рхеология. 1993. № 9. С. 79–95.
8. Виноградов Ю. А. Некоторые дискуссионные проблемы греческой колонизации Боспора Киммерийского // ВДИ. 1995. 3. С. 152–160.
9. Виноградов Ю. Г. Полис в Северном Причерноморье // Античная Греция. Т. 1. М., 1983. С. 366–420.
10. Виноградов Ю. Г. Политическая история Ольвийского полиса VII–I вв. до н. э. Историко-эпиграфическое исследование. М., 1989.
11. Гайдукевич В. Ф. Боспорское царство. М., Л., 1949.
12. Жебелев С. А. Северное Причерноморье. М., Л., 1953.
13. Золотарев М. И. Херсонесская архаика. Севастополь, 1993.
14. Иессен А. А. Греческая колонизация Северного Причерноморья. Л., 1947.
15. Карышковский П. О., Клейман И. Б. Древний город Тира. Киев, 1985.
16. Крыжицкий С. Д., Отрешко В. М. К проблеме формирования Ольвийского полиса // Ольвия и ее округа. Киев, 1986.
17. Крыжицкий С. Д., Русяева А. С., Крапивина В. В., Лейпунская Н. А., Скржинская М. В., Анохин В. А. Ольвия. Античное государство в Северном Причерноморье. Киев, 1999.
18. Колобова К. М. Политическое положение городов в Боспорском государстве // ВДИ. 1953. 4. С. 47–71.
19. Кошеленко Г. А., Кузнецов В. Д. Греческая колонизация Боспора // Очерки археологии и истории Боспора. М., 1992. С. 6–28.
20. Кузнецов В. Д. Ранние апойкии Северного Причерноморья // КСИА. 1991. 204. С. 31–37.
21. Лапин В. В. Греческая колонизация Северного Причерноморья. Киев, 1966.
22. Лордкипанидзе Г. А. Колхида в VI–II вв. до н. э. Тбилиси, 1978.
23. Лордкипанидзе О. Д. Древняя Колхида. Тбилиси, 1979.
24. Максимова М. И. Античные города Юго-Восточного Причерноморья. Синопа, Амис, Трапезунт. М., Л., 1956.
25. Марченко К. К. Греки и варвары Северо-Западного Причерноморья скифской эпохи // Греки и варвары Северного Причерноморья в скифскую эпоху. СПб., 2005. С. 42–136.
26. Масленников А. А. Некоторые проблемы ранней истории Боспорского государства в свете новейших археологических исследований в Восточном Крыму // Проблемы истории, филологии, культуры. 1996. 3. С. 61–70.
27. Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская и Херсонес Таврический. М., 1986.
28. Сапрыкин С. Ю. Этюды по социальной и экономической истории Боспорского царства // Античная цивилизация и варвары. М., 2006. С. 171–242.
29. Шелов-Коведяев Ф. В. История Боспора в VI–V вв. до н. э. // Древнейшие государства на территории СССР. 1984. М., 1985.
30. Щеглов А. Н. Полис и хора. Симферополь, 1976.
Лекция 3Г. А. КошеленкоЭллинистический полис[1]
В современной литературе стали уже общими местами два положения: 1) греческие города являлись в той или иной степени костяком Селевкидского государства, некоторым объединяющим элементом в разноплеменном и разносоставном Селевкидском государстве[2]; 2) греческие города находились в определенной степени зависимости от Селевкидского государства, от центрального правительства.
Вряд ли есть необходимость опровергать эти положения. Они представляются полностью справедливыми. Однако по поводу этих двух тезисов необходимо сделать следующие замечания.
I. Когда выдвигается тезис об объединительной роли греческих полисов, обычно не делается попытки выяснить – были ли какие-либо глубокие, социально-экономического порядка, причины этой роли. Ведь из утверждения о том, что эти полисы были средоточиями греческой культуры (при всей его справедливости), еще не следует, что единство культуры должно было увеличивать тенденцию к политическому единству государства Селевкидов. Точно так же повисают в воздухе утверждения о популярности Селевкидской династии среди населения греческих городов. Во-первых, этот вывод – субъективный тезис В. Тарна, мало подкрепленный документальными материалами, которые с тем же успехом позволяют Джонсу утверждать прямо противоположное; во-вторых, те соображения, которые приводит, например, М. Ростовцев в поддержку этого тезиса, в свою очередь, еще нуждаются в доказательствах.
Необходимо в связи с этим поставить еще один вопрос. В литературе широко распространено мнение о Селевкидском государстве как об очень рыхлом конгломерате различных социальных и этнических образований, объединенных только личностью монарха, связь которого с этими образованиями имела в основном персональный характер. Не отвергая в целом этого тезиса, мы тем не менее должны будем поставить вопрос: каким образом данная форма государственности сосуществовала с объединительной функцией греческих полисов?
II. Не подлежит сомнению, что восточноэллинистические полисы (как, впрочем, и старые греческие города) находились под контролем центрального правительства. В этом отношении все исследователи практически единодушны. Споры идут только о мере этой зависимости, формах контроля, о тех последствиях, к которым это приводило, как для самих полисов, так и для государства в целом. Однако нерешенным остается более важный вопрос – определялись ли эта зависимость и контроль какой-либо юридической, правовой формой или ситуация объяснялась только грубым неравенством сил, грубым произволом центральной власти, не имевшим никакого правового оформления. Если мы ответим утвердительно на вопрос о правовой форме подчинения греческих полисов центральному правительству, то, естественно, встанет следующий вопрос – имела ли эта правовая форма какое-либо реальное социальное содержание?
Таким образом, суммируя все поставленные вопросы, мы можем свести их к одному – существовали ли социальные формы связи между новыми греческими полисами и центральной властью в Селевкидском государстве? Ответ на этот основной вопрос позволит найти решения и других вытекающих из него вопросов.
При всей скудости имеющихся документальных материалов, все же есть, как нам кажется, возможность ответить на этот вопрос. Наиболее показательны в этом отношении материалы Дура-Европоса. В частности, при раскопках был обнаружен пергамент II в. до н. э., в котором упоминается ряд сделок. Не касаясь всего содержания документа, отметим только моменты, интересные для нашей темы. Сделки заключаются гражданами города, а объектом их является земля. Самым важным представляется то, что в Дура-Европосе II в. до н. э. земля делилась на клеры. Было высказано кажущееся очень вероятным и принятое практически всеми исследователями предположение, что упомянутый в документе клер Конона назывался так по своему первому держателю. Слово ἐκάϚ остается не совсем ясным. Видимо, можно принять предположение, что этот термин обозначал объединение нескольких клеров[3].
Не подлежит сомнению, что употребление термина «клер» совсем не случайно, и, как выразился последний издатель документа Уэллз, этот термин «порождает военные ассоциации». Более подробно эту мысль развивали другие исследователи, которые подчеркивали, что термин «клер» в эллинистическое время, как правило, обозначал участок земли, даваемый царем в обмен на обязательство военной службы. Некоторые авторы отмечают отчуждаемость части клера[4], что, однако, не является решающим обстоятельством, ибо все сделки происходят внутри гражданского коллектива, что должно означать, что обязательства, связанные с этим участком земли, только меняют свою принадлежность, но отнюдь не утрачиваются[5].
Необходимо также отметить еще два обстоятельства: сделки совершались в соответствии с определенным законом, и, насколько можно судить по описанию той части клера, которая являлась объектом сделки, в целом клер имел достаточно большие размеры[6].
Наконец, необходимо остановиться еще на одном факте: обычно считается, что распределение земли по клерам в Дура-Европосе – следствие того факта, что данный город был первоначально основан как македонская военная колония. Однако было доказано, что Дура-Европос с самого начала был создан как полис и никогда военной колонией не был. К принципиальному значению этого факта мы вернемся позднее, сейчас же только отметим, что и в полисе, каковым являлся Дура-Европос, граждане обладали участками земли, носившими название клеров, что позволяет ставить вопрос об обязательствах военной службы, связанных с владением этими клерами.
Более определенный ответ на этот вопрос дает другой документ, также найденный в Дура-Европосе – «закон о наследовании» (D. Pg. 5), хотя дошедший текст является документом, датируемым 225–250 гг. н. э., сам закон, из которого сделан эксцерпт, безусловно, восходит к эллинистическому времени и может считаться, как это показал еще Б. Оссулье, частью первоначальной конституции полиса. Закон определяет право наследования в том случае, когда у умершего гражданина нет прямых наследников. Наиболее интересное и важное для нашей темы заключается в том, что, когда отсутствуют строго оговоренные в законе категории родственников, имущество (в первую очередь земельный участок) переходит в собственность царя[7].
Еще Б. Оссулье отмечал, что некоторыми своими чертами и особенно формулировками «закон о наследовании» Дура-Европоса удивительно напоминает афинские законы IV в. до н. э., что, безусловно, указывает на его греческое происхождение. Но в то же время все исследователи единодушно подчеркивают его своеобразие, резко отличающее этот закон от аналогичных правовых норм классических полисов, – переход имущества не в руки гражданской общины, а царю[8].
Естественно, встает вопрос – чем объясняются эти отличия? Ф. Кюмон полагал, что это своеобразие может быть рационально объяснено только следующим образом: если признать, что подобного характера ограничение было введено в момент создания Селевком I поселения в виде военной колонии. Эти условия, естественно, увязываются с общеэллинистической концепцией – владение участком земли (клером) с обязательством взамен военной службы царю и возвращением клера (в случае отсутствия родственников строго оговоренных категорий) в состав γῆ βασιλική.