Античный полис. Курс лекций — страница 19 из 44

Эта концепция действительно очень логично объясняет ситуацию, но у нее есть один чрезвычайно слабый пункт. Прежде всего Дура-Европос, как отмечалось выше, основывался именно как полис, а не как военная колония. Кроме того, если даже Дура-Европос – первоначально военная колония, только позднее ставшая полисом, все равно принципиально картина не меняется. Селевкидский полис наследует от военной колонии по крайней мере одну черту, достаточно сильно отличающую его от классического полиса, – ограничение в одной из самых существенных сфер своего функционирования. Кроме того, исходя из редакции закона, можно думать, что конструкция полиса была не актом творчества граждан, а вводилась царским указом.

Сопоставив данные этих двух документов, можно достаточно уверенно говорить о том, что в Дура-Европосе мы сталкиваемся с ситуацией, достаточно сильно отличающейся от той, которая была характерна для классического полиса. Земельная собственность гражданина была условной, ограниченной в нескольких отношениях. Таким образом, весьма значительно меняется характер самого полиса, ибо видоизменяются лежащие в его основе отношения собственности. Это явление, с нашей точки зрения, может быть объяснено следующим образом. Конечно, нельзя говорить о полном отмирании античной формы собственности. По-прежнему существует гражданский коллектив, и только принадлежность к нему дает право на земельную собственность в хоре. Но сам полис в условиях восточноэллинистической государственности уже не является самодовлеющим социальным организмом. Над полисом стоял монарх, которому, судя по «закону о наследовании» Дура-Европоса, принадлежало верховное право собственности на землю. Видимо, в основе верховной собственности царя лежало право завоевания, земля принадлежала царю, поскольку она была «завоевана копьем»[9]. Исходя из материалов Дура-Европоса, можно думать, что создание полиса в Селевкидском государстве не означало полного перехода права собственности к вновь основанному полису, как это иногда предполагается[10], а означало условное владение полисным коллективом определенной территорией, взамен чего полис был обязан военной службой царю. Конечно, здесь имеется в виду теоретический аспект без учета тех многочисленных нюансов, которые могли возникнуть в каждом отдельном случае.

Таким образом, отношения, существовавшие в полисе, с одной стороны, сохранялись, ибо для полиса характерно, что право собственности на землю было связано с обязанностью и правом военной службы, но теперь эти отношения не замыкались внутри полисного коллектива, как раньше, а включали верховного собственника земли – царя. В этом можно видеть одно из принципиальных отличий восточноэллинистического полиса от полиса классического. В этом же – принципиальное сходство данного типа полиса с военной колонией. Однако это сходство не следует преувеличивать, ибо в случае с военными колониями двумя сторонами в соглашении выступали царь и отдельно взятый клерух, во втором же случае – царь и гражданская община полиса. В. Тарн, конечно, был глубоко прав, когда подчеркивал, что «клер – это всегда клер» и ко всякому владельцу его вместе с правом владения переходят и обязанности военной службы. Однако его концепция вырастания полиса из военной колонии приводит его к утверждению, с которым согласиться нельзя, – о том, что внутри полисных коллективов существовали группы людей, бывших одновременно и гражданами, и клерухами. Нам представляется (на основании того, что «закон о наследовании» в Дура-Европосе имел всеобщий, обязательный для всего гражданского коллектива характер), что ситуация была иной – своего рода коллективным клерухом выступал полис в целом, весь гражданский коллектив. Ближе к истине взгляды М. Лонея, считавшего, что взаимоотношения между центральным правительством и вновь основанным полисом оформлялись договором, и одной из сторон выступал в этом договоре именно гражданский коллектив в целом. В силу этого правительство вынуждено было рассматривать полисную территорию не как сумму отдельных клеров[11], а как некоторое единство, и должно было иметь дело не с отдельной личностью, а с коллективом, что ставило в определенные рамки верховную власть в ее отношениях с греческими (и македонскими) подданными[12], являющимися гражданами полисов[13].

Безусловно, описанная выше ситуация возникла благодаря тому, что процесс основания новых городов на Востоке развивался не стихийно, а направлялся и регулировался селевкидским правительством.

Акт основания полиса был актом центрального правительства, предоставлявшего землю и средства для новых поселенцев[14].

В связи с этим необходимо отметить также и следующее: даже в старых греческих полисах Малой Азии можно наблюдать процесс внедрения военных поселенцев – катойков – в состав граждан. Об этом, в частности, свидетельствует договор между Смирной и Магнесией (OGIS, N 229) времени Селевка II Каллиника, в котором говорится, что катойки получают политию – одинаковую и подобную правам всех других граждан этих полисов с тем только (имеющим, с нашей точки зрения, принципиальное значение) ограничением, что это право предоставляется только лицам, являвшимся свободными и эллинами. Особенно показательно было сохранение их учета по лохам, что указывает и на сохранение их военного статута.

Нет оснований считать, что Дура-Европос являлся каким-то исключением из правил. В современной науке уже давно установилось единое мнение, что этот полис в принципе ничем не отличался от остальных полисов, основанных Селевкидами на обширных территориях Востока. Насколько можно судить по материалам (хотя и незначительным) из Суз (Селевкия на Эвлее), здесь существовала такая же система, как и в Дура-Европосе. Важнейшим документом, подтверждающим это, является надпись в честь парфянского сатрапа Сузианы Замаспа, датируемая обычно 1/2 гг. н. э. (SEG, VII, 13). Анализ данной надписи (рассказывающей об ирригационных работах, осуществленных Замаспом, благодаря которым вновь стали плодородными клеры «охранников» акрополя Суз) был проведен Ф. Кюмоном. Этот анализ доказал, что земельная система Суз имела много общего с земельной системой Дура-Европосе[15]. Ф. Кюмон пришел к следующим выводам: в селевкидскую эпоху (при Селевке I) македонские военные колонисты, поселенные здесь, были наделены клерами, за что были обязаны военной службой царю (в частности, им вменялась охрана акрополя Суз). Эта ситуация сохранялась и при парфянах, хотя за прошедшие годы произошло одно серьезное изменение – Сузы стали полисом, а македонские колонисты – его гражданами. Однако связь между их правом владения участком и обязательством военной службы сохранялась, и статуя с посвящением воздвигнута именно этими «солдатами-гражданами». С выводами Ф. Кюмона полностью согласился В. Тарн, считавший, что среди граждан полиса определенный процент составляли те, что одновременно оставались клерухами. Эту картину, близкую, но не идентичную Дура-Европосу, уточнил Ж. Ле Риде, показавший, что здесь имеется в виду не определенная категория внутри гражданского коллектива, а весь коллектив в целом. Тем самым соответствие «клерух – гражданин» свойственно не отдельным гражданам внутри него, а распространяется целиком на всю гражданскую общину.

Таким образом, земельная система Суз оказывается полностью аналогичной земельной системе Дура-Европоса[16].

Есть все основания полагать: именно такие принципы определяли земельную систему и в остальных новых городах Селевкидского государства. Во всяком случае, имеются данные источников, которые могут быть интерпретированы именно таким образом. К числу их, в частности, относится известное упоминание Юлиана Апостата о 10 000 клерах в Антиохии на Оронте (Julian. Misop. 326С; cf. 370D), которое, видимо, должно интерпретироваться в том же духе, что и свидетельства о клерах в Дура-Европосе и в Сузах. То же самое, видимо, можно сказать и о свидетельстве Полибия[17] о 6000 ελεύθεροι в Селевкии и Пиерии в 219 г. до н. э. (при общей численности населения в 30 000 человек). Видимо, точно так же должны быть истолкованы и свидетельства ценза Апамеи.

Таким образом, при всей скудости данных есть основания полагать, что эта система земельных отношений была широко распространена в Селевкидском государстве и была правилом для всех новых полисов, основанных Селевкидами.

Однако, кроме этих свидетельств, можно привлечь и другую категорию данных – упоминания граждан греческих полисов в составе селевкидской армии. Они тем более важны, что эти упоминания, как правило, носят случайный, непредумышленный характер. Обычно в сообщениях авторов о селевкидской армии эта сторона вопроса их не интересует, но тем более ценны эти свидетельства. Так, во время известного военного парада в Дафне среди прочих воинских частей упоминается отряд из 3000 всадников-граждан[18]. Во время бурных событий царствования Деметрия II царь с помощью наемников разоружает граждан Антиохии (Diod. XXXIII. 3. 2; Joseph. Ant. XIII. 5. 3). Вооруженные силы отдельных городов упоминаются в связи гражданской войной между Апамеей и Лариссой (Posidon. 87, fr. 2 – Athen., 176 b). О войсках отдельных полисов Сирии в связи с войнами Маккавеев неоднократно говорится у Иосифа Флавия. В частности, упоминаются вооруженные силы Птолемаиды (Joseph. Ant. XII. 8. 1 и 6; XIII. 12. 2), Тира и Сидона (Ibid. XII. 8. 1). В составе армии Деметрия III зафиксированы граждане Антиохии (Ibid. XIII. 14. 3). Очень показательны также сведения авторов о той реакции, которую в полисах Сирии вызвало сообщение о поражении Антиоха VII Сидета в Мидии, не оставляющие сомнения о том, что в армии этого селевкидского царя значительный процент составляли граждане городов. Совершенно бесспорные данные содержатся в I книге Маккавеев, где говорится о том, что один из селевкидских военачальников командовал отрядом, составленным из граждан полисов (10, 71; почти то же самое и у Иосифа Флавия, XIII, 4, 3). Некоторый материал предоставляет и эпиграфика. Благодаря исследованию М. Лонея, в частности, стало ясно, что два надгробия, найденные в Сидоне, в которы