Иначе он туда вернется сам.
Придумать трудно что-нибудь смешнее,
И шутка эта так понятна нам!
О Господи, как гулки эти гроты,
Какие щели, каменные своды,
Циклопы, лотофаги, Полифем,
Тоска и страх, досадные просчеты,
Но дуб кипит и солнце светит всем!
Плыть за море, разить мечом троянца,
Боясь богов, сгорая от стыда,
Мрачнеть, но знать: и боги нас боятся.
Иначе можно только затеряться,
В Итаку не вернуться никогда!
«Не бойся ласточки, она не Филомела…»
Не бойся ласточки, она не Филомела.
И соловей в кустах не Прокна – соловей.
Нам до Овидиевых превращений дела
Нет, и удод – удод, а вовсе не Терей,
Да и не видел я удода, что за птица?
Кто рассказал бы мне, как выглядит удод?
При всём желании ни в камень превратиться
Нельзя, ни в дерево: и мир, и век не тот.
А вот Овидия и в самом деле жалко.
За что он изгнан был к сарматам, на Дунай?
О том ни пифия не скажет, ни гадалка.
Был вызван к Августу и сослан в дикий край.
Должно быть, что-то знал об Августе такое,
Что лучше было бы не знать, и тайну ту
Хотелось Августу причерноморской мглою
Накрыть, зажать ее в Овидиевом рту.
Два стихотворения
1
Мечты о бессмертье тем более странны,
Что умерли все, даже вечные боги,
Имевшие столь грандиозные планы,
Внушавшие столь вдохновенные строки,
Умевшие на море вызвать волненье,
Корабль потопить, если он почему-то
Не нравился им, предоставив спасенье
Всего одному из команды, как чудо.
Мечты о бессмертье тем более дики,
Что выцвело, высохло, вымерло столько
Воистину славных и вправду великих,
Дойдя в виде торса до нас и обломка,
И трудно им встать с каменистого ложа,
Уйти от душицы и чертополоха,
Бессмертию может быть тоже положен
Предел – и, наверное, это неплохо!
2
Как страшно подумать, – сказал я на зное
Июньском, – подумать, – сказал, – о зиме!
– А ты и не думай! – сказала, за мною
Идя по заросшей травой колее.
– Не думай, – сказала, – смотри на фиалки,
Еще, синеглазые, не отцвели!
Они ж не растут, не цветут из-под палки,
Им нравится быть украшеньем земли.
Они же не портят себе настроенье.
Какая зима? Не бывает зимы!
Смерть тоже ошибка, недоразуменье,
Обмолвка… Запомнить бы это мгновенье:
Однажды бессмертными были и мы.
«В “Илиаде” мне Гектора жаль…»
В «Илиаде» мне Гектора жаль.
Есть ли большая в мире печаль,
Чем прощанье его с Андромахой?
На руках ее маленький сын.
Хоть бы шанс на спасенье один
Был, – нет шанса, всё кончится крахом.
Кто за Гектора был? Аполлон!
Но помочь не сумел даже он,
Почему-то сильнее Афина,
Выступавшая на стороне
Сил ахейских в троянской войне,
Ни жены ей не жалко, ни сына.
Конской гривой на шлеме отца
Сын напуган, – шумят деревца,
Облака проплывают над ними.
Гектор на землю шлем положил,
Улыбнулся. Читать это сил
Нет, займемся делами другими.
«Опять леса, поля, просёлки и покой?..»
Поведет рукой любимой
В Елисейские поля…
Опять леса, поля, проселки и покой?
Или дома, дворцы, кафе, автомобили?
Куда же поведешь любимою рукой?
На Елисейских мы полях с тобою были.
А те поля, что Блок тогда в виду имел,
Простившись навсегда с докучными делами,
Не странно ли, что их назвать не захотел
Он Элизийскими в своих стихах полями?
Предшественник его, Элизиум в душе
Носивший, или тот, назвавший Элизеем
Заглохший старый парк, – Блок это как клише
Воспринял бы, – и мы пенять ему не смеем.
Быть может, потому, что мифов не любил,
И виделись ему березовые рощи,
Туманы и овсы, без мраморных перил
И статуй, без богов и воинов, так проще.
Град
С чем бы град сравнить? Не знаю.
Уж не с жемчугом ли, град
Белый – руку подставляю —
Он еще голубоват,
Дымчат, хрупок и лоснится,
И особенно в траве
Хочет знаньем поделиться
О нездешней синеве.
Это жизни обновленье —
Слишком мы привыкли к ней.
Белых шариков скопленье
Под кустами меж корней.
Ведь и в самом деле редкий
Гость, внезапный, раз в году.
Разжую две-три таблетки —
Станет холодно во рту.
Ледяное покрывало
Будет таять, оплывать.
Я хочу, чтоб ты сказала,
Что не надо унывать:
Это нам подарок с неба,
Отогнав рукой орла,
Бусы ветреная Геба
В ссоре с Зевсом порвала.
«С Гомером долго ты беседовал один…»
1
«Илиада» и «Одиссея» композиционно построены так, что ничем не уступают современной прозе с ее свободным обращением со временем. В них оно тоже движется неравномерно, сбивается в комки и складки.
«Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына», – так начинается «Илиада», и все знают этот первый стих, хотя бы понаслышке, но мало кто спросил себя: что за гнев и почему история падения Трои начата с него? Корабли будут перечислены лишь в конце второй песни. Так что если Мандельштам прочел их список до середины, значит, он по меньшей мере две песни (почти две) осилил точно. К слову сказать, хотел бы я найти человека, способного преодолеть весь список. Что вы, что вы, только выборочно, скользя по строчкам, перепрыгивая с пятое на десятое. Среди моих знакомых нет такого зануды. Не уверен, что вообще сыщется кто-либо, способный прочесть «Илиаду» от начала до конца. Скажем правду: кроме самого Гнедича да разве что еще нескольких филологов-античников, вряд ли кому-нибудь под силу этот подвиг[2].
Десять лет провели ахейцы под стенами Трои, но в поэме речь идет лишь о десятом годе осады; обо всем остальном читатель узнает попутно, из побочных ответвлений и упоминаний.
А сюжет «Одиссеи» еще более сложен и сбивчив. Подробный рассказ о странствиях, начиная с отплытия Одиссея из-под Трои, возникает лишь в 9-12-й песнях; что касается самого действия в поэме, то оно укладывается в сорок дней. Сорок дней из десятилетних странствий! И если, например, подготовке к расправе над женихами и их избиению отводятся три песни, то о семилетнем пребывании героя у нимфы Калипсо рассказано бегло на нескольких страницах. Невольно подумаешь, что прустовское повествование в «Поисках утраченного времени» ничуть не более сложно и запутано, чем «Одиссея». Ау, мой любимый роман, что если через три тысячелетия ты станешь такой же архаикой, как греческий эпос? Через три тысячелетия? Да нет же, намного раньше.
2
Коли уже Гомер так «писал», вразброс, непоследовательно, то некоторые свои сегодняшние мысли о нем тем более можно записать фрагментарно, сбивчиво, как бог на душу положит. Здесь, разумеется, есть некоторая натяжка: «Илиада» не эссеистика, перед древним певцом брезжил «план», его, действительно воодушевляло «величие замысла». Но и тогда, три тысячи лет назад, поэт понимал, что последовательный рассказ скучен. Более того, наверное, он исходил из своего знания об устройстве человеческой психики и памяти, которое и подсказало ему свободное обращение со временем: счастливое семилетнее забытье в гроте у нимфы Калипсо пролетело как один день – и долго говорить о нем незачем. А вот о трехдневной буре, грозившей герою гибелью, быстро не расскажешь: семь лет и три дня потребовали примерно одинакового количества стихов.
Ахматова считала, исходя, по-видимому, из своего любовного опыта, что большая любовь длится самое большее – семь лет, дальше наступает крах или вырождение. Грустное наблюдение. Хочется верить, что бывают исключения из правил. Интересно, помнила ли она о семилетней любви Одиссея и нимфы Калипсо?
3
Ждал он, со стоном на камне вися, чтоб волна пробежала
Мимо; она пробежала, но вдруг, отразясь, на возврате
Сшибла с утеса его и отбросила в темное море.
Если полипа из ложа ветвистого силою вырвешь,
Множество крупинок камня к его прилепляется ножкам:
К резкому так прилепилась утесу лоскутьями кожа
Рук Одиссевых…
Вот такие поэтические подробности. Чем старше я становлюсь, тем меньше желания заниматься теоретическими построениями или объяснять, мороча голову себе и людям, чем хорошие стихи отличаются от плохих. Не лучше ли ткнуть пальцем в строки, подобные только что приведенным, – и больше ничего не надо, всё более или менее ясно. Вот так трудился «всесильный бог деталей» еще три тысячелетия назад. Как скучны беспредметные, слепорожденные стихи, например, символистов (не всех, конечно, но большинства из них), с минимальным словарным запасом… Так же, как едва ли не все (за редким исключением) сегодняшние стихи как начинающих, так и продолжающих и заканчивающих…