флотилии.
Скорость, с которой она выросла, долго еще вызывала удивление римских историков. «Залогом победы была тогда сама быстрота сооружения флота, – писал полтысячелетия спустя Флор, – ибо через шестьдесят дней после того, как срубили лес для его постройки, сто шестьдесят кораблей стояли на якоре, так что казалось, что не искусство людей, а дар богов превратил деревья в корабли». Море было для карфагенян родной стихией. Римлянам же мало было создать флот – нужно было еще обучить морскому делу людей, привыкших пасти скот или пахать землю и никогда не державших в руках весла.
Обучение проходило на поставленных на суше скамьях, рядом с которыми укрепили перекладины с тяжелыми веслами. И к завершению строительства флота римляне уже имели собственных гребцов. Гребцов, но не моряков, которые владели бы навыками морского боя.
На помощь пришла смекалка. Римлянин, чье имя осталось неизвестным, ибо он не принадлежал к знатному роду, придумал несложное приспособление, которое не только уравнивало силы карфагенских и римских моряков, но и давало римлянам преимущества. На палубах устанавливались перекидные мостики с цепкими крючьями, впивавшимися в палубу неприятельского корабля. Перебежав на нее, римляне могли сражаться врукопашную, в привычной им стихии пешего боя. Преимущество это сказалось в первом же морском сражении. Блестящая победа принесла небывалую славу консулу Гаю Дуилию. Не зная, какой еще наградой почтить победителя, сенат постановил дать ему факельщика, флейтиста и глашатая. Куда бы ни направлял отныне Дуилий свои стопы, глашатай под звуки флейты оповещал: «Вот идет Дуилий, победитель при Милах», а факельщик в темное время суток освещал при этом его путь.
Но и эта морская победа не завершила войну. И та и другая сторона испытали и победы и поражения. Военное счастье стало склоняться на сторону карфагенян с прибытием в Сицилию талантливого полководца Гамилькара, получившего прозвище Барка (Молния) за молниеносность решений и стремительность действий. В течение трех лет Гамилькар, которого не зря считали величайшим вождем того времени, держал римлян в постоянном напряжении. Успехи Гамилькара заставили Рим поторопиться с созданием новой флотилии. Она-то, появившись неожиданно у берегов Сицилии, и решила исход войны, в конце которой, как с горечью говорили ее современники, сражались юноши, к началу ее еще не родившиеся.
В результате длительной и тяжелой войны победители вынудили карфагенян отдать Сицилию и уплатить большую контрибуцию.
Взбунтовавшиеся наемники. Основная тяжесть войны с Римом легла на плечи наемников, составлявших костяк карфагенского воинства. Управление наемниками было искусством, которым в совершенстве владели немногие из полководцев, в том числе Гамилькар. Достаточно было сделать неверный шаг, и наемники могли не только отказаться от сражения, но и поднять оружие против нанимателя. Так и произошло после завершения войны с Римом, когда настало время отмерять серебро за кровь и пот, пролитые в Сицилии.
Во время войны карфагеняне не скупились на щедрые обещания, а теперь оказалось, что платить нечем. Отряды возмущенных наемников стали собираться вокруг Карфагена. К ним присоединились рабы и местное африканское население. Число повстанцев возросло до 70 000. И не раз терпели карфагеняне поражения, пока во главе карательной армии не был поставлен Гамилькар. Он вынужден был сражаться с воинами, которые еще недавно одерживали победы под его знаменами. Он давил их слонами, распинал на кре