Нимфы диктейских лесов, а потом в колыбельку златую
Спать Адрастея[188] сама уложила. Кормился младенец
Млеком козы Амальфеи[189], а после и лакомым медом,
50 Ибо внезапно открылись творенья пчелы-панакриды
В тех Идейских горах, что Панакрами мы именуем[190].
Бурно кружились куреты окрест твоей колыбели[191],
Громко бряцая оружьем, для Кронова чуткого уха
Звоном медяным щитов твой детский плач заглушая.
55 Зевс-миродержец, отменно ты рос и кормился отменно,
Быстро мужал, и скоро пушок осенил подбородок.
Даже и в детские лета была твоя мысль совершенна;
То-то и братья твои, пред тобой первородство имея,
Все же без спора тебе уступили небесные домы.
60 Речи старинных певцов не во всем доверья достойны:
Можно ль поверить что жребий уделы Кронидам[192] назначил?
Кто ж это стал бы делить Олимп и Аид жеребьевкой,
Кто, коль не вздорный глупец? О вещах равноценных пристало
Жребий метать; а здесь велико непомерно различье.
65 Я бы солгал, да никто ведь лжи такой не поверит.
Нет, не жребий владыкой богов тебя сделал, но длани,
Мощь и сила твои, что держат дозор у престола.
Их ты в стражи избрал, а меж всех наилучшую птицу[193] —
Д л я благовестий своих, что да будут с нами вовеки!
70 Так и среди человеков ты лучших избрал: не пучины
Влажной браздитель достался тебе, не певец, не копейщик, —
Этих доверил ты меньшим богам в собранье блаженных,
Это другим поручил, а себе избрал градодержцев,
Властных царей; ведь у тех под рукой земледел, и воитель,
75 И мореход, и кого ни возьми — все служат владыке!
Медников мы прозывать навыкли Гефестовым родом,
Воины — люди Ареса, охотники — люди Хитоны[194],
Славной в лесах Артемиды, а лирники — Фебовы люди;
80 Но «от Зевса цари», и нет божественней рода[195],
Нежели Зевсова часть: ты сам владык избираешь.
Им ты доверил блюсти города, а сам восседаешь
На высотах городских, надзирая, кто правит народом
Дурно, а кто правосудно вершит и суд, и расправу.
85 Ты одарил изобильем царей; одарил их достатком,
Всех одарил — да не поровну дал; тому подтвержденье —
Наш государь: намного других владык превзошел он[196]!
К вечеру он завершает деянье, что утром замыслил,
К вечеру — подвиг великий, а прочее — только помыслив!
Год на такое потребен иным, а иным — так и года
90 Мало: ты сам сдержал их порыв и отнял победу.
Радуйся много, всевышний Кронид, блаженства податель,
Здравья податель! Дела же твои я воспеть неспособен.
Кто же Зевса дела воспеть достойно способен?
Радуйся, отче, а нам ниспошли достаток и доблесть.
95 Доблести нет — и достаток не даст возрасти человеку.
Нет достатка — и доблесть не даст. Одари нас двояко!
II. К АПОЛЛОНУ[197]
Слышишь, как зашептались листы Аполлонова лавра,
Как содрогается храм? Кто нечист, беги и сокройся!
Это ведь Феб постучался к нам в дверь прекрасной стопою.
Или не видишь? Нежданно согнулась делосская пальма, —
5 Но не от ветра! — а в воздухе лебедь залился напевом.
Вот уже сами собой засовы снялись, и раскрылись
Вот уже сами собой врата. О, бог уже близко!
Юноши, время настало: усердие в пляске явите!
Зрим не для каждого царь Аполлон, но для славного мужа:
10 Кто его узрит, велик, а кто не узрит, тот жалок, —
Мы же, узревши тебя, Дальновержец, жалки не будем.
Но, коль скоро явился нам Феб, — о дети! — не должно
Вашим кифарам молчать или топоту ног прерываться,
Если хотите дожить до брака и старость увидеть,
15 Если желаете стенам стоять на древних устоях.
Так вот за это хвалю: я слышу, лира не праздна.
Ныне безмолвствуйте все, внимая песни о Фебе,
Ибо и море безмолвно, когда поют песнопевцы
Лук и кифару, прекрасный убор ликорейского Феба[198].
20 Горькие стоны Фетиды[199], тоскующей матери, молкнут,
Только заслышит она пэана, пэана напевы;
В оное время и камень от скорби своей отдыхает —
Слезоточивый утес фригийский, высоко подъятый[200]
Мрамор, сковавший жену с разверстыми мукой устами.
25 Звонче пойте пэан! С богами спорить негоже.
Тот, кто спорит с богами, — с моим поспорь-ка владыкой[201]!
Тот, кто спорит с владыкой моим, — поспорь с Аполлоном!
Если ж усердствует хор, воздаст Аполлон за усердье
Щедро: на то его власть — одесную сидит он от Зевса.
30 О, не один только день будет Феба хор славословить.
Впрочем, ну кто не поет Аполлона? Что славить приятней?
В золоте весь он: плащ золотой, золотая застежка,
Лира, ликтийский лук и колчан — все золотом блещет,
Как и сандалий убор. Аполлон весь златом обилен[202].
35 Всяким богатством обилен, как сам ты увидишь в Пифоне[203].
Вечно он юн и вечно красив; вовек не оденет
Даже легчайший пушок ланиты нежные Феба.
Тихо по локонам книзу стекает елей благовонный, —
Нет, не масло струят святые власы Аполлона,
40 Но самое панакею[204]. Во граде, где росы такие
Пали на землю однажды, вовеки недугов не будет.
Нет никого, кто бы столько искусств имел в обладанье:
Феба над лучником власть, и Феба власть над певцами,
Ибо его достоянье — и лук, и звонкая песня;
45 Фебов удел — и пророки, и вещие камни; от Феба ж
Власть получают врачи отгонять врачеваньем кончину.
Феба зовем и Пастушеским мы, то время припомнив,
Как у Амфриссова[205] брега он блюл кобылиц быстроногих,
Жаркой любовью пылая к Адмету, подобному богу[206].
50 Скоро б возрос, утучнился, умножился скот, и плодились
Козы без счета, когда бы сподобиться им Аполлона
Око иметь на себе; и овцы бы все зачинали,
Все бы метали ягнят и млеко струили обильно,
Каждая матка бы стала вдвойне и втройне плодовита.
55 Тот же Феб размерять города научил землемеров
В роде людском: возлюбил ведь Феб городов основанье,
Первый камень всегда он своею рукой полагает.
Феб четырехгодовалым дитятей первый свой камень
В милой Ортигии[207] встарь заложил на бреге озерном.
60 Роги ланей кинфийских с охоты своей Артемида
Все приносила; и вот Аполлон, те роги сплетая,
Твердо сплотил основанье, потом из рогов же построил
Сверху алтарь, и роги по кругу поставил стеною.
Так-то Феб научился зачин полагать для строений[208]!
65 Он же и земли отчизны моей для Батта назначил:
Он и народ предводил, вступавший в Ливию, враном
Одесную явясь, и клялся город и стены
Роду наших владык даровать; и клятвы сдержал он[209].
Царь Аполлон, именуют тебя Боэдромием люди[210],
70 Кларием- кличут тебя; имена твои многи повсюду[211].
Я же Карнеем зову — таков мой обычай природный!
Ибо Карнею была обителью первою Спарта[212],
Фера за нею второй, а третьею — город Кирена:
Чада Эдипа в колене шестом из Спарты с собою[213]
75 В Феру тебя привели, о Карней; а после из Феры,
Здравье найдя, Аристотель привел к земле Асбистийской[214];
Храм он отменный воздвигнул тебе, наказав горожанам
Из года в год обновлять торжества, при которых обильно, —
О владыка! — быки на помост припадают кровавый.
80 Йэ пэан! Многочтимый Карней! Ведь каждой весною
Всеми цветами алтарь твой увит, каких только Оры
Ни ухитрятся взрастить под росистым Зефира дыханьем,
Каждой зимою шафраном украшен: на нем пламенеет
Неугасимый огонь, и пеплом не кроются угли.
85 Фебово сердце смеялось, когда приспели впервые
Сроки Карнейских торжеств[215] и в кругу белокурых ливиек
Начали пляс, доспехи надев, браноносные мужи
(В оное время дорийцы еще не черпали влаги
Из Кирейской струи[216], но жили в долинах Азилы);
90 Празднество их увидав, Аполлон любезной подруге