Римские граждане, т. е. народ римлян (populus Romanus Quirites), были носителями государственного верховенства. Во всяком случае, на наш взгляд, в конституционно-правовом отношении (фактическое влияние римского народа на жизнь государства – другой вопрос, носящий дискуссионный характер и, видимо, требующий ответа в отдельных хронологических срезах). Государственный суверенитет populus Romanus – прямое и неизбежное проявление полисных основ римской организации. Утверждение, что народ – носитель государственного суверенитета (суверен в публично-правовом смысле), означает в первую очередь наличие у него высших законодательных полномочий, наделение его правом принимать основополагающие нормы, организующие жизнь общины. Показателем того, что de iure именно Quirites олицетворяли римское государство, служат и электоральные (избирательные) функции народных собраний. Будучи обладателем верховной законодательной власти и осуществляя выборы должностных лиц, народ имел величие (maiestas), и преступления против гражданского коллектива рассматривались как оскорбление величия римского народа.
В историографии имеются попытки отрицать статус populus Romanus как государственного суверена в эпоху Республики (А. Демандт и др.). Такой подход базируется на следующих аргументах. Во-первых, на том, что граждане Рима не ограничили государство только пределами своего города, римляне создали крупное государственное образование, в дефиниции которого следует акцентировать не только лишь гражданство, но – как для современных обширных государств – также и территорию с неоднородным (по различным характеристикам) населением. Во-вторых, на том, что отличительные признаки суверенитета были распределены между тремя инстанциями – народными собраниями (комициями), сенатом и магистратами. Данная трактовка не представляется нам убедительной по следующим обстоятельствам. Специфика римской государственной модели заключалась в том, что гражданская община, завоевав огромные территории в Средиземноморье, создавала для управления ими надполисные структуры (провинциальные органы власти), но сохраняла при этом в республиканскую эпоху полисные устои своей внутренней организации. Органы провинциального управления по отношению к подчиненным общинам все и всегда были надполисными струкурами, а по отношению к римской общине часть их была полисными (римские преторы и квесторы, имевшие в качестве своей сферы должностных обязанностей провинциальные дела), а часть – надполисными (проконсулы и другие промагистраты, которые становились наместниками провинций по истечении собственно магистратских полномочий). Мы не поддерживаем тезис о «трансформации полиса в державу» на протяжении республиканской истории. С увеличением завоеванной территории сама римская община не размывалась и не преобразовывалась в иной, не полисный, тип социума. Расширяясь с течением времени, гражданский коллектив не растворялся в массе иного населения и не утрачивал своего государственного верховенства, он всегда был обособлен в публично-правовом отношении. Провинции были только «поместьями» римского народа, и территориальное нахождение в них, создавая трудности для граждан в реализации их политических прав, в принципиальном плане не меняло их статус. В «территориальное государство» Римская республика превращалась в административном отношении, а в конституционном (что непосредст венно и определяет, кому принадлежит роль государственного суверена) продолжала быть нуклеарным полисом. Что же касается еще двух институтов, в которых – кроме конституированного в комиции народа – заметно проявление отличительных характеристик суверенитета, то следует подчеркнуть, что постановления комиций (leges) в правовом отношении всегда стояли выше решений сената (setnatusconsulta), магистраты же обладали не «своим собственным», а делегированным государственным суверенитетом, предоставлявшимся им на время полномочий от всего гражданского коллектива. Наглядно демонстрирует положение гражданского коллектива как носителя государственного верховенства при Республике высшая форма позитивации права (превращения его в общеобязательные нормы) – законом являлось только то, что одобрил и постановил populus Romanus, а главный принцип законности и правомочности заключался в выражении «по праву квиритов (ex iure Quiritum).
Государственные акты римлян обычно принимались в пределах священной зоны, в черте pomerium (сакральной границы города, четко обозначавшей его территорию). Существовало явное правовое и сакральное различие между Городом и пространством вне его. Оно выражалось, в частности, в запрете нахождения в боевых порядках и с оружием в границах померия (исключением были только дни триумфов победоносных полководцев), в необходимости оставить у городских ворот трофейные вражеские доспехи и посвятить их божеству, прежде чем вступить в границы города, и других актах.
Итак, ключевые слова, которые – согласно взятым за основу определениям сути полисной организации – образуют каркас изучения поставленной проблемы, следующие: особенности римского гражданства, римская специфика отношений собственности на землю и социально-экономических отношений в целом, римское городское сакрализованное пространство, римская государственность республиканской эпохи, политическое оформление civitas и идеология римской гражданской жизни. Мы начали их обсуждение в единстве, теперь заострим внимание поочередно на каждом из них.
Специфика римского гражданства имеет ряд аспектов. Ее можно рассматривать в диспозиции Рим и Афины, а можно – в противопоставлении римской общины и греческих полисов (в их суммарно важнейших характеристиках), поскольку Афины могли быть в ряде отношений нетипичным греческим полисом. По возможности попытаемся совместить эти два ракурса.
Запись в гражданский коллектив у римлян осуществлялась не на местном уровне, как в Афинах (в демах), а высшим магистратом. На низовом административном уровне в греческих полисах включение в списки граждан тоже могло осуществляться; в данном отношении, скорее, специфика по сравнению с Афинами, чем с «греческим полисом вообще». У римлян цензоры составляли списки граждан (tabulae censoriae). Это обстоятельство означало фиксацию принадлежности ко всей общине в целом, определяло «сопричастность» со всем гражданским коллективом, обусловливало права и обязанности граждан по отношению к civitas и, соответственно, необходимость придерживаться традиций и обычаев всего римского народа.
Римляне, судя по тому, что для них основные гражданские добродетели имели явный военный оттенок, воспринимали себя в качестве членов сплоченного коллектива, приоритетно во внешнеполитической, а именно военной деятельности. Афинские граждане осознавали себя в качестве членов коллектива в первую очередь во внутриполитической жизни. Видимо, это было характерно для многих греческих полисов; милитаризованность Спарты позволяет предположить большую близость римской общины к ней по сравнению с иными греческими полисными государствами. Значение военной сферы для самоидентификации римских граждан проявилось в неразрывности военной и политической систем, наглядным показателем чего была центуриатная организация, выступавшая основой как принятия важнейших политических решений, так и формирования римского войска. Для римлян не просто выполнялось равенство гражданин=воин (характерный принцип полисной организации как таковой в ее «идеальном» варианте), в их восприятии гражданин – в первую очередь воин. Видимо, это сложилось исторически в условиях, когда жизнь римской общины войнами изобиловала, причем изначально войнами такими, в которых она боролась за свое выживание. А отсюда – превалирующее общественное значение воинских моральных качеств гражданина.
Римскую общину характеризует более выраженный по сравнению с греческими полисами – думается, не только афинским, но и большинством из них – ранговый характер гражданского населения. Социальная и политическая иерархичность в римской civitas в сопоставлении с греческими полисами играла более существенную роль. Патриции и плебеи в ранней Республике, нобилитет и не принадлежавшие к правящей элите граждане в классической Республике – участие в управлении государством этих категорий отличалось весьма значительно (это различие было более заметным, чем между политической элитой и массами в греческих полисах). Заметим попутно, что наличие выраженной элиты приводило к выраженной «элитарности» моральных норм (но не в смысле узости круга их носителей, а в смысле «рафинированности», «возвышенности» самих норм). Исследования последних десятилетий (К. Хопкинс, Г. Бартон и др.) показали, что нобилитет не был замкнутой наследственной знатью; во II и I вв. до н. э. ему была присуща «довольно высокая как восходящая, так и нисходящая мобильность» (А. Л. Смышляев). Однако признание наличия нестабильной (но все-таки гораздо более стабильной, чем в любом греческом полисе), «циркулировавшей» элиты не противоречит тому, что в каждый конкретный момент граждане, не входившие в нее, несравненно менее влияли на политику, чем в нее включенные. Отмечается в современной историографии и существование в Риме последних двух веков Республики т. н. «внутренней элиты» (40 % от числа консулов составляли те, у кого отец и дед занимали высшую магистратуру), постоянно себя воспроизводившей и составлявшей ядро всей политической элиты.
Отличает римскую правившую элиту от греческой (в той или иной форме наблюдаемую и в эллинских полисах) «гомогенность» аристократии, т. е. ее более выраженная сплоченность (В. Эдер). Согласимся, что коллективная способность к господству римской элиты была, видимо, значительно выше, чем, например, у афинской аристократии. Это связывается в историографии с тем, что аттическая знать в отличие от римской с середины VIII в. до н. э. развивалась в отсутствие царской власти. Отсутствие «общего врага» и приводило к меньшей сплоченности афинской аристократии. В любом случае в Афинах демос для проведения в жизнь своих требований нуждался в помощи аристократов, в Риме же плебс создал действенную инстанцию в виде плебейских трибунов. Плебейский трибунат был особым политическим институтом для оказания такой помощи и защиты рядового гражданина (при том, что многие трибуны сами принадлежали к нобилитету), подобной институционализированной помощи афинскому демосу не оказывалось.