а Порция Катона, который взял его с собою в Рим. Там Энний стал учителем греческого и латинского языков и вскоре был замечен победителем Ганнибала Сципионом Африканским.
К тому времени основатели римской литературы Ливий Андроник и Невий сошли со сцены, и Энний занял их место вместе с Плавтом. Уступив Плавту комедию, Энний взвалил на себя эпос и создал грандиозную эпопею, вобравшую всю римскую историю. Его «Анналы», насчитывавшие 18 книг, начинались со времени прибытия Энея в Италию и были доведены по крайней мере до 179 г. до н. э. В введении к поэме, написанном под влиянием подобных введений Каллимаха, Энний рассказывает о сне, в котором ему явилась тень Гомера, оповестив, что отныне в нем душа Гомера.
Замахнувшись на такое, поставив себя на место Гомера, Энний задался целью раскрыть римскую историю как бы глазами Гомера и его поэтическими средствами. Не вступая в полемику с Невием, также изложившим римскую историю в стихах, Энний показал, как нужно это делать. «Анналы» написаны гекзаметром. Гомер заговорил по-латыни, и этот варварский язык благодаря таланту Энния впервые обнаружил заложенные в нем и еще никем не раскрытые возможности. Вместо сухого изложения фактов и имен Энний представил историю Рима как череду сменяющих друг друга правителей и воинов, которым не чуждо ничто человеческое. Вслед за Гомером Энний вводит в свой стих постоянные формулы типа «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос», выбирая их из арсенала архаической латинской поэзии. В «Анналах» предстает не только римская история, но и сам Энний – поэт, философ, человек, – ибо в поэме есть и автобиографические мотивы.
Энний не промелькнул, как метеор, по небу римской поэзии, – он взошел в этом небе планетой, окруженной спутниками. Ими стали его ученики Цецилий и Пакувий, племянник поэта. В следующем поколении в орбиту Энния вошел поэт Луциллий, через поколение – великий Лукреций, а также Цицерон, не устававший восхищаться Эннием. И не было у Энния соперника, пока во времена Августа за ту же тему римской истории не взялся этрусский пророк Вергилий. Соперничество двух поэтов все равно что противостояние двух светил: один не в состоянии ни затмить, ни вытеснить другого. Во всяком случае, в Риме времен императоров, когда имелась возможность видеть обе звезды сразу и сравнивать их, находились знатоки литературы, отдававшие предпочтение Эннию, несмотря на то, что его язык в то время звучал и воспринимался так, как в наши дни язык Ломоносова.
Ныне от 18 поэтических книг Энния сохранилось всего 600 разрозненных строк. Сгорела ли звезда Энния? Нет. Несколько лет назад среди обугленных свитков Геркуланума отыскали рукопись Энния. Будем верить, что звезда Энния взойдет и на нашем небосклоне.
Теренций. Если Сципион Старший покровительствовал Эннию, то Сципион Эмилиан был покровителем поэта младшего поколения – Теренция Афра (190–159 гг. до н. э.). Это второй классик римской комедии, которого в древности постоянно сравнивали с Плавтом. В комедиях Плавта звучали голоса разноликой римской улицы, герои же шести комедий Теренция, которые он успел создать за свою недолгую жизнь, заговорили, хотя и разговорным языком, но не толпы, а римских нобилей. Видимо, это и вызвало слухи, будто истинными авторами комедий Теренция были Сципион Эмилиан и его друг Лелий. Действуя в сюжетных рамках новой греческой комедии и подчиняясь ее канонам, персонажи Теренция выглядели людьми возвышенными, облагороженными. В его комедиях ставилась и раскрывалась проблема воспитания человека в духе гуманистических установок. В них почти нет грубых сцен, скабрезностей – всего того, что делало комедию привлекательной для обычного римского зрителя. Да и сентенции, звучащие из уст действующих лиц комедий Теренция, близки к греческим или просто заимствованы: «ничего сверх меры», «правда порождает ненависть», «я человек, и ничто человеческое мне не чуждо», «смелым помогает судьба», «за деньги я надежд не покупаю, а за надежду денег не плачу», «когда двое делают одно и то же, это уже не одно и то же».
Комедии Теренция, в отличие от пьес Плавта, уже несколько десятилетий спустя после его ухода из жизни сошли с подмостков, но ими продолжали восхищаться в образованных кругах и изучать в школах. По ним, созданным карфагенянином, римские юноши постигали литературный язык, которому в Риме начали придавать все большее и большее значение.
Красноречие. В эпоху великих римских завоеваний искусство убеждать было составной частью главного из римских искусств – искусства побеждать. Римские полководцы были одновременно и ораторами. Конечно же, они не произносили речей на поле боя, как это, по примеру Геродота и Фукидида, заставляли их делать римские историки, старавшиеся как-то избежать монотонности повествования. Но им постоянно приходилось использовать силу слова – как в собственном лагере, когда не удавалось поддерживать дисциплину наказаниями, и в переговорах с вражескими послами и военачальниками. Школой красноречия был сенат, где в дискуссиях, особенно по вопросам войны и мира, приходилось обосновывать свою точку зрения. Специфически римской областью приложения красноречия были патрицианские похороны, когда у гроба с телом отца, поставленного близ ростр, сын должен был произнести речь о его заслугах. И хотя погребальные речи состояли из сплошных восхвалений, умение их произносить не оставалось незамеченным и способствовало военной и политической карьере скорбящего сына.
В годы II Пунической войны златоустом в Риме считался Марк Корнелий Цетег. Энний, воспевая красноречие Цетега в «Анналах», назвал его красой римского народа и душой богини Свады (Убеждение). Римский пантеон не знал богини с таким именем. «Свада» – это неточный перевод имени греческой богини красноречия Пейфо, о которой на ее родине в Афинах писали, что ее Олимп – уста Перикла.
О силе речей младшего современника Цетега Катона можно судить по тому, что они погубили Карфаген, великий город с тысячелетней историей. За свою долгую жизнь Катон произнес множество речей, которые он, в отличие от его предшественников в ораторском искусстве, записывал. Через сто лет после смерти Катона величайший из римских ораторов Цицерон отыскал более 150 речей Катона и дал им такую оценку: «Кто был внушительнее его в похвале, язвительнее в порицании, остроумнее в изречениях, яснее в изложении и рассуждении?» Некоторые из речей Катона дошли до наших дней. Наиболее любопытна та из них, в которой радетель добрых старых нравов обрушивается на римских матрон, украшавших себя, в отличие от образцовых матерей и жен прошлого, драгоценностями, натиравшихся восточными благовонными маслами и бродивших по городу, вводя в соблазн квиритов. Обращаясь к сенаторам, Катон требовал, чтобы они призвали своих жен и матерей к порядку, и шутливо угрожал им судьбою греков, которые, дав своим супругам волю, вынуждены были заниматься женскими делами. Эта угроза говорит о том, что Катон читал комедию Аристофана или знал ее содержание. Но греческого ораторского искусства Катон не изучал и в своих речах не использовал его приемов. Его девиз: «Знай дело, слова найдутся». В отличие от Катона, его современник Гай Лелий, друг Сципиона Эмилиана, прошел греческую школу красноречия. Он прославился своими речами в сенате и выступлениями в суде. Лелий изъяснялся красиво и убедительно, но в его речах не чувствовалось страсти, темперамента, и поэтому ему не всегда удавалось добиться успеха. К тому же речи его звучали старомодно: призывая к восприятию достижений греческой культуры, к новому для Рима образу жизни, Лелий пользовался устаревшими словами.
История. Сохранение памяти о прошлом, так же как и красноречие, с давних пор считалось в Риме занятием, достойным патриция и угодным богам. Оно было в ведении жрецов-понтификов, которые вели из года в год записи, отмечая, не мудрствуя лукаво, кого из сограждан удостоили высшими почестями – избранием в консулы, преторы, цензоры, с кем из соседей вели переговоры, а с кем войны, какие знамения посылали римлянам боги и какие меры были приняты для предотвращения гнева небожителей. Эти записи делались на выбеленных досках (отсюда наше «альбом»), которые выставлялись на форуме для всеобщего обозрения, а потом хранились в храме в назидание потомству. Так что жрецы в свободные от жертвоприношений часы, выдвигая из ряда запыленных досок ту, которая была им нужна, могли узнать, что при таких-то консулах с чистого неба падали камни, а при других консулах на вилле такого-то сенатора родился теленок о двух головах. Непосвященным пользование этими досками воспрещалось.
Когда Рим вышел на мировую арену и римляне не без удивления узнали о существовании у других народов исторических трудов, появилась потребность дополнить погодные записи (анналы) историей. Казалось бы, чего проще! Добудь папирус или пергамент, бери стиль и пиши историю на своем родном языке! Но первый, кому пришло в голову это сделать, столкнулся с непредвиденными трудностями: оказалось, что в латыни, языке, которым он пользовался в быту и, не менее успешно, на форуме и в курии, почти не было слов для обозначения исторических и философских понятий и идей. И пришлось этому римлянину (имя его Фабий Пиктор) воспользоваться для написания римской истории греческим языком. Возникает вопрос, зачем он взялся за это, понимая, что его труд не будет прочитан преобладающей массой сограждан? Скорее всего, история Фабия Пиктора была адресована не читателям-соотечественникам, а сицилийским грекам, союзникам Рима в войне с Ганнибалом. Сам же этот труд, насколько он нам известен по пересказам, не содержал осмысления событий Ганнибаловой войны, а давал лишь их оценку с позиций римлянина, стремившегося доказать, что карфагеняне – это людоеды и чудовища, а римляне – честные и порядочные люди, которым выгодно помочь, не опасаясь каких-либо подвохов с их стороны.
У Фабия Пиктора отыскался последователь, римский сенатор, составивший историю по-гречески уже во время войн Рима с Персеем. Тогда в Риме было уже немало людей, которые знали греческий и могли оценить этот труд. Обращаясь к своим читателям, историк в предисловии просил простить ему ошибки в языке, которым он овладел не в полной мере. Естественно, Катон обрушился на соседа по сенатской скамье со всей колкостью своего красноречия: «Не знаешь языка, зачем пишешь и извиняешься!» Очевидно, именно тогда Катон задумал доказать, что история может быть написана и по-латыни.