При этом римское императорское правительство, несмотря на свой автократический характер, было достаточно податливо влиянию снизу. При отсутствии бюрократии и при ключевой роли городов в социально-экономическом развитии державы римские власти могли управлять Империей только на основе компромисса с местными правящими элитами, которые были представлены прежде всего в местных органах городского самоуправления и готовы были выполнять только те решения римских властей, которые не противоречили коренным образом их интересам. И это воздействие подданных (включая провинциалов) на правителей, как показал Дж. Лендон (в своей книге с характерным названием «Империя чести. Искусство управления в римском мире»), не в последнюю очередь должно рассматриваться в категориях «чести». Дело в том, что административная иерархия рассматривалась как иерархия престижа и положения, социальных, а не обезличенных бюрократических рангов. Современники смотрели на своих правителей как на индивидов, действующих в силу своего характера, занимающих соответствующую позицию в социальной иерархии, а не как на абстрактную должность с ее функциями, полномочиями и обязанностями. Государственное управление «сверху донизу» обеспечивалось не столько учреждениями, сколько лицами, т. е. строилось на основе разнообразных личных связей. Ближайшими советниками и помощниками принцепса являлись, помимо членов семьи, его личные друзья (amici principis), которые входили в императорский совет (consilium principis, состав которого никогда не определялся только должностью), а также, как мы уже отмечали, императорские рабы и вольноотпущенники, служившие императору как своему господину и патрону. Последний момент, безусловно, показывает, что управление Империей в значительной степени строилось наподобие управления обширным рабовладельческим хозяйственным комплексом во главе с «отцом семейства». Увеличение численности административного персонала из рабов и отпущенников означало, что фактически и часть государственного аппарата превращалась в наследуемое имущество. Поэтому наследник принцепса получал не только имущество (включая рабов) своего предшественника, но и контроль над теми сферами, которыми они управляли, что является существенным фактором приобретения императорской властью наследственного характера (Б. Севери). Императорское имущество в целом получило со временем особый статус, фактически превратившись в разновидность государственной собственности, которую мог унаследовать только новый император.
В распоряжении императора не было разветвленного, многочисленного бюрократического аппарата, зато у него имелось такое специфическое средство властвования, как наделение представителей правящей элиты, включая верхушку городов и армию, наиболее значимыми почестями; причем это были республиканские по своему происхождению honores (магистратуры, жречества, инсигнии, триумфы, статуи, запись в патриции и т. д. – для сенаторов, воинские знаки отличия и денежные подарки – для солдат, разного рода привилегии – для городов). Почему, скажем, сенаторами столь высоко ценился консулат, несмотря на то, что реальное практическое значение этой высшей магистратуры почти полностью исчезло? Дело, по всей видимости, заключалось в том, что достижение этой должности в известной степени уравнивало принцепса и сенатора, а стало быть, было высшим почетом, какого мог достичь знатный римлянин в эпоху Империи. Но вместе с тем – и это, пожалуй, главное – оказание почета со стороны императора в виде назначения на высшие должности (префекта города Рима, наместников в наиболее важных провинциях и т. д.) означало, что принцепс и правящие элиты делились друг с другом властью.
С точки зрения Дж. Лендона, управление в Римской империи на разных уровнях (сенаторской элиты, городских общин, армии) и само положение принцепса основывались на системе непрерывного обмена почетом и почестями. Сенаторы, всадничество, плебс, города, зависимые цари, легионы в разных формах выражали свою лояльность правящему императору и его семейству, оказывая им различные почести. В свою очередь принцепс награждал подвластных должностями, рангами, привилегиями, деньгами и т. д. и, таким образом, добивался повиновения, апеллируя к чести. При этом для того, чтобы этот взаимный обмен достигал своей цели, чтобы одобрение со стороны императора имело политический вес, он сам должен был рассматриваться как воплощение ценимых в обществе качеств. Отмериваемые в определенных дозах и в определенное время, эти почести и отличия, не сводимые к материальным наградам, заставляли крутиться колеса государственного механизма. Как образно пишет Лендон, «оказание чести, использовалось ли оно сознательно или бессознательно, служило, чтобы заглушать выкрикиваемые приказы, звон монет, крики пытаемых. Восприятие мира в терминах чести облегчало управление империей и делало жизнь в ней и подчинение ей более терпимыми. Железная тирания, казалось, открывала дорогу для блестящего содружества почтенных лиц и городов. Мы считаем это позолотой, но данным миражом обольщались как правители, так и подвластные». Важно, что в этой системе («сообществе чести», honor community, по определению Лендона) император действовал одновременно и как главный распределитель почестей, и как главный их получатель. Кстати сказать, значение сената в такой системе с установлением принципата в известной степени возросло, так как именно сенаторы декретировали наиболее существенные почести правящему принцепсу.
Такая система в конечном счете строилась на общинно-республиканских порядках и нравах. Ибо честь и почести, основанные на личных достижениях, направленных на благо государства, неотделимы от республиканской системы. Показательно в этом плане также и то, что и император, и провинциальные наместники, действуя в социальном и институциональном контексте городской гражданской общины и являясь аристократами по своему происхождению и воспитанию, осуществляли свои властные функции в формах и стиле магистратской власти, строя свое общение с подвластными отнюдь не на формализованных бюрократических предписаниях и этикете, но на аристократической системе ценностей (в отношении наместников это хорошо показано в работах А. Л. Смышляева; ср. также Э. Мейер-Цвиффельхоффер). Так, в частности, они должны были выступать с публичными речами в сенате, на городских народных собраниях или воинских сходках, лично разбирать судебные тяжбы, поддерживать своих друзей и клиентов в судах как защитники, демонстрировать открытость и доступность для рядовых граждан, устраивать за свой счет зрелища и строительные работы, общественные пиры и раздачи и иными способами демонстрировать свою щедрость; принимать клиентов, являвшихся в их дома с утренним приветствием и т. д.
Кроме того, в той системе обмена почетом и почестями, которая действовала в эпоху Империи, можно, на наш взгляд, видеть развитие такой характерной черты римской civitas, как ее элитарность, ранговый и иерархический характер, ибо работала эта система прежде всего и главным образом в пределах того узкого привилегированного слоя, который и осуществлял реальную власть в Империи (сенаторы, всадники и декурионы италийских и провинциальных городов, отчасти также армия). Главным методом императорских благодеяний было распространение социальных и политических привилегий республиканского происхождения (гражданства, должностей, почестей и т. д.). По сути дела, это означало, что структуры и ценности города-государства использовались для организации и унификации столь разнородной державы (Э. Уоллас-Хедрилл).
Вместе с тем невозможно отрицать, что во главе государства в эпоху Ранней Империи стоял единоличный правитель, наделенный фактически неограниченной и неделимой властью; и данным фактом, безусловно, определялись наиболее коренные изменения в республиканских институтах, да и в общественной психологии тоже. В концепции Дж. Лендона, как справедливо указал Р. Мак-Маллен, явным образом недооценивается фактор страха, который подчас в не меньшей степени мотивировал поведение представителей элиты, чем стремление к почестям. И очень часто источником этого страха был правящий принцепс, по воле или даже по сиюминутному капризу которого мог быть обречен на смерть практически любой подданный. Эпоха Принципата знала немало примеров действительно тиранических эксцессов со стороны так называемых «дурных императоров» (Тиберия, Калигулы, Нерона, Домициана, Коммода и др.). Но это были именно эксцессы, обусловленные в первую очередь личностными особенностями того или иного правителя. Другое дело, что в созданной Августом системе власти не существовало иных, «конституционных», гарантий против злоупотреблений властным положением, кроме доброй воли самого императора либо угрозы пасть жертвой кинжала, яда или удавки заговорщиков. Не случайно из всех принцепсов, которых историческая традиция, создаваемая почти исключительно сенаторскими историками, относила к «дурным», только Тиберий умер своей смертью.
Не следует, впрочем, упускать из виду тот факт, что авторитарность власти и тот монархический элемент, который всегда присутствовал в римской «конституции», в известном смысле и в известной степени были «встроены» в римские республиканские институты и традиции. Эта авторитарность начиналась с власти отца семейства, который юридически обладал исключительно широкими правами в отношении подвластных. Она проявляется в строгом проведении принципа единоначалия в военной организации. Авторитарно-монархическое начало обнаруживается в тех экстраординарных магистратурах (децемвират, диктатура), к которым римляне не раз обращались в трудные моменты своей истории. Этот монархический элемент в римском государстве мог при определенных условиях регенерироваться. Неправомерно поэтому считать, что идея единовластия была заимствована римлянами у эллинистической или восточной монархии.
Монархическая составляющая в римской государственности связана в первую очередь со специфическим характером той высшей должностной власти, которая не находит соответствия в греческих государственных институтах и которую римляне называли империем (imperium), считая, что он был унаследован республиканскими консулами от царей, оставаясь таким же по своему объему и характеру. Для понимания магистратских основ императорской власти прежде всего – и это, пожалуй, самое главное – следует подчеркнуть, что совокупность властных полномочий, описываемых понятием imperium, теоретически и практически была отделима от должности. Это позволяло продлевать полномочия магистратов по истечении годичного срока магистратуры, назначать легатов, которые от лица носителей империя осуществляли власть в провинциях, и даже наделять властью частных лиц, не занимавших никакой выборной должности. Сам по себе империй представлял всеобъемлющую власть, и военную, и гражданскую, был единым и неделимым; он не мог дробиться на отдельные полномочия, но мог, с одной стороны, умножаться путем предоставления одинаковых imperia потенциально неограниченному числу лиц; а с другой стороны, с точки зрения римского публичного права, ничто в принципе не препятствовало сосредоточению империя в руках одного человека. Так было в Риме при царях. Таким же единоличным, по существу, стал и высший империй (imperium proconsulare maius), полученный Августом в 23 г. до н. э. и поставивший его выше других носителей imperia, причем вопреки традиции этот империй не слагался даже при пересечении померия – сакрализованной городской территории Рима – и действовал повсеместно, подобно империю царя, диктатора или консулов. Поэтому принцепс, не занимая никакой должности, но считаясь первым гражданином, обладал высшим империем, который в соответствии с республиканской традицией первоначально, при Августе, предоставлялся на определенный срок и регулярно продлевался.