Эсхил дает нам два разветвляющихся сценария: в одном утверждается, что Ахиллес и Патрокл были любовниками, а другой настаивает на обратном. И любая эпическая пара, которая появлялась после этой, была предметом тех же спекуляций, осложненных семантическим водоворотом. Нис, например, испытывает по отношению к Эвриалу amor pius – термин, который наиболее точно переводится как «верная любовь» или «покорная любовь». Но что это на самом деле значит? Нис любит Эвриала как друга? Как любовника? Является ли pius чем-то, подтверждающим отношения, которые в противном случае могли бы быть поставлены под вопрос, или он утверждает уместность гомосексуализма? Следует ли Вергилий какой-то особенной греческой традиции, как это делали Эсхил и Платон, или он контрастом подчеркивает традицию несексуальной дружбы героев? С одной стороны, в основе греческого и римского общества – особенно его аристократической части – толерантность, даже потворство гомосексуализма. С другой стороны, в текстах зафиксировано множество нападок на мужчин, которые играли покорную или пассивную роль в гомосексуальных отношениях или имели многочисленные связи с мужчинами[27]. Мы можем объединить какие угодно исторические и научные факты, но ни один из них не даст нам ответа на вопрос о том, о чем деликатно умолчал Вергилий, во многом из-за того, что такт и многозначительность являются особенностями таланта этого автора. Но в то же время мы должны учитывать специфику античного контекста и различных взглядов на гомосексуальные отношения, а именно: мы не должны воспринимать связь Ниса и Эвриала, исходя из наших современных понятий и взглядов на отношения между полами; античный мир как похож на наш, так и отличен от него, и мы должны быть крайне осторожны, чтобы не воспринимать его исходя из современных взглядов и обычаев.
Однако дебаты, подобные тем, что происходили вокруг отношений Ахиллеса и Патрокла, вызваны огромным интересом, который создают такого рода пары, и не только потому, что эта тема снова и снова появляется в литературе (так часто, что становится почти обыденностью), но также потому, что всплывает во многих популярных современных формах, таких как фанфики, фанатские форумы, справочники и т. д. И одной из причин такого внимания является особый пафос и широкий диапазон эмоций, которые вызывают подобные эротические отношения (помните «Танец с драконами»?). Это в большей степени правдиво для Ниса и Эвриала, которые играют далеко не самую важную роль в большом мире «Энеиды», в то время как горе Ахиллеса, связанное с Патроклом, является движущей силой сюжета «Илиады» и определяет ее исход (как только Гектор убивает Патрокла, он становится ходячим мертвецом). Любовь же Ниса к Эвриалу практически никак не отражается на последующих событиях. Когда мы все же наблюдаем, как Эней мстит за своего любимого товарища Палланта в самом конце эпоса, отношения становятся еще более запутанными; Эней и Паллант не являются обреченными влюбленными в «Энеиде», по крайней мере, это не очевидно, но Нис и Эвриал вполне могут считаться таковыми. То же касается Ренли и Лораса, чья роль довольно несущественна; очевидно, что смерть Ренли влияет на ход войны гораздо больше, чем его поступки, совершенные при жизни. Но она также определяет личность Лораса до конца книги и сериала, и именно связь Ренли с Лорасом делает эти последствия еще более трагичными.
В эпосе, однако, представлены не только состязания и сражения, короли и чудовища, это также история человеческих отношений в мире, полном экстремальных обстоятельств, интерпретируемых широким кругом общественных взглядов. В этом плане мы можем наблюдать, как некоторые эпизоды, казалось бы, незначительные в рамках сюжета, – как, например, гомосексуальные отношения, могут являться серьезным элементом эпической традиции. Эротические или нет, узы верности и любви Ниса и Эвриала служат основной источником их славы в эпосе, как открыто заявляет сам Вергилий. И все же можно предположить, что их романтизм – особенно с нотками незрелости, опрометчивости и желания – мог бы восприниматься как необходимая жертва при основании Рима; конечно, должно быть место восхищению и пафосу, но все должно подчиняться прагматичным имперским ценностям выживания, защиты и роста.
Не словом, а делом
Смерть Ренли делает из Лораса другого человека: он теряет рассудок от горя и выходит из этого состояния сильно изменившимся: «Рыцарь Цветов, потеряв Ренли, так обезумел от горя, что зарубил двух своих собратьев» (БМ). Но кем же становится Лорас? В широком смысле – никем, тенью самого себя или, по крайней мере, прежней личности, которую мы, читатели и зрители, имели честь знать. Но в этом он такой же, как Ренли, который в той или иной степени лишь ничтожная тень своего старшего брата Роберта, подделка, не имеющая ничего общего с реальностью. Кейтилин Старк выразительно замечает, что он – живой портрет короля Роберта:
А в середине, рядом со своей молодой королевой, сидел смеющийся призрак в золотой короне.
Неудивительно, что лорды сбежались на его зов – он ведь вылитый Роберт. Такой же красивый, длинноногий и широкий в плечах, с теми же угольно-черными прямыми волосами, синими глазами и легкой улыбкой (БК).
Метафорическое сравнение с призраком, усугубленное постоянными повторами слов «тот же», сразу определяет Ренли как имитацию, тень реального человека – брата, которого он хотел заменить. Образ призрака позже полностью реализуется в смерти самого Ренли, когда он в буквальном смысле становится призраком в утреннем тумане, «убит, как и его брат». Появление призрака Ренли во время сражения на Черноводной – также момент замещения, но в этой сцене есть и другие нюансы. Шаблон Вергилия хорошо работает, когда Лорас надевает доспехи Ренли (как он делает в сериале), потому что он подчеркивает, что Лорас становится Ренли, но в то же время – обезумевшим Нисом. Но в книге не Лорас, а его брат Гарлан надевает доспехи Ренли, потому что стройному Лорасу они слишком велики. Вот еще один пример подражания: Ренли пытается занять место Роберта, Лорас – место Ренли, но, по сути, и своего собственного брата. Оба – обворожительные и жизнерадостные, но не могут (даже несмотря на известность Рыцаря Цветов) в полной мере дотянуться до своих старших и более именитых братьев.
Переодевание в чужие доспехи имело место в эпосе: Патрокл облачается в доспехи Ахиллеса перед боем с троянцами и погибает в сражении. Но Патрокл изображается в «Илиаде» уменьшенной копией Ахиллеса, разминкой перед основным действием, который станет триумфом Ахиллеса. Одна из черт характера Ахиллеса – гнев, качество, которое является движущей силой всей поэмы и первым ее словом, – а гнев в эпосе часто означает сумасшествие, когда человек, охваченный яростью, становится берсерком и крушит все вокруг. В критический момент гнев Ахиллеса меняется: поначалу он вызван незначительным ущемлением чести, что заставляет воина уйти с поля боя и дуться в тылу, в своей палатке. Но после того как возлюбленный Патрокл погибает, гнев Ахиллеса становится подобен гневу богов, жаждущих мести. Одетый в доспехи друга, воодушевленный надеждой отомстить за предполагаемое убийство Лорас в сериале является Ахиллесом или Патроклом? Настоящий ли он или подделка? Сравним надменное высказывание Джейме Ланнистера: «Нет мужчин, подобных мне, есть только я», – оно демонстриует уверенность не только в себе, но и в собственной незаменимости. Это звучит более чем иронично, когда говорящий сам является близнецом, но резко контрастирует с Лорасом, занятым поиском собственной личности.
Даже до смерти Ренли Лорас уже в какой-то степени был тенью самого себя. Отчасти потому, что его талант и желание производить впечатление значат, что он может быть воспринят лишь как поверхностный образ некоего человека, нежели как личность, обладающая глубоким внутренним миром. «Воспринят» здесь выступает в роли императива, потому что мы довольно мало знаем о Лорасе, по крайней мере из книг. Исходя из этого, его внутренний мир остается недоступным для читателя. Конечно, сериал меняет ситуацию, и нам удается уловить проблески отношений Ренли и Лораса, когда они остаются наедине. Здесь, в свою очередь, Лорас изображен более сильным, когда Ренли пытается захватить трон, более смелым и непредвзятым, нежели Ренли, который оказывается столь героичным, как его друг (например, он боится крови и насилия: это подтверждает сильная сцена, когда Лорас играючи режет его).
В книгах, однако, остается пропасть между тем, каким мы видим Лораса, и тем, что мы о нем знаем, и эта пропасть позволяет Мартину манипулировать его появлениями, таким образом задавая некоторые важные вопросы. Так, например, когда Лорас официально появляется во время турнира, он представляется Рыцарем Цветов. Санса, от лица которой ведется повествование, восхищается его доспехами, – так же как взгляд поэта задерживается на красоте Эвриала в миг его смерти. Этот момент лежит на пересечении множества тематических проблем. Во время турнира эффект, произведенный кобылой Лораса на жеребца Григора, отражает эффект, произведенный на Сансу, которая не отрываясь смотрела на рыцаря с каким-то глупым обожанием. Конечно, метафорическое совпадение между отношением рыцарей к лошадям и их успехом у женщин является обыденным в рыцарском эпосе. Но Мартин, конечно, изменил смысл, воплотив в Сансе романтический стереотип, в то время как в реалный интерес Лораса обращен к противоположному полу.
Чувственность турнира также пересекается с систематическим интересом Вергилия в том, что Эвриал – лишь один из целого ряда юных невинных созданий, чья смерть вызывает такие сильные страдания. Таким образом, цветы в данной сцене несут весомую смысловую нагрузку, и, как мы уже отметили, оба юноши ассоциируются с образом цветов. С самого начала в описании Лораса говорится о его доспехах, на которых был изображен «букет из тысячи различных цветов, а снежно-белого жеребца покрывала попона, сплетенная из красных и белых роз».