НВО испытали некий дискомфорт, вызванный изображением белой женщины, которой поклоняются темнокожие люди. Эта сцена, конечно, неприятна не только из-за расистского подтекста, а еще и потому, что, называя Дейенерис Матерью, бывшие рабы поучают статус ее детей. Позиция власти в результате изменилась не сильно, хотя теперь народ ее почитает, и на смену традиционному патриархату приходит матриархат. У детей римских рабов был подобный юридический статус, в том смысле, что сыновья и дочери также безоговорочно подчинялись воле своего paterfamilias, главы семейства. Paterfamilias, в свою очередь, обладал значительной властью над членами своей семьи, начиная с жены и заканчивая наименее важным рабом. Он мог, например, бить как свободных, так и заключенных в рабство членов семьи и даже продавать их – явление настолько распространенное, что нашло свое отражение в законодательстве, где говорилось, что после того, как сына продали в рабство трижды, он мог считаться свободным человеком, неподвластным воле отца.
Наверное, самой противоречивой властью, которой обладал paterfamilias, была власть над жизнью и смертью членов семьи. Точно не ясно, что под этим подразумевал закон, но, по крайней мере, он позволял господину решать, признавать или нет собственных детей, рожденных женой или женщиной, находящейся в доме, с которой он имел сексуальные отношения. Таким образом, в доме помимо законных детей могли присутствовать также дети рабов, называемые uernae – дети, рожденные от рабыни и свободного человека внутри дома. Эти дети наследовали статус раба от своей матери, но зачастую воспитывались вместе с остальными челенами семьи – ситуация, очень похожая на ситуацию Джона Сноу. Господин мог решить, признавать ребенка, рожденного собственной женой (в таком случае ребенок принимался в семью), или отвергнуть его как калеку или незаконнорожденного (в этом случае ребенка убивали или отдавали). Это чудовищная традиция, но в Древнем Риме было также много случаев, когда отцы приказывали убить своих уже выросших сыновей: об одном отце ходили устрашающие слухи, что он приказал убить своего сына, чтобы вместо него жениться на его прекрасной невесте. Так как оказалось, что этот отец состоял в заговоре против государственной власти государства, история вряд ли правдива, но она показывает отвращение римлян к детоубийству, содеянному родителем. Еще один отец во время военной кампании приказал казнить своего сына за неподчинение приказу, и это несмотря на то что, ослушавшись, сын одержал важную победу и на его пылкие мольбы. А на первом году существования республики ее основатель Брут казнил собственных сыновей, которые замыслили восстановить монархию, которую гражданам Рима лишь недавно удалось свергнуть. В целом римская семья была очень сложным механизмом с точки зрения закона и этики: отцы обладали широким спектром прав на своих детей, прав, которые ничем не отличались от тех, которые распространялись на его же рабов.
Хотя женщины могли иметь собственных рабов и, таким образом, скорее всего, обладать теми же правами в отношении них, какими обладали их мужья, у матерей, кажется, не было той же подкрепленной законом власти над детьми, и они фактически не были равными во власти со своими paterfamilias. Однако существует множество античных женских образов, способных и желающих убивать и плести интриги против тех, кто пытается им помешать: Клитемнестра убивает мужа, а Медея – обоих своих сыновей, чтобы досадить их отцу. Согласно слухам, Ливия, жена императора Августа, травила каждого, кто вставал на пути ее сына в наследовании трона. Сама Дени прибегает к применению неформального права определения участи, когда решает оживить Кхала Дрого и затем, позже, убить то бездушное существо, которым он стал. Лишь жизнью можно отплатить за жизнь, говорит мейега и Дени выбирает, чья жизнь для нее имеет бо́льшую ценность. Потеря неродившегося сына опустошает ее, но тем не менее идет на это, хоть и неосознанно.
Материнское отношение, хоть и не поддерживаемое государством и законодательной или институциональной властью, тем не менее имеет ужасные прецеденты. Поэтому когда Безупречные называют Дейенерис Матерью, это почетное обращение заключает в себе нечто большее. Это означает любовь матери, как и мысль об освобождении, перерождении и свободе как об образе жизни, следующем за уничтожением рабства. Но это также намекает на нестабильность: они больше и не чья-то собственность, но и не полностью свободны. Они не желают бросать ту, что освободила их, и, возможно, не способны забыть те многолетние тренировки, во время которых они учились подчиняться. Знатные люди Миэрина, в свою очередь, претерпевают тот же процесс, но с точностью до наоборот: они притворяются, что согласились на новый режим, но не желают и не способны научиться жить без рабов. Восстания и бунты окружают Дени, как и последствия освобождения людей, которые не привыкли жить в гражданском обществе: месть и свобода сплетаются вместе, порождая сложные обстоятельства как в городе, так и за его пределами.
За пределами города собираются отряды наемников всех мастей, оплачиваемые как врагами, так и друзьями Дени, чтобы начать войну с чужеземной королевой. В сравнении с рабской культурой Залива Работорговцев наемники являются примером более мобильного типа свободы. По собственному желанию подчиняющиеся лидеру отряда, наемники являются оплачиваемыми солдатами, продавая свои услуги кому угодно, – такой свободой едва ли могли похвастаться в городах-государствах Древнего мира. Хоть там граждане и могли участвовать в голосовании «за» или «против» войны, набор в войска был в общем и целом обязательным и совершался офицерами, отправлявшимися по городам и деревням за годными к военной службе мужчинами подходящего возраста, не отслужившими положенное законом количество кампаний. В трудные времена, например, когда Рим воевал с Карфагеном на множестве фронтов, или после многочисленных потерь среди жителей в первые годы войны с Ганнибалом, последними двумя условиями часто пренебрегали. Рим и Афины могли также рассчитывать на военную мощь союзников, которые по договору были обязаны предоставлять людей, офицеров, корабли или снаряжение для помощи в ведении войны. Эти зарубежные силы часто подчинялись собственным офицерам и пользовались собственными доспехами и ресурсами для поддержки кампании. Но даже этого не всегда было достаточно. Риму, например, не хватало хорошей кавалерии, несмотря на условную принадлежность аристократии конным войскам. Решением было нанимать ее за границей, а не тренировать собственную: как галлы, так и нумидийцы отлично справлялись с формированием кавалерии и предоставляли свои навыки и войска Риму или другим армиям. У Карфагена, в отличие от Рима, как конница, так и пехота, как правило, состояли из наемников, и он дорого заплатил, когда все они они нарушили свои обязательства и перешли на сторону противника во время войны с Ганнибалом.
Но ситуация за пределами Миэрина прежде всего напоминает слияние отрядов наемников во внутренних районах Персии около IV в. до н. э. Афины, Спарта и остальной греческий мир осознавали и были вовлечены в дела Персии с самого начала. Афинские вельможи использовали персидский двор как последнее убежище, если их изгоняли с родины, несмотря на напряженные отношения между Персией и Грецией. Но в конце IV в. до н. э. десять тысяч греческих наемников были объединены, чтобы сражаться с сыном персидского царя Киром Младшим, который намеревался отобрать трон у своего старшего брата. Эта армия наемников продвинулась далеко в глубь Вавилона, где они сражались и одержали победу в битве при Кунаксе. Однако победа оказалась бессмысленной. Кир погиб на поле боя, а греки оказались брошенными в незнакомой и враждебной стране. Что случилось дальше, стало одной из величайших приключенческих историй Античности. Объединившись в одно целое, несмотря на разные национальности и союзные связи, грекам удалось с боем пробиться назад к морю и дому. «Анабасис», известное сочинение Ксенофонта, рассказывающее об этих десяти тысячах, стало великим произведением, но это также повествование о политической сплоченности греков перед лицом опасности. Все наемники были родом из разных городов Греции, но объединились перед необходимостью выживания на враждебной территории и начали работать вместе, как единое целое, – стратегические цели Греции реализовались лишь в лучшие годы Персидской войны, и это повторится, только когда Греция станет независимой.
Таким образом, ситуация за пределами Миэрина поднимает интересные вопросы. Греческие отряды обычно разделялись по национальной принадлежности: спартанцы, фиванцы, афиняне и т. д. Это означало, что у них было много общего и делало миниатюрной версией родного города-государства. Мысль об армии как о мобильном городе стара и уходит корнями к греческой армии в Трое – еще одном случае всеобщей мобилизации Греции, состоящей из более мелких региональных объединений. Несмотря на тот факт, что наемные отряды вокруг Миэрина не объединены по национальному признаку, они в общем и целом придерживаются той же социальной иерархии, которую можно обнаружить в функционирующем городе: кто-то несет за всех ответственность, присутствует группа лидеров, которые дают советы предводителю, но также имеют собственные интересы, а оставшиеся члены группы совмещают личные интересы и верность целостному отряду. Подобно кочующему кхаласару, в котором всадники могут вызвать на бой слабого кхала или уйти в другой кхаласар, наемные отряды представляют собой свободный город в движении, выбирающий, что он будет делать и зачем, исходя из собственных интересов и возможностей. Что случится с отрядами в будущем, не ясно – Золотые Мечи присягнули Эйегону Таргариену и отправились в Дорн. Дени, в свою очередь, решила отойти от модели наемных войск, чтобы стать монархом, в то время как Эйегон и Тирион стали их использовать в полной мере. Насколько различны эти два подхода и насколько успешны, во многом является большим вопросом в судьбе дома Таргариенов.