Я бы тебя, госпожа; и другие жены, родивши,
Знаю, в водах моих омывались. Но страшно грозит мне
125 Гера! Ты только взгляни, какой боец на дозорных
Ныне высотах воссел; без труда он вконец изничтожит
Струи мои! На что ж я решусь? Пенея погибель
Даст ли радость тебе? Так пусть свершится судьбина!
Ради тебя я постражду, Лето, хотя бы пришлось мне
130 Вовсе иссякнуть, вконец умалиться, навеки погибнуть
И перед реками всеми лишиться славы и чести!
Так, я готов; что нужно еще? Зови Илифию!»
Молвил, и мощный сдержал он поток; но Apec, воспылавши.
Выси Пангея[318] решил до корней из почвы изринуть,
135 В воздух поднять, на реку повергнуть и струи засыпать.
Загрохотал он с высот и в щит ударил ужасным
Жалом копья — и бранные звоны окрест огласили
Оссу крутую и дол Краннона[319], отдавшися эхом
В ветреных Пинда вершинах[320]; Фессалия в страхе великом
140 Вся подскочила; столь грозно звучал его щит меднозданный.
Словно на Этне-горе, курящейся пламенем дымным,
Ходит все ходуном, чуть только в недрах подземных
Стронется с места гигант Бриарей и плечами подвижет[321],
Между тем как в Гефестовой кузне сосуды, и горны,
145 И треноги, и чаши, в огне сотворенные, купно
Друг на друга валясь, гудят и звенят несказанно, —
Столь же разительный гул от щита округленного несся.
Все же Пеней не стал убегать, но с прежней отвагой
Ждал поначалу врага, сдержав проворные воды,
150 Слов покуда таких Лето не вещала: «Спасайся
Во благовременье, отче! Спасайся, да зла не претерпишь
Ты за ласку твою, которой вовек не забуду!»
Молвила так — и направила путь, устав от скитаний,
К мореобъятым она островам; но ее отвергали
155 Как Эхинады, отрадный приют дающие судну[322],
Так и Коркира, что любит гостей и встречает отменно[323], —
Ибо всем им с высот Миманта грозила Ирида,
Яростью в дрожь приводя; они же, окрику внявши,
Все разбегались по морю, едва Лето подходила.
160 После к древнему Косу, к Меропову острову[324] бег свой
Устремила она, к священной земле Халкиопы[325],
Но удержало ее сыновнее слово: «Не должно,
Матерь, рожать меня здесь! Пусть мил сей остров и славен,
Пусть изобильем гордится пред всеми он островами;
165 Но приговором судеб ему бог иной обетован[326] —
Дивных Спасителей сын, под чью покорятся державу,
Доброю волей своею приемля власть Македонца,
И сухопутные земли, и те, что покоятся в море,
Вплоть до крайних пределов, отколе свой бег начинают
170 Кони проворные Солнца; а нрав он наследует отчий.
С ним-то и мне предстоит разделить со временем подвиг,
Войны совместно ведя. Ведь некогда против Эллады
Злые кинжалы подымет и кельтского кликнет Ареса[327]
Племя новых титанов[328], от самого края заката
175 В том же пришедши числе, в каком виются снежинки
В вихре или светила идут по небесному кругу[329].
... И в Крисейских долинах[330], и в узком Гефестовом логе
Будут теснимы они отовсюду, взирая, как дымы
К небу с соседних восходят полей; но не то еще узрят!
180 В самом храме моем проблеснут оружьем фаланги
Богопротивных врагов, засверкают мечи и доспехи
Дерзко, и с ними щиты ненавистные; после же станут
Метить собою они повсюду проклятые тропы
Дикого рода галатов, от коих немалая доля
185 Мне останется — часть же иная сгинет у Нила,
Став добычей царя, подъявшего труд ратоборный.
Феба вещанье прими, Птолемей, имущий родиться!
Так; со временем ты похвалишь провидца, что ныне
В чреве глаголет родном! А ты мужайся, о матерь:
190 Видишь, в волнах морских невеликий остров приметен,
Что плывет над зыбями, в земле же корней не имеет,
Словно побег асфодели, гоним повсюду теченьем,
Будь то к Евру иль Ноту, куда ни стремится пучина.
195 Вот к нему и ступай — и нам прибежище будет!»
Так он вещал; между тем острова разбегались по морю,
Но приближалася ты, Астерия, милая песне,
Вспять от Евбеи спеша повидать Киклады скорее:
Водоросль из Герэста[331] еще на тебе повисала.
200 Все поняв, сдержала ты бег и стала недвижно,
И провещала Гере самой дерзновенное слово,
В тяжких томлениях видя богиню перед собою:
«Гера, что хочешь со мною твори, но я преступила
Ныне запрет. Ко мне, о Лето! Ко мне! Поспеши же!»
205 Кончила ты; она же, предел узревши блужданьям,
Села подле Иноповых струй, что из недр подземельных
Брызжут всего полноводней тогда, когда разольется
Нил, от высот Эфиопских гоня изобильную влагу.
Пояс расторгла она, а плечи свои прислонила
210 К древу пальмы, вконец ослабев от натиска жгучих
Болей, и хладный пот по коже ее заструился.
Громко стенала она: «Что матерь терзаешь, о сын мой?
Чадо, вот ведь и остров тебе нашелся плавучий.
Сын мой, рождайся скорей! И кроток выйди из чрева».
215 Но и ты оставалась недолго неизвещенной,
Ярая Зевса супруга; к тебе внеслась, запыхавшись,
Вестница[332] и начала, к словам боязнь примешавши:
«Гера, моя госпожа, средь богинь высочайшая саном!
Я, как и все, под рукой твоей; ты по праву владычишь,
220 На олимпийском престоле воссев; иной не страшимся
Женской руки. Но узнай, госпожа, в чем гнева причина:
Ныне пояс Лето на земле островной развязала!
Все острова отвергали ее, устрашенные мною:
225 Только Астерия смела ее по имени кликать,
Только Астерия, моря отребье; ты наглую знаешь.
Ах, заступись, помоги, владычица мощная, верным
Слугам, которые ради тебя всю землю обходят!»
Кончив, припала к подножью она, Артемидиной псице
Видом подобясь своим, средь охоты на миг прикорнувшей
230 Подле ног госпожи, но вострящей во сне свои уши
И готовой по кличу богини с места сорваться;
Так-то у трона златого сидела дочерь Фавманта[333].
Неукоснительно рабье свое она ведает место;
Даже когда забвение Сон крылом ей навеет,
235 Голову чуть опустив на грудь, притулясь незаметно
К ножке высокого трона, она вкушает дремоту,
И ни сандалий притом, ни пояса с тела не снимет —
Ибо ведь в каждый миг с поручением спешным царица
Может ее отослать! Но Гера промолвила мрачно:
240 «Так-то, срамницы Зевеса, любитесь без чести, без славы
Чад являйте на свет — не там, где и низким рабыням
Корчиться в родах дано, но где одни лишь тюлени
Малых детенышей мечут, на бреге пустом и безлюдном.
Все же не гневаюсь я на Астерию за прегрешенье
245 Дерзкое и не намерена впредь ей кары готовить,
Хоть заслужила она, Лето приютив беззаконно!
Все же ее особливо я чту; ведь она не сквернила
Ложа вовек моего, но в пучину сокрылась от Зевса».
Слово она изрекла; меж тем певцы Аполлона,
250 Лебеди, кинув Пактол Меонийский[334], семь сотворили
Плавных кругов над Делосской землей, и славили звонко
Дивные роды они той песнью, что всех сладкогласней.
Вот потому и к лире своей приладил рожденный
Столько же струн, сколько раз при рожденье лебеди спели[335].
255 Песни восьмой не успели начать они, как из чрева
Он явился, и грянули в лад делосские нимфы,
Древней чада реки, Илифию зовя, и медяный
В высях ответил эфир, зазвенев от зычного гласа.
Даже и Гера не гневалась ныне, склоненная Зевсом.
260 Стала златою окрест, Астерия, вся твоя почва,
Стали златыми листы осенившей роды маслины,
Стали златыми струи виющего русло Инопа[336].
Ты же сама подняла с земли озлащенной младенца,
265 К персям своим приложила и молвила слово такое:
«Гея, несущая домы, имущая грады и храмы,
Вы, о материки, и вы, острова! Поглядите,
Земли мои каковы? Бесплодны, не правда ль? Но будет
Делием именоваться по мне Аполлон, возлюбивши
270 Так, что не будет иной земли, столь богом любимой.
Ни Керхниду[337] свою Посидаон так не лелеет,
Ни Килленскую гору — Гермес, ни Крит — Громовержец,
Сколь возлелеет меня Аполлон, и блуждать я престану».
Так промолвила ты, и к сосцам припал он любезным.
275 Фебова пестунья, ты священнейшей меж островными
Землями с той зовешься поры; на тебя не дерзают