ерритория Этолийского союза была сильно урезана. Ахейский союз территориально не пострадал, но 1000 его наиболее влиятельных граждан доставили в Италию в качестве заложников и содержали там по нескольку человек в отдаленных от моря городах.
За симпатии к Персею и попытку мирного посредничества был наказан Родос. У родосцев отняли большую часть их владений в Малой Азии и для сокрушения родосской торговли объявили остров Делос свободным портом. Поэтому вся торговля Восточного Средиземноморья приобрела новый центр, где в большом количестве обосновались римские и италийские торговцы. Очень скоро Родос захирел и в Эгейском море подняли голову пираты, использовавшие новую ситуацию для безнаказанного нападения на корабли и прибрежные города. Главным центром работорговли стал остров Делос, о котором говорили: «Купец, причаливай, выгружай. Все продано».
Римляне вели себя как хозяева и в Азии. Они вмешались в спор за власть в Пергамском царстве с целью его ослабить, поддерживая Аттала – брата и соперника царя Эвмена – и возбуждая недовольство подданных. Когда началась война между Египтом и Сирией, в ходе которой сирийский царь Антиох IV подошел с войском к Александрии, римляне отправили к месту военных действий свое посольство с требованием к Антиоху IV очистить захваченные территории и удалиться восвояси. Царь попросил время для размышления. Тогда посол очертил на песке вокруг Антиоха IV круг и произнес: «Размышляй, не переступая черты». Эта невиданная в многовековой истории дипломатии наглость объяснялась сознанием того, что никто не в состоянии оказать Риму сколько-нибудь серьезного военного сопротивления.
1. ЧЕТЫРЕ МОЛНИИ ГАННИБАЛА
Флор, 1, 8–15
Как только в Испании пришла в движение тяжкая и горестная сила Пунийской войны и сагунтийский огонь разжег молнию, давно предопределенную Риму, разразилась гроза, как бы ниспосланная небом, и, проломив толщу Альп, со сказочной высоты снеговых гор обрушилась на Италию. Вихрь первого натиска со страшным грохотом пронесся между Падом и Тицином. Тогда было рассеяно войско, которым командовал Сципион. Сам полководец был ранен и мог бы попасть в руки врагов, но его, прикрыв собой, вырвал у самой смерти сын, еще носивший претексту[11]. Это Сципион, который вырастет на погибель Африки и получит ее имя в результате ее несчастий.
За Тицином последовала Требия. Здесь при консуле Семпронии неистовствует вторая буря Пунической войны. Именно тогда находчивые враги, обогрев себя огнем и маслом, воспользовались холодным и снежным днем. Трудно поверить, но люди, выросшие под южным солнцем, победили нас с помощью нашей собственной зимы!
Тразименское озеро – третья молния Ганнибала при нашем полководце Фламинии. Здесь по-новому проявилось пунийское коварство: конница, скрытая озерным туманом и болотным кустарником, внезапно ударила в тыл сражавшимся. У нас нет основания сетовать на богов. Поражение предсказали безрассудному полководцу рои пчел, усевшиеся на значки, легионные орлы, не желавшие выступать вперед, и последовавшее за началом сражения мощное землетрясение, если только содрогание земли не было вызвано топотом людей и коней и яростным скрежетом оружия.
Четвертая и едва ли не последняя рана империи – Канны, дотоле неведомая никому деревушка Апулии. Величайшим поражением римлян и гибелью 60 тысяч рождена ее слава. Там в уничтожении несчастного войска действовали заодно вражеский вождь, земля, небо, день, – одним словом, вся природа. Ганнибал не удовлетворился тем, что отправил подложных перебежчиков, которые внезапно ударили в спину сражающимся. Предусмотрительно полководец использовал и особенности открытой местности: учтя, с какой стороны жарче палит солнце и много пыли, а с какой, словно по уговору, всегда дует с востока Эвр, он так выстроил войско, что природа оказалась против римлян. Свидетелями поражения стали окрасившийся кровью Ауфид, мост из трупов через ручей Вергелл, сооруженный по приказу Ганнибала, два модия перстней, посланных в Карфаген, – всадническое сословие подсчитывалось мерами. Теперь никто не сомневался, что это был бы последний день Рима и Ганнибал мог бы через пять дней пировать на Капитолии, если бы умел пользоваться победой так же, как побеждать <…>
2. БИТВА ПРИ ПИДНЕ
Плутарх. Эмилий Павел, 19–20
Битва уже завязалась, когда появился Эмилий и увидел, что македоняне в первых линиях уже успели вонзить острия своих сарисс в щиты римлян и, таким образом, сделались недосягаемы для их мечей. Когда же и все прочие македоняне по условленному сигналу разом отвели щиты от плеча и, взяв копья наперевес, стойко встретили натиск римлян, ему стала понятна вся сила этого сомкнутого, грозно ощетинившегося строя; никогда в жизни не видел он ничего более страшного и поэтому ощутил испуг и замешательство, и нередко впоследствии вспоминал об этом зрелище и о впечатленйи, которое оно оставило. Но тогда, скрыв свои чувства, он с веселым и беззаботным видом, без шлема и панциря объезжал поле сражения <…>
Римляне никакими усилиями не могли взломать сомкнутый строй македонян… Обе стороны выказали крайнее ожесточение, и обе же понесли жестокий урон. Одни пытались мечами отбиться от сарисс, или пригнуть их к земле щитами, или оттолкнуть в сторону, схватив голыми руками, а другие, еще крепче стиснув свои копья, насквозь пронзали нападающих, – ни щиты, ни панцири не могли защитить от удара сариссы <…> Таким образом, первые ряды бойцов были истреблены, а стоявшие за ними подались назад. Хотя настоящего бегства не было, все же римляне отошли от горы Олокр.
Тогда Эмилий разорвал на себе тунику, ибо, видя, что легионы отступили и что фаланга, окруженная отовсюду густой щетиной сарисс, неприступна, точно лагерь, пали духом и прочие римляне. Но поскольку местность была неровной, а боевая линия очень длинной, строй не мог оставаться равномерно сомкнутым и в македонской фаланге появились многочисленные разрывы и бреши, что, как правило, случается с большим войском при сложных перемещениях сражающихся <…> Заметив это, Эмилий подскакал ближе и, разъединив когорты, приказал своим внедриться в пустые промежутки всей фаланги в целом и вести бой не против всей фаланги, а во многих местах против отдельных ее частей <…> и как только римляне проникли в ограду вражеских копий, ударяя в незащищенные крылья или заходя в тыл, сила фаланги, заключавшаяся в единстве действий, разом иссякла и строй распался, а в стычках один на один или небольшими группами македоняне, безуспешно пытаясь короткими кинжалами пробить крепкие щиты римлян, закрывавшие даже ноги, и своими легкими щитами обороняться от их тяжелых мечей, насквозь рассекавших все доспехи, – в этих стычках македоняне были обращены в бегство.
3. ОРГАНИЗОВАННЫЙ ГРАБЕЖ
Полибий, X, 16
По взятии города римляне поступают приблизительно так: или для совершения грабежа выделяется из каждого манипула известное число воинов, смотря по величине города, или воины идут на грабеж манипулами. Для этой цели никогда не назначается больше половины войска, прочие воины остаются внутри города, как того требуют обстоятельства <…> Все воины, выделенные для грабежа, сносят добычу в лагерь легионов. После этого по окончании трибуны разделяют добычу поровну между всеми воинами – не только теми, которые оставались в строю для прикрытия, но и теми, которые стерегут палатки, а также больными и выполняющими какое-либо задание <…> Итак, если половина войска отправляется на грабеж, а другая половина остается в боевом порядке для прикрытия грабящих, то у римлян никогда не случается, чтобы дело страдало из-за жадности к добыче.
Глава XVIIПод римской калигой. Покоренные и непокорные (167–111 гг. до н. э.)
Триумф. Празднество в Риме по случаю победы Эмилия Павла, длившееся три дня, отличалось необычайной пышностью. Перед триумфальной колесницей был проведен последний македонский царь Персей с двумя своими сыновьями, Александром и Филиппом. За колесницей, вслед за воинами-победителями, пронесли оружие поверженного врага, его богатства, а также имущество обитателей семидесяти разрушенных по приказу сената городов Греции, сочувствовавших Персею. Сами сочувствовавшие стали рабами. Пронесли деревянную доску с начертанным на ней их числом: 150 000.
Триумф 167 г. до н. э. был праздником, отмечавшим победу не только над Македонией. Это было торжество по случаю того, что в круге земель уже не оставалось ни одного государства, которое могло бы претендовать на роль соперника Рима. Последующие войны были, скорее, восстаниями отчаявшихся людей, которые не могли примириться с участью рабов и сражались за свое человеческое достоинство.
Сципион и Катон. За несколько дней перед триумфом произошло знаменательное столкновение между триумфатором и рядовыми воинами, бурно протестовавшими против того, что добыча, которая пришлась на их долю, не соответствовала их вкладу в победу. Среди недовольных были и некоторые влиятельные сенаторы, выступавшие против самой политики безжалостного ограбления и порабощения побежденных. Это были представители рода Сципионов и их сторонники, полагавшие, что обращение с побежденными должно быть более мягким, что народы, склонившиеся перед силой римского оружия, должны быть не рабами, а клиентами, что Рим не нуждается в новых провинциях и следует оставить у власти царей и других правителей в качестве союзников римского народа.
Это были последователи скончавшегося к тому времени победителя Ганнибала Публия Корнелия Сципиона, который сохранил когда-то побежденный Карфаген, позаботившись лишь о том, чтобы он не был опасен для Рима в военном отношении. Ту же политику он проводил и по отношению к Филиппу V и Антиоху III. Именно за это сенат выразил ему недоверие, и Сципион, добровольно покинув неблагодарный Рим, остаток жизни провел в своем поместье в Кампании.
Яростным противником Сципиона долгие годы был воин, сражавшийся под его орлами, а затем влиятельный римский сенатор Марк Порций Катон (234–149 гг. до н. э.), вокруг которого сгруппировались сторонники жесткой политики по отношению к побежденным. Катон имел основание считать, что война с Персеем – результат политического просчета сената, сохранившего Македонию под властью Филиппа V, и что уже тогда не надо было миндальничать ни с ним, ни с греками, своим поведением показавшими, что им должно быть рабами.